Месроп Анхогхин говорил медленно, с неподвижным, ничего не выражавшим
лицом, останавливаясь после каждой фразы, чтобы дать возможность Сенпату
Свиодо перевести его речь на язык Империи.
- Мы - первое творение Фоса, - закончил свой рассказ васпураканин. -
И я нахожу естественным и справедливым, что он испытывает нас более
жестоко, чем обычных людей.
Месроп посмотрел прямо в глаза трибуну - высокий для васпураканина,
он был почти одного роста с Марком.
- Это не ответ, - простонал римлянин. Не наделенный особой верой в
бога, он не мог понять той силы, которую она давала другим.
Анхогхин, казалось, почувствовал это и, отвечая на невысказанные
мысли Скауруса, произнес:
- Возможно, для тебя и нет. Тогда подумай вот о чем. Попросив моего
господина пощадить Земаркоса, ты сделал это не из любви к жрецу, а для
того лишь, чтобы убитый не стал мучеником и символом мщения для фанатиков.
Но кто знает, не внушил ли тебе эти мысли сам Фос? Ведь если бы Земаркос
тогда погиб, все могло бы обернуться еще хуже.
Анхогхин ничего не говорил о прощении, просто потому, что ему нечего
было прощать римлянину. Стоя по колено в грязи, Скаурус долго молчал, не
чувствуя капель дождя, стекающих по его лицу.
- Благодарю тебя, - прошептал он наконец.
Ярость вспыхнула в трибуне, когда он подумал, что васпуракане,
спокойные, добрые люди, единственное желание которых было жить в мире, не
могли найти его ни в своей завоеванной каздами земле, ни в Аморионе, где
они искали пристанище. Освободить Васпуракан он не мог - всей мощи Империи
не хватило для этого, но что касается Амориона... В Марке неожиданно
проснулся хищник, и сам он не узнал своего голоса, когда проговорил:
- Мы отомстим за ваших близких.
Гнев и боль смели всю его рассудительность, осторожность и
расчетливость.
- Да! - закричал Сенпат Свиодо возбужденно. Горячий васпураканин
готов бил на что угодно, лишь бы не сидеть сложа руки. Но когда он перевел
слова Скауруса Месропу Анхогхину, тот отрицательно покачал головой:
- Бесполезно. Те из нас, кто спасся, уже в безопасности, а мертвым не
нужна наша месть. Эта земля видела довольно смертей. Казды только
посмеются, если мы начнем драться друг с другом.
Скаурус открыл было рот, но возражения замерли у него на устах. Если
бы ситуация была иной, он только поиздевался бы над подобными аргументами.
Но Анхогхин, стоящий под проливным дождем с усталым отчаянием в глазах, не
мог быть объектом для смеха. Плечи Марка бессильно опустились.
- Будь все проклято, но ты прав, - сказал он угрюмо и, увидев
разочарование в глазах Свиодо, добавил: - Если дорога вперед закрыта, нам
лучше возвратиться в Аптос.
Повернувшись к солдатам, чтобы отдать приказ, он впервые в жизни
чувствовал себя постаревшим.
3
Аптос, расположенный на холмах к северо-западу от Амориона, был
совсем неплохим местом для зимних квартир, и очень скоро Скаурус убедился
в этом. В удаленной от людей долине не было каздов, но слухи о том, что
они рядом, доходили сюда, и гарнизон солдат был для местных жителей весьма
кстати. Горожане знали о поражении, постигшем Империю, не понаслышке:
местный магнат по имени Скирос Форкос отобрал отряд крестьян, чтобы
сражаться с каздами на стороне Маврикиоса. Ни один из ушедших не вернулся,
и теперь уже их родные и друзья поняли, что они не вернутся
н_и_к_о_г_д_а_. Сын и наследник Форкоса был мальчиком одиннадцати лет. Во
время отсутствия мужа хозяйством управляла вдова Форкоса, Нерсе, - женщина
суровой красоты, она смотрела на жизнь холодными глазами.
Когда римляне вернулись в Аптос, Нерсе встретила их, как правящая
королева, в окружении всадников - не то придворных, не то охраны. Обед, на
который она пригласила Скауруса и его офицеров, тоже напоминал официальную
церемонию. Если римляне, заметив большое количество охранников, защищающих
усадьбу Форкосов, ни слова не упомянули об этом, то и Нерсе не выказала
удивления, увиден двойной взвод легионеров, сопровождающий трибуна и его
офицеров.
Возможно, в результате этого взаимного молчания обед, состоящий из
жареной козлятины с луком и картошкой, вареных бобов и капусты,
свежевыпеченного хлеба и дикого меда и засахаренных фруктов, прошел
довольно гладко. Вино лилось рекой, хотя Марк, заметив умеренность хозяйки
и вспомнив печальные последствия своей недавней невоздержанности, пил не
слишком много. Когда служанки унесли со стола объедки и пустые кувшины,
Нерсе перешла к делу.
- Мы рады вам, - сказала она коротко. - Мы будем еще более рады, если
вы отнесетесь к нам как к своему стаду, которое нужно охранять, а не как к
жертвам, с которыми можно делать все, что вздумается.
- Поставляйте нам хлеб, фураж для лошадей и быков, и мы защитим вас в
случае нужды, - ответил Марк. - Мои солдаты - не мародеры.
Нерсе задумалась.
- Это меньше, чем я могла надеяться, но больше, чем ожидала. Однако
сдержишь ли ты свои обещания?
- Что значат мои обещания? Все покажет наше отношение к вам, а судьей
будешь ты сама.
Марку понравилось, как Нерсе изложила свою позицию: она не просила о
помощи. Нравилось и то, что говорила она с ним напрямую, без уверток, не
пускала в ход природное обаяние. а держалась а римлянами как равная с
равными. Он ожидал хотя бы легкой угрозы, хотя бы намека на то, что
отношение жителей Аптоса к солдатам будет зависеть от пристойного
поведения самих солдат, но вместо этого Нерсе перевела разговор на менее
важные вещи, а затем, поднявшись, вежливо кивнув гостям, выпроводила их за
дверь.
За время обеда Гай Филипп не проронил ни слова. Присутствие
центурионов на обеде вызвана было скорее соображениями этикета, чем
необходимостью. Но как только они вышли из усадьбы, он, укрываясь от
дождя, завернулся в свой плащ и воскликнул:
- Какая женщина!
Гай Филипп произнес это с таким чувством, что Марк удивленно поднял
бровь. Он знал, что старший центурион относится к представительницам
прекрасного пола весьма сдержанно.
- Холодная, как только что пойманный карп, - заявил Виридовикс,
готовый, как всегда, затеять спор по любому поводу.
- О! да, но если ее отогреть... - пробормотал Лаон Пакимер.
Солдаты судачили о Нерсе, пока не пришли в лагерь. Трибун уже почти
добрался до дома, когда до него дошло, что Нерсе сделала блестящий ход,
удержавшись от угроз и прозрачных намеков, которые он ожидал услышать.
Вместо того, чтобы высказать свою угрозу словами, она дала трибуну
возможность делать выводы самостоятельно. Интересно, знакома ли она с
видессианскими шахматами, игрой, где победа, в отличие от римских костей,
зависит не от улыбки судьбы, а от умения игрока. Если знакома, подумал
Скаурус, то он не хотел бы играть против нее.
Марку казалось, что он нашел безопасную нору и забился на самое ее
дно. Начиная с весны, его легионеры оказались в центре всевозможных
событий: он познакомился с императорской семьей Видессоса, стал личным
врагом князя-колдуна, возглавлявшего врагов Империи, участвовал в великой
битве, которая определила судьбу этого мира на многие годы... И вот он
здесь, в этом небольшом городке, и голова его занята исключительно тем,
хватит ли ему до весны ржи и пшеницы. Это было унизительно, но, с другой
стороны, это была передышка, необходимая, чтобы успокоиться и собраться с
мыслями. Аптос даже в лучшие свои времена был тихим городом. Весть о
катастрофе при Марагхе достигла его, но не изменила жизнь горожан. Римляне
принесли сюда известие о том, что Ортайяс Сфранцез провозгласил себя
Императором, и Аптос остался равнодушен к этому, как остался он равнодушен
и к тому, что случилось в Амарионе, расположенном всего в четырех днях
пути от него.
Город, казалось, спал и не желал просыпаться. Он не интересовался
происходящим вокруг, но трибун хотел получить некоторые известия и однажды
утром заговорил с Лаоном Пакимером.
- Как насчет запада, а?
- Хочешь узнать, что случилось с молодым Гаврасом? - Катриш поднял
брони.
- Да. Если нам остался выбор между Каздом и Ортайясом Сфранцезом, то
жизнь главаря воров и бандитов выглядит не такой уж страшной, как это
казалось.
- Понимаю, что ты имеешь в виду. Я отберу для этого дела хороших
солдат. - Пакимер поцокал языком. - Не очень-то хочется посылать их, почти
не надеясь на возвращение, но что еще остается делать?
- Возвращение? Откуда?
Рядом появился Сенпат Свиодо. Он тяжело дышал, и изо рта у него шел
пар - он только что закончил фехтовать и все еще не мог отдышаться. Когда
Марк объяснил ему, в чем дело, юный васпураканин развел руками.
- Это просто глупо! Зачем бросать в реку птиц, когда под рукой у тебя
рыбы? Кто же лучше подходит для такого дела, как не пара принцев? Неврат и
я - мы отправляемся через час.
- Катриши доберутся куда надо и вернутся обратно быстрее, чем ты. Они
ездят на конях так же быстро, как кочевники, - сказал Марк.
Пакимер, стоявший сзади, нехотя кивнул. Но Сенпат только засмеялся.
- Их, скорее всего, очень быстро убьют, приняв за каздов, - ты это
хочешь сказать? Неврат и я родом из страны, куда мы отправляемся, и нам
всегда будут там рады. Мы уже ездили туда раньше и возвращались целыми и
невредимыми. Мы сможем делать это снова.
Он говорил так уверенно, что Скаурус вопросительно взглянул на
Пакимера. Немного поколебавшись, катриш сказал:
- Пусть идет, если он так хочет. Но пусть останется Неврат здесь
Будет обидно, если она погибнет, слишком уж опасен путь.
- Ты прав, - согласился Сенпат, удивив своей покладистостью трибуна.
Однако он не был бы самим собой, если бы не добавил: - Я скажу ей об этом,
но если она не позволит разлучать нас, - кто я такой, чтобы препятствовать
судьбе? - он стал серьезен. - Вы прекрасно знаете, что она умеет
позаботиться о себе.
После ее путешествия из Клиата Марк вполне мог согласиться с таким
заявлением.
- Хорошо, - сказал он. - И сделайте все, что от вас зависит.
- Ладно, - обещал Сенпат. - Но по пути мы немного поохотимся.
Поохотимся на каздов - Марк отлично знал, что именно это юноша имел в
виду. Скаурус хотел запретить ему рисковать, но знал, что такой приказ
вряд ли будет исполнен. У васпуракан был большой счет к каздам, больший
даже, чем у Видессоса.
С новыми проблемами трибун столкнулся, когда жизнь легиона стала
входить в нормальную колею. Военный поход и дела, связанные с ним, не
давали ему возможности уделять много времени Хелвис и Мальрику, и даже
после того, как они осели в Аптосе, Хелвис далеко не всегда была той
женщиной, с которой легко ладить. Марк, некогда старый и убежденный
холостяк, привык держать свои мысли при себе до того момента, пока не
приходило время действовать; Хелвис, напротив, ждала, чтобы он раскрыл
душу, поделился своими намерениями, желаниями, и всерьез обижалась когда
Скаурус делал что-то, касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с
ней.
Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как
развивалась ее беременность, она становилась все более религиозной, и
почти каждый день на стене комнаты, в которой они жили, появлялось
изображение Фоса или какого-нибудь святого. Марк не отличался
религиозностью, но был согласен терпеть или, вернее сказать, не обращать
большого внимания на проявления набожности других. Однако в этой земле,
где люди сходили с ума из-за теологических споров, такого подхода к
