этаж, где находились спальни и помещение для рабынь. Наверху горел один
светильник, но и в его неверном мерцающем свете можно было рассмотреть
богато украшенную дверь главной спальни. Сердце Коринны бешенно забилось,
и она тихонько потянула за ремешок щеколды. Внутри послышался легкий стук
поднявшейся щеколды, но дверь не отворилась. Она была заперта: прямо перед
глазами Коринны чернела пустая замочная скважина.
- Эй... кто там? - донесся с лестницы грубый окрик.
Коринна в ужасе оглянулась. Путь вниз был прегражден, но рядом
уходили вверх еще ступени, и она побежала по ним. Позади слышался топот
обутых в сандалии ног.
Коринна очутилась на плоской крыше. Небо было усыпано звездами, но
луна еще не взошла. Вон то блдедное пятно, должно быть, Акрополь, а вот
тут, у самой стены дома, вздымается крутой склон холма Ареопага.
- Ты что это тут делаешь? - крикнул ее преследователь. - Воровать
вздумала? Знаю я вас, бродяжек!
Коринна, повернувшись лицом к поднявшемуся на крышу рабу, молча
пятилась, пока не коснулась спиной парапета. Что-то защекотало ее руку -
она оглянулась и увидела мохнатую вершину молодого кипариса. Коринна
посмотрела вниз. Какое счастье! С этой стороны дом почти упирается в холм
и стена не такая высокая.
Коринна бросила на землю флейту и сандалии и без колебаний кинулась в
колючие объятия кипариса. Несколько страшных мгновений дерево качалось,
сгибалось, словно стараясь сбросить, девушкуы, царапало ее и отталкивало
ветвями. Она скользила по стволу, срывалась, снова хваталась за сучья и
наконец, оглушенная, вся в крови, упала на землю. Кто-то выпрыгнул из
мрака и помог ей встать.
- Ты не ушиблась? - спросил знакомый голос.
- Алексид! - Она чуть не заплакала от радости и облегчения.
- Я бродил тут весь вечер, - сказал он хрипло. - Очень боялся за
тебя. Но, если ты не очень ушиблась, нам лучше поскорее уйти.
- Во что превратилось мое бедное платье! - сказала она жалобно,
ощупью разыскивая свои сандалии, и Алексид понял, что если она и ушиблась,
то не очень больно.
На следующее утро они обсудили случившееся более спокойно. Алексид
был так занят последними репетициями, что не мог выбраться в пещеру, и они
договорились встретиться на лестнице, ведущей на вершину Акрополя. По ней
непрерывно сновали люди, торопившиеся в Парфенон и другие храмы или
возвращавшиеся оттуда, и никто не обращал внимания на юношу и девушку,
которые, опершись на парапет, серьезно беседовали вполголоса.
- Они что-то задумали, это верно, - сказала Коринна. - Ты должен
сообщить об этом кому там полагается.
- Я знаю. - Он стиснул кулаки и теревожно нахмурился. - Но только как
их убедить? Ну посуди сама, какие у нас есть доказательства?
- Ах, вот как? Сразу видно, что тебя не было вчера в зале у Гиппия.
Это просто в воздухе носилось.
- Так-то оно так... однако в зале не было не только меня, но и членов
Совета Пятисот, и архонта-басилевса, и даже дяди Лукиана, и они не знают,
что там носилось в воздухе. Чтобы обратиться к ним, нам нужны
доказательства. А что у нас есть? Тряпка с тайнописью. Мы-то ее разобрали,
а вдруг они решат, что читать ее надо совсем по-другому?
- Если человеу объяснить, как читается эта тайнопись, а он не
поверит, значит, он просто не хочет верить.
- В том-то и дело. Кое-кто из членов Совета может и не захотеть
поверить.
- Но почему же?
- Их же пятьсот человек! Неужели ты думаешь, что среди них не
найдется друзей Гиппия? Если бы мы могли представить веские
доказательства, Совету волей-неволей пришлось бы принимать меры. А так эти
сторонники Магнета поспешат нас высмеять. Постарайся же понять, как может
взглянуть Совет на наш рассказ. Что для них слова какого-то безбородого
юнца и девушки, да еще к тому же не афинской гражданки? Если нам не
поверят, это может плохо кончиться для тебя и твоей матери - на вас
наложат штраф, а то и изгонят.
- Я думала об оэтом, - устало сказала Коринна. - Это будет последней
каплей. Мать и так на меня зла. - Она откинула темные кудри, которые
ветерок, дувший с вершины холма, сбрасывал ей на глаза. - Одним только
богам известно, почему я тревожусь за судьбу Афин. Будет ли власть над
ними принадлежать демократии или тирану, я-то все равно останусь
презираемой чужеземкой!
Алексид не обратил внимания на ее вспышку. Он пытался привести свои
мысли в порядок, как учил его Сократ.
- Какие у нас есть доказательства, кроме этой тряпки? Несколько слов,
которые ты услышала вчера. И ведь никто даже не назвал Магнета. О том, что
Магнет замешан в заговоре, мы можем только предполагать... это всего лишь
наша догадка.
- Но ты же видел его на скачках! Вместе с Гиппием!
- Да, я так думаю. Я в этом даже совершенно уверен. Но доказать этого
я не могу. К тому же скачки были почти год назад, а мне и тогда никто не
поверил.
- Но они же вчера упоминали про Совет Пятисот!
- Конечно. Говоря о делах государства, нельзя не упомянуть про Совет
Пятисот. И ведь они не сказали ничего подозрительного или противозаконного
- о том, что они собираются их всех убить, например.
- Они и на это способны. А то, что они говорили про опочивальню,
подозрительно. И она была заперта, не забудь.
- Ну и что тут такого? Гиппий не женат, и этой комнатой никто не
пользуется. Я говорю то, что ответят члены Совета, - поспешно пояснил
Алексид, заметив, что Коринна обиженно нахмурилась. - А если они даже
решат осмотреть этоу комнату, будь уверена, что тайные друзья Гиппия в
Совете успеют его предупредить. Когда эту дверь откроют, тот, кто там
скрывается, или то, что там спрятано, будет уже где-нибудь в безопасном
месте.
- Значит, я вчера только напрасно потратила время!
- Вовсе нет. Ты узнала еще одну очень важную вещь. В ночь пред
Дионисиями Гиппий должен с кем-то встретиться - с Магнетом, конечно. До
Дионисий остается четыре дня. А пока ничего страшного не случится, это
ясно. Накануне праздника я буду следить за Гиппием.
- И пойдешь за ним?
- Да. И, если удача будет на моей стороне, я увижу, с кем он
встретится, и смогу сообщить Совету нечто определенное.
- Я пойду с тобой...
- Ни в коем случае! - твердо сказал Алексид. - Если человек заметит
позади себя тень, это его не смутит, но если их окажется две, то он,
пожалуй, удивится. Нет, говоря серьезно, ты сделала уже достаточно, и
теперь моя очередь. А одному мне будет легче.
16. НАКАНУНЕ
К вечеру накануне Дионисий Алексид совершенно измучился или, по
крайней мере, так ему казалось. Но, когда настало время действовать, он
вдруг обнаружил в себе новые силы и решимость, о которых и не подозревал.
Последняя репетиция, как обычно, сопровождалась множеством неприятных
неожиданностей. Все шло не так. Актеры путались или превращали бойкий
диалог в подобие заупокойной молитвы. Флейтист, наоборот, играл слишком
быстро, и хоревты сбивались в бесфоменную кучу. Люди, изображавшие корову,
свалились со сцены, так как шкура мешала им видеть как следует, и хотя, к
счастью, кроме собственного самолюбия, ничего не поранили, но согласились
продолжать репетицию лишь после долгих уговоров. Потом заупрямился Главк и
потребовал, чтобы были внесены существенные измениния в речь, с которой
он, по обычаю, должен был в середине комедии обратиться прямо к зрителям,
пока все актеры оставались за сценой. Он заявил, что две шутки уже
устарели и что безнадежно портят всю речь.
Алексид скрипнул зубами, сделал вид, что советуется с дядюшкой
Живописцем, который, по обыкновению, восседал в одном из задних рядов, и
кое-как сочинил новые шесть строк.
В довершение всего дядюшке Живописцу репетиция очень нравилась, и от
то и дело громко зявлял, что все идет превосходно. Старик хохотал до слез
и совсем забыл, что должен делать вид, будто все это сочинено им самим.
- Авось зрителям комедия понравится так же, как она наравится ее
автору, - язвительно заметил Главк.
Алексид уже не мог поправлять ошибки, ссылаясь на старика, - ведь все
видели, с каким явным удовольствием тот следил за представлением, не желая
замечать погрешностей. "А что будет завтра, - мрачно твердил себе Алексид,
- когда все скамьи заполнит праздничная толпа зрителей!" Афиняне не
прощают плохих представлений. Ему оставалось только молить богов, чтобы
публика обошлась с бедным дядюшкой Живописцем снисходительно и не обрушила
на него чего-нибудь пояжелее насмешливых слов.
Но и последняя репетиция когда-нибудь кончается, особенно если за
сценой ждут участники другой комедии, представленной на состязание. И вот
к вечеру Алексид побрел домой и с жадностью съел обед, поджидавший его с
полудня.
- Ночевать я буду у дядюшки, - сказал он матери.
- Так ли уж это нужно?
- Конечно. Мы должны быть в театре с самого раннего утра. Ведь его
комедию могут показать первой. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? -
ответил Алексид, с ужасом вспоминая репетицию. - А кроме того, он совсем
измучился от этих волнений, и, по-моему, мне следует быть рядом с ним,
пока все не кончится.
- Да, милый. Разумеется, это нелегко для человека его возраста. Но
сколько же у дяди оказалось разных талантов, о которых мы даже не
подозревали!
Алексид уже предупредил дядюшку, так как действительно собирался
провести в его доме этоу ночь, а вернее - предутренние часы, когда он
вернется, выследив Гиппия. Дома же его исчезновение могли заметить. Он и
так чуть не попался в ночь пира: проводив Коринну до харчевни, он с
помощью Теона пробрался к себе, но тут залаяла собака, отец проснулся и
вышел посмотреть, в чем дело... Нет, Алексиду не хотелось, чтобы все это
повторилось еще раз.
Он ломал голову и над двумя другими задачами: как не упустить Гиппия,
когда тот выйдет из дома, и как остаться неузнанным. К счастью, молодой
эвпатрид жил на оживленной улице, и за его дверью можно было наблюдать,
укрывшись за колоннами соседнего портика. Спросив у спешившей куда-то
рабыни, дома ли ее хозяин, и получив утвердительный ответ, Алексид
устроился в своей засаде. Чтобы не привлекать к себе внидмания и в то же
время изменить свою внешность, он вымазал лицо и руки грязью и надел
пастушескую одежду - рваную, засаленную овчину, неуклюжие деревянные
сандалии и широкополую шляпу; рядом он положил небольшой узелок, в котором
было завязано всякое ненужное тряпье. "Полезно иметь доступ к актерским
костюмам", - подумал он с усмешкой.
Он сидел так до самой темноты, исподтишка поглядывая на дверь Гиппия,
но прохожие видели только усталого пастуха, который отдыхает перед дальней
обратной дорогой. Если бы с ним заговорили, но, к его большому
разочарованию, ему так и не пришлось пустить в ход эту уловку.
Отблески последних солнечных лучей скользили по стене все выше и выше
- вот они перестали озарять даже кровли, и улица погрузилась во мглу. Небо
из голубого и розового стало заленым. В верхних окнах замерцали
светильники. На улице заколыхались факелы. Сумерки заливали Афины легкими
лиловыми волнами.
Из дома Гиппия кто-то вышел. Это был сам Гиппий. Его сопровождали два
раба. Один из них нес факел, и у обоих были посохи с железными
наконечниками. Когда Гиппий проходил мимо портика, на Алексида пахнуло
благовониями. Рабы следовали за хозяином на почтительном расстоянии. Забыв
усталость, Алексид вскочил, вскинул узелок на плечо и пошел за ними.
Первые двадцать стадиев он мог идти, ничего не опасаясь. Обсаженная
