- Да я и сам не знаю, - ответил дядюшка Живописец. - Мы ищем имение
Конона...
- Я Конон.
Алексид с интересом взглянул на всадника. Он был моложе дядюшки
Живописца, но гораздо старше Леонта. Теперь, когда он приблизился, стало
видно, что его обветренное лицо изрезано глубокими морщинами. В далекие
дни молодости он, вероятно, был очень хорош собой. Даже теперь его лицо
хранило следы благородной красоты.
- Я Конон, - повторил он еще более резко и перебил их, едва они
начали свои объяснения. - Я знаю. Архонт-басилевс прислал ко мне утром
гонца. Сколько вам нужно?
- Ну... э... видишь ли...
- Вопрос скорее в том, - саело вмешался Алексид, - сколько нам могут
дать.
Конон в превый раз поглядел на него внимательно. Его голос стал чуть
мягче.
- А кто ты такой? Для его сына ты как будто молод. - И он
вопросительно посмотрел на дядюшку Живописца.
- Нет, нет, - торопливо ответил тот, - я не был женат и, к моей
большой печали, никогда не имел сына.
- Считай себя счастливцем. Твоя печаль могла бы оказаться куда горше,
- мрачно заметил Коонон.
Воцарилось неловкое молчание, и дядюшка Живописец, чтобы как-то
прервать его, начал длинные и довольно бессвязные объяснения:
- Это мой внучатый племянник. Он помогает мне с комедией... У него
очень ясная голова... и я взял его с собой потому, что на его память можно
положиться, а я с годами что-то забывчив становлюсь...
- Это, пожалуй, не такая уж большая беда, как ты полагаешь, - сказал
Конон, думая, как показалось Алексиду, о чем-то своем. Но потом, взяв себя
в руки, он продолжал: - Вы пришли издалека. Так отдохните у меня в доме, и
мы обо всем там поговорим.
Он повернул коня, и они пошли рядом. Чтобы нарушить неприятное
молчание, Алексид похвалил жеребца, и Конону это было, очевидно, приятно,
хотя на его угрюмом лице не появилось даже тени улыбки.
- Чем же еще заниматься в Колоне, как не разведением лошадей? -
заметил он. - Ведь, если верить легенде, впервые лошадь была объезжена
именно здесь, и селение было названо в честь человека, который сделал это.
Загородный дом Конона был довольно велик и стоял на южном склоне
скалистого холма. Над его кровлей простирались ветви могучего орехового
дерева, дальше тянулся фруктовый сад - ряды старых, корявых яблонь, а
обвитая сухими виноградными лозами деревянная решетка весной, по-видимому,
превращалась в красивую беседку. Но больше всего понравился Алексиду
ручей, кипевший и бурливший в узкой расселине.
Конон спрыгнул с коня, бросил уздечку удивленному рабу и провел своих
гостей в комнату, которая обогревалась маленькй жаровней, полной
раскаленных углей. Сидевшая там красивая пожилая женщина молча собрала
свое рукоделие и встала, чтобы уйти, но Конон жестом остановил ее.
- Тебе незачем уходить, милая, - сказал он ласково и, повернувшись к
дядюшке Живописцу, пояснил: - Моя жена Деметрия. Мы ведем здесь простую
жизнь и не соблюдаем городских обычаев. Не понимаю, почему хозяйка дома
должна, чловно кролик, убегать из собственной комнаты только потому, что к
мужу кто-то пришел.
- Я хочу позаботиться об угощении для наших гостей, - тихим голосом
сказала Деметрия и, чуть-чуть улыбнувшись, вышла, но вскоре вернулась в
сопровождении служанки, которая несла вино и лепешки.
- Да ведь это же одна из моих амфор! - воскликнул дядюшка Живописец,
радуясь, словно ребенок, и все стали наперебой хвалить изящные фигуры,
которыми он украсил эту амфору двадцать лет назад.
- Мы ведем скромную жизнь, - сказала Деметрия, садясь. - Но мой муж
любит, чтобы то немногое, чем мы пользуемся, было самым лучшим.
"Тонкая похвала", - подумал Алексид и посмотрел на двоюродного деда,
который чуть не мурлыкал от удовольствия, удобно распложившись на мягкой
подушке, предложенной ему из уважения к его преклонным годам. Но тут глаза
Алексида встретились со спокойными серыми глазами Деметрии.
- Возьми еще лепешку, - сказала она ласково. - Сколько тебе лет? - И,
услышав его ответ, вздохнула. - Неужели? Через несколько месяцев и нашему
было бы столько же... - И, еще раз вздохнув, она склонилась над своим
рукоделием.
- Наши гости пришли поговорить со мной о празднике. - Голос Конона
вдруг снова стал резким. - А теперь, почтенный старец, не скажешь ли ты,
сколько вам от меня нужно денег? Последние годы я не интересовался
театральными предствалениями, но я готов дать столько, сколько требуется.
- Спасибо. Ты очень добр, - ответил дядюшка Живописец и с тревогой
повернулся к Алексиду. - Э... я поручил моему внучатому племяннику
записать главные расходы.
- Вот список, - сказал Алексид, вынимая свиток из складок хитона. -
Двадцать четыре человека хора, причем корифей получает двойную плату. Один
флейтист. Ну, а главным актерам платит архонт. Нам повезло с жеребьевкой:
все три актера очень хорошие - Дион и...
- Боюсь, что их имена мне ничего не скажут, - быстро перебил его
Конон. - Не помню, когда я в последний раз был в театре.
- Шесть лет! - внезапно сказала его жена. - Ты ведь знаешь, прошло
шесть лет...
- Читай свой список дальше! - приказал Конон, и лицо его совсем
помрачнело.
Алексид пслушно продолжал:
- Нужны будут еще и костюмы для актеров. Я полагаю... то есть мой
дедушка полагает, что их следует сделать попестрее. Поярче. Нужны будут
хитоны, плащи, чулки, котурны, маски, накладные живооты для толстяков... И
еще особый костюм для самого Овода, а потом у нас есть "корова" с двумя
людьми внутри...
- Как вы это сделаете?
- Ну, ведь есть ремесленники, которые изготовляют актерские маски и
все остальное.
- Больше ничего не потребуется?
- Это главние. Потом, конечно, могут быть какие-нибудь непредвиденные
расходы.
- Да-да, он записал все, что я ему говорил, - вмешался дядюшка
Живописец, решив, что слишком долго оставался в тени.
- Сколько же на это потребуется денег?
Алексид назвал цифру, бросив на Конона неуверенный взгляд. К его
большому облегчению, тот сказал:
- Это немного. Не ограничивайте себя понапрасну. Пусть все будет
сделано как следует.
- Ты очень щедр, - сказал дядюшка Живописец.
- Я ведь не смогу взять свои деньги в могилу, не так ли? Для чего же
мне их беречь? - проворчал Коноон. - Я велю моему управляющему, чтобы он
выдал вам, сколько нужно. А если понадобится еще, дайте мне занать.
Они встали, и Конон, положив руку на плечо Алексида, сказал дядюшке
Живописцу:
- Ты, наверно, будешь очень занят, а от Афин сюда путь не близкий.
Можешь вместо себя посылать внука. Я буду рад его видеть.
- Спасибо, - с немалым облегчением ответил дядюшка Живописец. - Так,
конечно, будет удобнее.
Солнце уже садилось, когда Конон вышел проводить их и указал тропку,
по которой можно было пройти прямо через поля, сильно сократив дорогу.
Небо на западе пылало багрынцем, и на этом фоне ели, кипарисы и далекие
горы казались совсем черными.
- А он неплохой человек, если к нему присмотреться, - сказал Алексид,
когда они отошли так далеко, что Конон уже не мог их услышать.
- Я все стараюсь вспомнить, что я такое о нем слышал в давние
времена, когда он еще был молод, - пробормотал дядюшка Живописец. - Да-да,
вот и его жена тоже... Наверно, это тот самый...
- Какой "тот самый"?
- Помнится, один Конон удивил всех, женившись не на молоденькой
девушке, а на своей ровеснице - им обоим было уже под тридцать. Они любили
лруг друга, а не были сосватаны родителями, как это обычно делается.
- У них были дети?
- Не могу тебе сказать. Во всяком случае, долгое время детей у них не
было - я знаю это потому, что они очень сильно горевали из-за своей
бездетности. А что было дальше, сказать не могу.
- Наверно, все-таки у них был ребенок, - заметил Алексид. - Судя по
их разговору.
- Не знаю, не знаю, - отозвался дядюшка Живописец со стоном, так как
его старые ноги уже сильно разболелись от таких непривычных трудов.
Однако, когда они приблизились к болбшой дороге, Алексид получил
ответ на свой вопрос. Под темными елями поблескивал в сумерках белый
мрамор скромной гробницы. Он сумел разобрать надпись на ней:
Путник, замедли свой шаг. Я, Ликомед, здесь покоюсь,
Конона сын, осенен зеленью темной ветвей.
Девять я сладостных лет пробежал по холмам и по долам,
Ныне же кончен мой бег, ноги недвижны мои.
- Теперь я припоминаю, - тихо сказал дядюшка Живописец, - он умер от
лихорадки. Да, да, так оно и было. Очень его жалко.
Алексид долгое время шел молча. Теперь он понял, почему Конон шесть
лет не был в театре.
...Репетиции начались через несколько дней - как только актеры
получили списки своих ролей и был нанят хор из двадцати четырех человек. И
тут-то Алексид убедился, что именно хор доставит ему больше всего хлопот.
Актеры были достаточно опытны, и он не сомневался, что они сумеют
декламировать с должной выразительностью и сами придумают много смешных
штук. Актеров выло всего трое на семь действующих лиц - младший играл
сразу черыре второстепенные роли, - так что можно было не заботиться о
том, как размещать из на сцене. Алексиду оставалось только представить из
самим себе и надеяться на лучшее.
Однако с хором дело обстояло по-другому. Хоревты должны были
двигаться медленно и размеренно, разделяться на две половины, вновь
сходиться и величественной процессией обходить орхестру, и все это
требовало большой точности. Флейтист задввал им ритм, но все остальное
зависело от того кто готовил предстваление. Алексид очень быстро понял,
что тут требуется настоящая воинская дисциплина. Подерживать ее было не по
силам ни дядюшке Живописцу, ни ему самому. К его огорчению, это стало ясно
с первой же репетиции. Хоревты упрямились, исподтишка смеялись над ними, а
корифей Главк держался с дядюшкой Живописцем совсем уж дерзко.
Алексид пришел в отчаяние. Потом он сообразил, что у него есть только
один выход: Главка надо любоой ценой привлечь на свою сторону, Главк ему
очень не нравился, но Алексид понимал его точку зрения: опытному
предводителю хора не могло понравиться, что им командует новичок.
После репетиции Алексид заговорил с ним:
- Не надо обижаться на моего деда, - сказал он. - Он ведь очень стар.
- Так стар, что ему нечего было браться за такое дело, - с грубоватой
откровенностью ответил Главк. - Не могу взять в толк, как ему удалось
написать эту комедию. Сама по себе она неплоха, но он и понятия не имеет,
как репетировать с хором. Беда с этими стариками - им ведь правды в глаза
не скажешь.
- Конечно, - вкрадчиво поддакнул Алексид, - это, должно быть, очень
неприятно для человека, который, вроде тебя, участвовал во многих
представлениях и во всем хорошо разбирается. Но вот что я придумал, Главк!
- Что же это?
- Видишь ли, меня-то он послушает. Так, может быть, ты скажешь мне,
как, по-твоему, следует вести эти танцы? А я поговорю с дедом, да так, что
он решит, будто все это он сам придумал!
Главк засмеялся:
- А ты, как я погляжу, хитрец!
Однако он даже не догадывался, насколько хитер был план Алексида:
выслушивая замыслы Главка, он присоединял к ним свои собственные так
искусно, что корифей этого не замечал. Дядюшка Живописец садился подальше
от сцены и, когда не мог расслышать, что говорят актеры, начинал яростно
размахивать руками. Словно для того, чтобы поберечь свои стаые нооги, он
посылал к актерам Алексида, и тот высказывал свои мысли, притворяясь,
будто исполняет поручение старика.
