преезжала из города в город и всегда путала, где и когда что случилось.
Коринна еще маленькой девочкой как-то спросила, были ли у нее братья и
сестры, и мать ответила: нет, Коринна ее единственное дитя. Но много лет
спустя Коринна услышала, как мать, болтая с соседкой о детях, вдруг
сказала: "Вот и мой сыночек, когда родился..." Коринна, конечно, протом
спросила ее: "Так, значит, у меня все-таки был брат? А что с ним
случилось? Он умер?" Горго как будто растерялась, а затем ответила: "Да,
деточка. Он и жил-то всего два денька. Потому я о нем никогда и не
говорю". Коринна сказала со слезами на глазах: "Я... я не знала". И
теперь, когда мать была с ней резка или начинала ворчать, она всегда
вспоминала этот их разговор и терпеливо сносила попреки. Ведь Горго
лишилась сына, а родители всегда любят сыновей больше, чем дочерей.
Теперь они с Алексидом могли встречаться только в пещере. А зимой это
была нелегкая прогулка, но уж лучше помокнуть под дождем и померзнуть, чем
совсем не видеться.
- Если бы могли хоть костер развести! - как-то пожаловалась Коринна.
- Ну что ж, давай попробуем. В следующий раз я принесу углей в
горшке. Хворосту кругом много. Если сейчас сложить его в пещере, то он
успеет высохнуть.
- А если я сумею утащить что-нибудь из кладовой, то мы даже сможем
состряпать ужин!
- Почему мы только не подумали об этом раньше!
И они тут же принялись собирать хворост. По каменоломне разнесся
хруст ломающихся сухих веток. Коринне и Алексиду давно уже не было так
весело, как в этот день.
В седующий раз Алексид, как и обещал, принес с собой горшок с
раскаленными углями.
- Как приятно! - вздохнула Коринна, прижимая озябшие руки к его
теплому глиняному боку.
Алексид высыпал угли аккуратной горкой на пол пещеры, лег рядом и
принялся их тихонько раздувать, а потом положил на них прутья и еловые
шишки.
- А вот дуть-то следовало тебе, - сказал он, еле преводя дух и
посмеиваясь.
- Почему это?
- Потому что ты привыкла дуть в свою флейту и у тебя это получилось
бы лучше.
- Я буду стряпать для тебя, разве этого недостаточно?
- Смотря что у тебя получится, - шутливо проворчал он.
Костер горел прекрасно. Сквозняк вытягивал дым куда-то в глубину
темного прохода, и вскоре Коринна уже раскалила на огне гладкий камень и
выливала на него жидкое тесто, которое тут же превращалось в хрустящие
лепешки.
- Ну как, хорошо? - спросила Коринна, когда, покончив с угощением,
они распложились поудобнее возле догорающего костра.
- Очень! Вот если бы я еще знал, как кончится дело с комедией...
- Может, мне сходить завтра в храм Диониса и принести ему жертву,
чтобы он тебе помог? - предложила она. - Правда, много я дать не смогу -
ведь у матери не попросишь, - но...
- Спасибо, Коринна. Только пользы от этого не будет.
- А почему? Он же покровитель театра, и это его праздник...
- Я не об этом. Правда, Сократ, говорит, что в положенное время
следует приносить жертвы. Но не для того, чтобы выпрашивать милости для
себя.
- Да ведь жертвы только для этого и приносят.
- Пойми, если боги все-таки существуют, они же не дети и не
польстятся на подарки. Уж если они есть, то они должны быть куда
справедливее и неподкупнее людей. И в таком случае Дионис захочет, чтобы
для его праздкика отобрали лучшие комедии, а не те, чьи авторы не
поскупились не жертвоприношения.
Однако переубедить Коринну ему не удалось. В глубине души она
продолжала считать, что молитва и малинькая жертва не испортили бы дела,
а, наоборот, могли бы сократить срок мучительного ожидания. Поэтому она
решила, что на следующее же утро на восходе солнца она прольет на землю
немного вина и тихонько попросит Диониса поторопить архонта и не упустить
одну из лучших комедий, какие когда-либо ему предлагались. Трудно сказать,
помогла ли ее проосьба, но, во всяком случае, на другой день произошли
всякие неожиданные события.
- Нет, нет, милая, мне нужен не обед, а Алексид.
Семья как раз кончила обедать, когда в комнату, где они всегда ели в
холодные заимние месяцы, торопливо вошел дядюшка Живописец. На его
бородатом лице было написано беспокойство.
- А ты уверен, что ты уже обедал? - с улыбкой повторила мать
Алексида.
- Да-да! То есть нет... То есть я не хочу обедать. Мне нужно только
поговорить с Алексидом во дворе, если вы позволите.
Дядюшка Живописец был вне себя от волнения, и Алексид торопливо
соскочил с ложа.
- Можно я выйду с ним, отец? - с тревогой спросил он.
- Что еще натворил этот мальчишка? - подозрительно спросил Леонт,
внимательно посмотрев на сына.
Дядюшка Живописец с трудом овладел собой.
- Он ничего не натворил, Леонт. Откуда ты это взял? Мне просто надо
поговорить с ним. Я хочу, чтобы он мне помог. У меня... у меня одно
затруднение...
- А я не могу тебе помочь?
- Ну что ты, что ты! Зачем тебе беспокоиться, Леонт? Но вот если бы
Алексид ненадолго пошел со мной... а то и на весь день...
- Иди, иди, Алексид, - сказал с улыбкой Леонт. - Помоги деду.
Когда они вышли, старик сказал со стоном:
- Ну и попал же я из-за тебя в беду! Да если бы я только мог
предположить...
- Что случилось, дядюшка? Ты из-за... из-за комедии? Куда мы идем?
К этому времени они уже шагали по улице.
- Мы идем к архрнту-басилевсу, - сказал старик тоном глубокого
отчаяния.
- К архонту-басилевсу? - Сердце Алексида подпрыгнуло от радости, но
тут же тревожно сжалсь. - Это значит... что он догадался?
- Одни боги знают, что это значит! А я знаю только, что ко мне пришел
раб и казал, что архонт-басилевс хочет меня видеть. По поводу моей
комедии. "Моей комедии"! Как будто я ее хотя бы читал! Не говоря уж о том,
что я ее не писал. Что я ему скажу? - В голубых глазах старика застыл
ужас.
- Ты сначала послушай, что скажет тебе он, дядюшка. Помтарайся его
провести.
- Провести? Провести архонта-басилевса?
- Я тебе помогу...
- Очень благородно с твоей стороны! Очень великодушно!
Алексид ласково погладил его руку.
- Если дело обернется плохо, ты прямо расскажи обо мне. Я во всем
признаюсь.
- Ну, посмотрим, посмотрим. - Дядюшка Живописец уже несколько
оправился от испуга. - Что гадать, пока мы еще ничего не знаем... Да, ты
прав, надо сначала его послушать. А я уж постараюсь не выйти из своей
роли. - Он усмехнулся. - Вот видишь, я уже заговорил, как заправский
актер. "Не выйду из своей роли" - так ведь?
- Ты молодец, дядюшка! - со смехом заверил его Алексид.
- Дядюшка Живописец гордо расправил плечи.
- Нам надо решить, как именно сыграть эту сцену, - сказал он. - Нет,
ты только послушай: "сыграть эту сцену"! Оказывается, это вовсе и не
трудно - выбирать актерские слова, а?
- Да, но не стоит чересчур уж перегибать палку.
Они приблизились к общественному зданию, где архонт-бвсилевс и его
помощники вершили дела государства. Оставалось только решить, как вести
себя там.
Архонт-басилевс оказался величественным стариком, но в его глазах
пряталась смешинка. Когда они вошли, он встал, здороваясь с ними.
- Алексид, сын Леонта? - спросил он.
- Да, почтеннейший архонт, - ответил дядюшка Живописец с уважением,
но и с достоинством. Он не стал кланяться, так как архрнт, в конце-то
концов, был таким же гражданином Афин, как и он сам, и архонтом его
выбирали только на год.
- Так садись же. А кто этот юноша?
- Мой внучатый племянник. Он... он мне кое в чем помогает.
Дядюшка Живописнц сел напротив архонта, а Алексид стал рядом с ним,
настороженно прищурившись.
- Признаюсь, - заметил архонт, поглаживая бороду, - прочитав комедию,
я решил, что ее писала более молодая рука.
- Более молодая? - удивился дяддюшка Живописец. - Ах, да! Более
молодая, чем моя, хотел ты сказать.
- Разумеется. Надеюсь, ты не сочтешь мои слова за обид, - я знаю, что
старость не мешает писать хорошо. Ведь Софокл создавл великие трагедии и
тогда, когда ему было уже за девяность. Однако писать он начал еще
молодым. А ты, Алексид, мне кажется, уже не в тех годах, когда человек
впервые представляет свою комедию на театральные состязания.
- Было бы сердце молодо, почтеннейший архонт!
В глазах архонта промелькнула улыбка.
- А твое сердце, по-видимому, полно юного жара. От души поздравляю
тебя. Читая "Овода", невозможно дать его автору больше двадцати лет.
- Ну, я еще не так дряхл, как ты, кажется, думаешь.
- Отнюдь, отнюдь! Но, - продолжал архонт более серьезным тоном, -
прейдем к делу. Я никак не могу решить, допустить твою комедию или нет. В
ней, разумеется, есть недостатки...
- Само собой, - согласился дядюшка Живописец, по мнению Алексида,
слишком уж охотно.
- Однако она обладает и незаурядными достоинствами.
- Очень лестная похвала!
Алексид застыл и только надеялся, что архонт не посмотрит на него и
не заметит, как он покраснел.
- Когда я ее читал, мне показалось, что некоторые вещи будет не
так-то просто показать в театре. Вот, например, корову.
- Корову? - с недоумением повторил дядюшка Живописец.
- Ну как же, дядюдшка, - поспешно вмешался Алексид. - Та смешная
сцена, когда овод кусает корову и она начинает брыкаться и бегать взад и
вперед.
- Вот-вот, - сказал архонт. - Как, по-твоему, можно будет это
показать?
Дядюшка Живописец не знал, что и ответить. В его глазах опять
появился испуг. Заметив, что он дергает себя за бороду и что-то невнятно
бормочет, Алексид поторопился сказать:
- Дядюшка думал накрыть двух человек большой пятнистой шкурой.
Переднему сделать маску с рогами, а второму - хвост...
- Так я и задумал! - подхватил дядюшка Живописец. - Вот смеху-то
будет!
- Гм!.. По-товоему, это может получиться?
- Ну конечно, - горячо вокликнул Алексид. - В позапрошлом году в
театре показывали кентавра - двух человек, прикрытых одной шкурой.
- Неужели? - спросил архонт, бросив на него проницательный взгляд. -
Я не присутствовал на тех Дионисиях - я командовал триерой... [триера -
древнегреческий военный корабль с тремя рядами весел] Гм, гм...
Архонт задумчиво поглаживал бороду, и Алексид боялся даже дышать.
Сумеют ли они обмануть его? Эти ласковые глаза были очень проницательны.
И, конечно, они могут стать строгими и суровыми. Архонт привык разгадывать
козни политических интриганов и лукавство чужеземных послов. Так неужели
они с дядюшкой Живописцем сумеют его провести? Алексида вдруг охватил ужас
пред собственной дерзостью. Почему, почему они сразу во всем не
признались? Но в таком случае комедия не была бы допущена к представлению.
Пусть она даже и понравилась архонту, он все же не рашится оскорбить
афинян, предложив им комедию, написанную безвестным мальчишкой. Вдруг
архонт пднял голову и снова обратился к дядюшке Живописцу.
- Вот еще одно трудное место, - сказал он медленно. - Выход
египетского раба в терьей сцене.
- Ну... конечно...
- Ах, дядюшка! Почтенный архонт, вероятно, спутал твою комедию с
какой-то другой! - многозначительно воскликнул Алексид, наклоняясь вперед
и предостерегающе хмуря брови. - В твоей кмедии нет никакого египетского
раба! Ведь так?
- Конечно, нет, - раздраженно отозвался старик. - Я как раз это и
хотел сказать. Нет в ней никакого египетского раба. А ты меня не
перебивай.
