говорил опять, какая я хорошая и умная, какой я верный друг, как благодарен
он спасительнице галлов, то есть мне, и многое еще он говорил... Пока я не
нашла в себе силы и не оставила его врачам.
Он забылся тревожным сном, а я учинила эскулапам строгий допрос. Увы,
мне не в чем было упрекнуть их! Разве что в том, что они мне прежде обещали
по меньшей мере месяц его жизни. Но врачи -- не боги.
Вот, вкратце, их резюме. У герцога случилась перфорация, иначе
прободение, желудка. Худший финал язвенной болезни! Содержимое желудка
исторглось в брюшную полость, началось внутреннее кровотечение и воспаление
брюшины.
Я спросила, остался ли еще шанс спасти больного. Может быть, ответили
врачи. Для этого необходимо немедля погрузить герцога в анабиоз и в таком
состоянии отвезти в Темисию или в Киферополь на операцию, причем от
заморозки до разморозки должно пройти не более восьми часов. Я обрадовалась:
у меня была аэросфера, которую я предусмотрительно задержала до выяснения
ситуации; из Нарбонны до Темисии семь часов полета, а Киферополь еще ближе.
Мы успеем!
Наверное, в тот момент во мне уснул политик. А когда проснулся, я
тотчас поняла, что это невозможно. Во-первых, сам больной не согласится. Для
варвара анабиоз -- та же смерть. И он захочет умереть в своей Нарбонне, а не
в нашем Киферополе; он это мне сказал однажды. Пока мы будем переубеждать
его, он умрет. Конечно, мне достало бы власти увезти герцога насильно, не
растрачивая драгоценное время на уговоры, но...
Но я представила, как это будет выглядеть в глазах его народа: "Злые
амореи тайно увозят государя нашего накануне решающей битвы!". Мятежники не
могут и мечтать о таком подарке. После этого их победа станет делом времени.
Это во-вторых.
И главное: по мнению врачей, счастливый результат операции относится к
летальному как один к десяти. То есть десять шансов против одного, что,
погубив дело герцога, его мы не спасем...
Мне вновь пришлось стать сильной. Я размышляла, как нам пережить
кончину герцога с наименьшими потерями. О том, как я сама переживу смерть
друга, которого я полюбила всей душой, мне думать было некогда; отныне я
одна была в ответе за его страну, за дело, которому он отдал жизнь.
Троих курьеров я отправила на линкор за подмогой. Мне нужна была
центурия морской пехоты, никак не меньше. Больше -- тоже опасно, это вызовет
у галлов подозрения. Я надеялась, что центурия настоящих имперских
легионеров составит нам надежную защиту от тысяч диких варваров. Нам -- это
мне, моим людям, Кримхильде и всем, кто останется нам верен после смерти
Круна.
И снова жестокий удар Нецесситаты! Мои курьеры не добрались до берега.
Мятежники двоих убили, а третьего курьера взяли в плен. Все это я узнала
позже.
Ближе к десяти напряжение стало нарастать. Командиры отрядов пытались
пробиться к герцогу, но стража их не пропускала. Это еще более усиливало
подозрения. Нужно было что-то предпринять. Я встретилась с бароном Фальдром
и от имени имперского правительства поручила ему возглавить военный поход,
так как герцог болен. Фальдр выслушал приказ, отдал мне честь, вышел -- и я
успокоилась.
Как выяснится вскоре, я поступила самонадеянно.
Врачи меня позвали к герцогу. Рядом была Кримхильда; ее он вызвал
прежде. Слезы опять застлали мне глаза, и я ничего не могла с собой
поделать...
Он бормотал какие-то слова... я их не слышала. Жизнь уходила из него,
он уже не мог пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Лишь глаза молили
меня... и я нагнулась к нему. В нос мне ударил зловонный запах изо рта
его... ведь он же много рвал. Меня саму тошнило, но я себя переборола и
выдавила ободряющую улыбку.
-- Все будет хорошо, мой друг, -- сказала я.
Ну что еще ему могла сказать?!
Он просипел мне в ухо, я едва разобрала:
-- Благородная княгиня... София... поклянитесь мне...
Поклясться? О да, я была готова ему поклясться в чем угодно! Нет ничего
священнее последней воли великого человека.
-- Говорите, герцог... говорите!
-- Молю вас... ради всех богов молю... пощадите! Пощадите... мою
страну... моих детей...
Он так и сказал: "Моих детей"! Наверное, в тот миг мое лицо выдало мои
чувства, и герцог, сделав над собой чудовищное усилие, повторил эту страшную
мысль:
-- Пощадите их -- моих детей! Дочь... и сына!
-- Варга пощадить?!! -- вырвалось у меня.
-- Да, его! И дочь... и мою страну... не дайте ей погибнуть! Молю
вас... благородная княгиня!
...Видно, недаром варвары не позволяют своим женщинам участвовать в
делах правления. Женщины сентиментальны сверх всякой меры, а политика не
терпит сантиментов. Мужчина на моем месте... А, что рассуждать теперь! Я
поклялась ему, поклялась кровью Фортуната-Основателя, что в жилах течет
моих... предполагаю, горько Фортунату за меня!
И то был не конец еще. Он призвал Кримхильду. Странно, в ее глазах слез
не было совсем. Но я-то знаю, она отца любила!
Крун поднял руку. Так бывает в последние секунды жизни: наши мудрецы
называют это "приветствием старухи смерти". Я услышала, как он сказал дочери
-- да, не просипел, как мне, а именно сказал, веско и твердо:
-- Беги! Беги с Софией... только так спасешься! Прости меня... тебе не
править тут! Беги, дочка... ради меня -- беги!
С этими словами он испустил дух.
Я смотрела на Кримхильду. Она стояла рядом, и мне показалось, что она
потрясена последними словами отца больше, чем самим фактом его смерти.
И я внезапно поняла: он безнадежно прав, мой мужественный друг...
Кримхильда думала иначе. Она подняла на меня глаза и, запинаясь,
проговорила:
-- Я теперь герцогиня?.. Да! Отец умер, значит, я теперь герцогиня!
Она рассмеялась каким-то странным нервическим смехом, заставив
вздрогнуть меня и всех моих врачей.
-- Дорогая, -- вымолвила я, -- ваш бедный отец был прав, к несчастью.
Сейчас не время надевать корону.
Судя по ее лицу, она восприняла мои слова как оплеуху.
-- Я вас не понимаю, ваше сиятельство... княгиня! Ведь вы же сами... и
император! Вот его эдикт!
Я с изумлением наблюдала, как она вытаскивает из-за корсета знакомый
мне свиток. Она этот заветный свиток принесла с собой к смертному одру отца!
-- Поймите, дорогая... герцогиня, сейчас не время...
-- Какой вы говорите вздор! -- возмутилась она. -- Я не привыкла
отступать! Отец меня назначил, взамен злодея Варга. Вы сами этого хотели,
княгиня.
-- И вы взойдете на престол Нарбонны. Но не сейчас!
-- Сейчас, сейчас, и только! -- как истеричная девчонка, воскликнула
она. -- Я по закону герцогиня, и никого я не боюсь! Мне присягнули все
бароны. Как я могу сейчас бежать, когда поход назначен?! Вот я его и
совершу!
Как будто и не слышала она последних слов отца. Конечно, слышала -- но
не вняла им. Я не успела ей ответить, как Кримхильда быстрым шагом покинула
меня.
Кого винить мне? Я демиург ее. Ее -- и остального, творящегося здесь...
Что было делать мне? Мой друг меня покинул. И я одна осталась, в
окружении людей, которые не понимают ни его, ни меня, ни самих себя. И не
поймут -- тысячи варваров, вооруженных глупой сталью и древними
предрассудками взамен ума. И я, в бессильном ожидании спасительных
легионеров. Никогда прежде я не чувствовала себя такой жалкой, немощной,
беспомощной. Так что же, дьявол победил?..
Я вспомнила о дьяволе над хладеющим телом моего друга. Ужасающая мысль
прожгла мне рассудок, и я приказала врачам сделать вскрытие.
Они ошеломленно воззрились на меня и в один голос заявили, что это
излишне. Причина смерти явственна, бесспорна -- прободная язва. Никаких
сомнений в том быть не может, все симптомы... Я оборвала врачей: мне недосуг
было устраивать научную дискуссию. Верно, в медицине я ничего не смыслю --
зато я умею отвечать на политический вопрос: "Кому выгодно?".
Среди врачей был высококвалифицированный патологоанатом. Он сделал
надрез на животе. Я не могла на это смотреть. Но я себя заставила смотреть.
Меня стошнило. Врачи мне помогли, и вскоре... вскоре я услышала:
-- Не может быть! Нет, это невозможно...
Они продемонстрировали мне внутренности и следом объяснили то, о чем я
догадалась прежде их, врачей.
Прободения язвы не было. Внутренние органы герцога Круна оказались, как
и следовало ожидать, органами больного человека -- но прободения язвы не
было. По этой причине мой друг не мог умереть.
Venena?51 Врачи клятвенно заверили меня, что так отравления не
протекают. И во-вторых, никто попросту не имел возможности подсунуть герцогу
яд. Крун прожил более пятидесяти лет и за это время сам научил себя беречься
ядов (особенно имея дело с нами, с аморийцами). Наконец, никаких следов яда
в организме герцога мои врачи не обнаружили...
-- Ответьте мне, -- спросила я их, -- а мог ли послужить причиной
смерти ментальный импульс?
Вопрос застал их врасплох. Увы, среди моих врачей не было
квалифицированного ментопатолога, специалиста по нарушениям мозговой
энергетики.
Ментальный импульс? Маловероятно, ответили эскулапы. Мощная мозговая
атака в принципе способна убить человека, но как быть тогда с симптомами
прободной язвы? Разве возможно столь виртуозно разыграть естественную
причину смерти?
"Для слуг дьявола -- возможно", -- подумала я, но врачам ничего не
сказала.
В сущности, мой вопрос был чисто риторическим.
Prorsus absurdum!..52
Я не смогла уберечь дорогого мне человека от козней тех, кто уже не
имел самого права существовать.
А вне стен этой палаты уже творилось нечто. Я подошла к окну, и взору
моему предстала дикая картина.
На балконе донжона стояла Кримхильда -- в рыцарских доспехах, пурпурной
тоге отца и Большой короне. А подле герцогини стоял ее муж и мой деверь
Виктор Лонгин, облаченный в латы галльского барона. Герцогиня Кримхильда
размахивала именным отцовским жезлом из слоновой кости и держала перед
подданными речь. Ей внимали сотни вооруженных мужчин, заполнивших
пространство внутреннего двора цитадели.
...Я думаю, они вовсе не были глупцами, эти двое. Они "всего лишь" не
рассчитали свои силы. И это тоже я могла понять: ведь всеми мыслями и
чаяниями мой деверь и эта молодая северянка оставалась в Амории, в нашей
блистательной Темисии, со своими новыми друзьями и покровителями... Но
площадь, на которую Кримхильда вышла в стальных латах, герцогской короне и
пурпурном одеянии, ничем не походила на Форум космополиса. Символы власти
значат для варваров неизмеримо меньше, чем человек, носящий их. Кримхильда
не имела и не могла иметь такого авторитета, каким пользовался ее покойный
отец. Авторитет отца не передался ей с короной и с плащом, к тому же плащом
не галльским -- нашим, аморийским! И даже если бы этот авторитет передался
новой герцогине, он не в силах был сменить ее пол.
И случилось то, что должно было случиться. Увидав, что молодая женщина
надела латы и отдает им приказы, бароны и рыцари, часом прежде еще
сохранявшие верность старому вождю, взбунтовались.
Нет, они ничего у нее не требовали -- ибо, если требовать, значит,
признавать ее право управлять ими. А они, немногим более декады тому назад
клявшиеся перед ее отцом повиноваться ей как законной властительнице, более
не признавали ее таковой.
Она же этого не понимала. Блеск нежданной власти, иллюзорной власти,
ослепил ее.
На моих глазах чья-то рука метнула копье. Верная рука: копье перелетело
через парапет балкона и вонзилось в грудь моего деверя, пробив доспех... Я
