начал повышаться. Посетители таверны повернулись в их сторону. Но перед
Дамарис был не Глабрио. Скаурус резко оборвал ее излияния.
- Если ты не прекратишь разбрасывать эту грязь, тебе не поздоровится.
Понятно? - Тихий спокойный голос и размеренные слова Скауруса дошли до
Дамарис. Гневный окрик, скорее всего, не достиг бы цели. Она испуганно
кивнула.
- Так-то лучше, - сказал трибун. Неторопливо допил вино, закончил
беседу с Нейпосом, затем достал несколько медных монет из кошелька,
висевшего на поясе, бросил их на стол и вышел из таверны. Нейпос
последовал за ним.
- Отлично сделано, - сказал Нейпос по пути в казармы. - Ничто не
может сравниться с гневом бывшей возлюбленной.
- Увы, это слишком похоже на правду, - признался Марк.
Внезапный порыв ветра бросил им в лицо колючий снег.
- Проклятье, как холодно сегодня, - пробормотал Марк и закрыл краем
плаща нос и рот.
В лагере каждый из них пошел по своим делам. Забот у Марка хватало
даже вечером, но что бы он ни делал, из головы у него не шли слова
Дамарис. Он боялся, что она не просто выплескивала свою ненависть.
Возможно, за ее словами крылась правда. Во всяком случае, заставить ее
замолчать было куда проще, чем успокоиться самому. Очень уж многое из
того, о чем говорила Дамарис, совпадало с его собственными наблюдениями.
Благодаря громкому визгу известной особы о личной жизни Глабрио весь
лагерь знал уже куда больше, чем полагалось. Это могло означать что-то -
или же не значить ничего. Но младший центурион делил свою комнату с
врачом, а Горгидас, насколько было известно Марку, женщинами не
интересовался. Вспомнив, как нервничал врач, когда говорил о том, что
собирается переехать к Глабрио, Марк внезапно увидел новую причину для
колебаний Горгидаса.
Трибун сжал кулаки. Почему, ну почему из всех его людей это случилось
с двумя самыми умными, самыми лучшими друзьями? Он вспомнил о фустуариуме
- римской казни для тех, кто, вступив в зрелость, делит постель с
мужчиной, а также воров и убийц. Он видел фустуариум всего один раз, в
Галлии - казнили неисправимого вора. Несчастного вывели на середину
лагеря, к на его голову обрушился град ударов жезла центуриона. После
этого легионеры делали с ним что хотели: избивали дубинками, камнями,
кулаками. Осужденному везло, если он умирал быстро. Марк представил себе в
роли казнимых Горгидаса и Глабрио и в ужасе отмел эти мысли. Легче всего
было бы, конечно, забыть всю эту историю и надеяться на то, что страх
перед трибуном заставит Дамарис молчать. И он попытался забыть обо всем.
Но чем больше Скаурус старался не думать о словах Дамарис, тем громче
они звучали в его ушах, раздражая и взвинчивая нервы. Он нагрубил по
пустяку Гаю Филиппу и шлепнул Мальрика за то, что малыш пел одну и ту же
песню не переставая. Слезы потекли из глаз ребенка, и настроение Скауруса
испортилось окончательно. Пока Хелвис успокаивала сына, сердито поглядывая
на трибуна, тот схватил свой плащ и выскочил из дома со словами: "У меня
есть неотложное дело".
Он закрыл дверь до того, как Хелвис успела что-то сказать. Звезды
горели на черно-голубом зимнем небе. Марк все еще не мог привыкнуть к
чужим созвездиям и называл их именами, которые дали им легионеры больше
года назад: Баллиста, Саранча, Мишень.
Скаурус пошел по лагерю, и сапоги его беззвучно ступали по мягкому
снегу. Дверь в комнату Глабрио и Горгидаса была плотно закрыта от холода,
деревянные ставни прикрывали окна, плотно занавешенные, кроме того, еще и
шерстяными полосами, чтобы холодный ветер не проникал внутрь. Только
узенькие лучики света от лампы, пробивавшиеся сквозь щели,
свидетельствовали о там, что люди в комнате еще не спят.
Трибун поднял руку, чтобы постучать в дверь, и замер, вспомнив о
Священном Союзе из Фив. Сто пятьдесят пар любовников сражались и погибли
при Херонее в битве против Филиппа Македонского. Скаурус помедлил, но руки
не опустил. Он-то командовал не фиванцами. И все же Марк колебался, не
решаясь постучать. Через тонкие стены он слышал, как разговаривают младший
центурион и грек. Слова звучали неразборчиво, но по тону можно было
понять, что они дружелюбны. Горгидас сказал что-то короткое и отрывистое,
и Глабрио засмеялся.
Марк все еще стоял в нерешительности, когда перед ним вдруг всплыло
лицо Гая Филиппа. Помнится, сразу после того как он привел в римскую
казарму Хелвис, старший центурион сказал ему: "Никому и дела нет до того,
с кем ты спишь - с женщиной, мальчиком или красной овцой, - главное, что
ты думаешь головой, а не тем, что у тебя между ног". И если греческие
герои не могли помочь трибуну принять решение, то мысль, грубовато
высказанная некогда Гаем Филиппом, дала свои плоды. Если и существуют на
свете двое, думающие именно головой, то это те, кто сидит сейчас за
дверью.
Скаурус медленно повернулся и, наконец совершенно успокоившись, пошел
к себе. Он услышал, как дверь позади него открылась и голос Квинта Глабрио
мягко спросил:
- Кто там?
Но трибун уже свернул за угол. Дверь захлопнулась.
Хелвис обрушила на Марка лавину заслуженных упреков, и его покорность
только еще больше рассердила ее. Но если трибун и был с ней несколько
рассеян, извинения его шли от чистого сердца, и через некоторое время
Хелвис успокоилась. Мальчик не слишком обижался на незаслуженное
наказание, чему Марк был очень рад. Он играл со своим приемным сыном, пока
тот не заснул у него на руках.
Трибун уже почти спал, когда память выдала ему наконец, полузабытое
имя основателя Священного Союза в Фивах. Его звали Горгидас.
Новости медленно доползали до тихой долины, где был расположен Аптос.
Вести из Амориона доставили, как ни странно, беглецы-казды, захваченные в
плен в результате короткой стычки. После небрежно проведенной разведки
кочевники решили, что Аморион будет легкой добычей - город не имел стен,
там отсутствовал имперский гарнизон. Все указывало на приятную прогулку,
но казды жестоко просчитались. Нерегулярные солдаты Земаркоса, руки
которых все еще были в крови васпуракан, наголову разбили захватчиков, и
те бросились врассыпную, прочь от города. Те, кто попался в плен, пожалели
о том, что остались в живых: жестокость, с которой аморионцы умертвили
каздов, не уступала жестокости самых кровожадных кочевников. Выслушав
рассказ о случившемся от десятка полуживых от холода и ран каздов, Газик
Багратони прогудел вновь обретшим силу голосом:
- Это что-то новенькое в моей жизни. Я чувствую жалость к каздам. Я
предпочел бы, чтобы Аморион сгорел и Земаркос вместе с ним. - Его большие
руки сжались в кулаки, а горящее в глазах пламя вызвало в памяти образ
льва, из лап которого ушла добыча. Марк воспринял это как добрый знак -
время постепенно залечивало душевные раны накхарара.
И все же трибун не мог полностью согласиться с Багратони. В это
тяжелое для Империи время Земаркос и его фанатики были сущим нарывом, но
казды - те были просто чумой.
Примерно в середине зимы несколько бродячих торговцев пробрались из
Амориона в Аптос, рискнув проделать это путешествие, несмотря на то что в
пути им грозила опасность замерзнуть или погибнуть от рук каздов. Но во
время войны торговля почти замирала и в случае удачи их ожидали громадные
барыши. Так и случилось. Тюки, полные пряностей, благовоний, шелка с
золотым и серебряным шитьем, украшенная чудесной чеканкой медная и
бронзовая посуда - все было продано по безумным ценам и очень быстро.
Старшина торговцев, мускулистый невысокий человек с обветренным лицом,
больше похожий на солдата, чем на купца, сказал самому себе: "Так-так, у
нас бывало и похуже". Но даже имея под рукой десяток вооруженных до зубов
приятелей, он ни словом не обмолвился о размерах выручки. Слишком уж часто
наемники промышляли грабежом. Он и его товарищи были неплохо осведомлены и
охотно поделились с трибуном слухами и сплетнями, разными путями
достигшими Амориона. От них-то Марк, к своему удивлению, и узнал, что
Баанес Ономагулос еще жив. Видессианский военачальник был тяжело ранен
перед битвой у Марагхи. До этого Скаурус думал, что он погиб от ран или
умер во время бегства после разгрома. Но если верить слухам, Ономагулос
спасся. Небольшая армия, оставшаяся у него, разбила каздов, пытавшихся
уничтожить их у южного города Кибистра, расположенного недалеко от реки
Арандос.
- Если это правда, он молодец, - сказал Гай Филипп. - Однако слухам
пришлось проделать долгий путь, и сейчас Баанес, скорее всего, уже служит
пищей воронам. А впрочем, как знать? Может быть, он лежит в постели и
красивая девчонка согревает его по ночам во время зимней стужи. Тем лучше
для него, в таком случае.
В голосе центуриона прозвучала легкая зависть, столь же нехарактерная
для Гая Филиппа, как неуверенность в себе - для Горгидаса.
Как и все города Империи, Аптос праздновал середину зимы, когда
солнце наконец стало возвращаться на север. Перед домами и лавками ярко
пылали костры, и люди на спор прыгали через них. Мужчины отплясывали на
улицах в женских платьях, а женщины - в одеждах мужчин. Местный настоятель
привел своих монахов на рыночную площадь с деревянными мечами в руках для
того, чтобы те изображали солдат. Татикиос Тарникес перевернул несколько
столов и возглавил компанию купцов и торговцев, изображавших из себя
пьяных толстых монахов.
Год назад римляне видели, как празднуют поворот к весне в Имбросе, но
Аптос веселился куда более шумно и непринужденно. Имброс был крупным
городом и пытался подражать столице. Аптос же не пыжился и веселился от
души. В городе не было театра или профессиональной труппы мимов. Пьесы и
пантомимы горожане разыгрывали прямо на улице, а отсутствие опыта и
техники восполняли энтузиазмом. Как и в Имбросе, все их буффонады
относились к конкретным событиям.
Татикиос быстро поменялся одеждой с одним из ряженых монахов и вскоре
появился одетый уже как солдат. Старая ржавая кольчуга, в которую он с
трудом влез, была ему так тесна, что, казалось, могла треснуть в любой
момент. Марку потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что странное
сооружение, украшающее голову Татикиоса, должно изображать римский шлем.
Однако плюмаж на нем шел от уха до уха, вместо того чтобы идти от лба к
затылку... Позади Скауруса громко фыркнул Виридовикс. Гай Филипп гневно
сжал губы.
- О, о... - прошептал Марк, начиная догадываться. Такой шлем носил
старший центурион.
Татикиос с ужимками подбирался к бородатому мужчине, одетому в
длинное женское платье, похожее на то, что любила носить Нерве Форкайна.
Каждый раз, когда разодетая "женщина" смотрела ка Татикиоса, тот закрывал
глаза плащом и трясся от страха.
- Я убью этого ублюдка! - не выдержал Гай Филипп, выдергивая из ножен
гладий.
- Успокойся, дурачок, это всего лишь шутка, - остановил его
Виридовикс. - В прошлом году в Имбросе мне точно так же досталось после
драки в таверне. Барды в Галлии делают нечто подобное. Если ты покажешь
им, что зрелище тебя задело, это будет более унизительно и заставит
горожан хохотать до слез.
- Да? - с сомнением отозвался Гай Филипп. Поколебавшись, центурион, к
облегчению Марка, все же спрятал меч, но лицо его до конца представления
оставалось более мрачным, чем во время кровопролитного боя.
Следующая пантомима, к счастью, была воспринята старшим центурионом
более весело. Она представляла отношение горожан к новоиспеченному
Императору Видессоса. Юноша, с удивительно дурацким видом и важной
