протягивая руку.
- И прекрасно делают, - продолжал папа, отодвигая руку, -
что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту
пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых
особ, - прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор
очень не нравился матушке, и подал ей пирожок.
- Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы
человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето
ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда
весом и который не раз отказывался от предложений жить
спокойно и на всем готовом, - трудно поверить, чтобы такой
человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, -
прибавила она со вздохом и помолчав немного, - je suis payee
pour y croire*); я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день
в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину.
---------------
*) я верю в них недаром (фр.)
- Ах, что ты со мной сделала! - сказал папа, улыбаясь и
приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими.
(Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием,
ожидая чего-нибудь смешного.) - Зачем ты мне напомнила об его
ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду.
Обед клонился к концу. Любочка и Катенька беспрестанно
подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли
сильное беспокойство. Подмигивание это значило: "Что же вы не
просите, чтобы нас взяли на охоту?" Я толкнул локтем Володю,
Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом,
потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы
нынче должны ехать, то желали бы, чтобы девочки вместе с нами
поехали на охоту, в линейке. После небольшого совещания между
большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и - что было еще
приятнее - maman сказала, что она сама поедет с нами.
Глава VI. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ОХОТЕ
Во время пирожного был позван Яков и отданы приказания
насчет линейки, собак и верховых лошадей - все с величайшею
подробностию, называя каждую лошадь по имени. Володина лошадь
хромала; папа велел оседлать для него охотничью. Это слово:
"охотничья лошадь" - как-то странно звучало в ушах maman: ей
казалось, что охотничья лошадь должна быть что-то вроде
бешеного зверя и что она непременно понесет и убьет Володю.
Несмотря на увещания папа и Володи, который с удивительным
молодечеством говорил, что это ничего и что он очень любит,
когда лошадь несет, бедняжка maman продолжала твердить, что
она все гулянье будет мучиться.
Обед кончился; большие пошли в кабинет пить кофе, а мы
побежали в сад шаркать ногами по дорожкам, покрытым упадшими
желтыми листьями, и разговаривать. Начались разговоры о том,
что Володя поедет на охотничьей лошади, о том, как стыдно, что
Любочка тише бегает, чем Катенька, о том, что интересно было
бы посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о том же, что мы
расстаемся, ни слова не было сказано- Разговор наш был прерван
стуком подъезжавшей линейки, на которой у каждой рессоры
сидело по дворовому мальчику. За линейкой ехали охотники с
собаками, за охотниками - кучер Игнат на назначенной Володе
лошади и вел в поводу моего старинного клепера. Сначала мы все
бросились к забору, от которого видны были все эти интересные
вещи, а потом с визгом и топотом побежали на верх одеваться, и
одеваться так, чтобы как можно более походить на охотников.
Одно из главных к тому средств было всучивание панталон в
сапоги. Нимало не медля, мы принялись за это дело, торопясь
скорее кончить его и бежать на крыльцо наслаждаться видом
собак, лошадей и разговором с охотниками.
День был жаркий. Белые, причудливых форм тучки с утра
показались на горизонте; потом все ближе и ближе стал сгонять
их маленький ветерок, так что изредка они закрывали солнце.
Сколько ни ходили и ни чернели тучи, видно, не суждено им было
собраться в грозу и в последний раз помешать нашему
удовольствию. К вечеру они опять стали расходиться: одни
побледнели, подлиннели и бежали на горизонт; другие, над самой
головой, превратились в белую прозрачную чешую; одна только
черная большая туча остановилась на востоке. Карл Иваныч
всегда знал, куда какая туча пойдет; он объявил, что эта туча
пойдет к Масловке, что дождя не будет и погода будет
превосходная.
Фока, несмотря на свои преклонные лета, сбежал с лестницы
очень ловко и скоро, крикнул: "Подавай!" - и, раздвинув ноги,
твердо стал посредине подъезда, между тем местом, куда должен
был подкатить линейку кучер, и порогом, в позиции человека,
которому не нужно напоминать о его обязанности. Барыни сошли и
после небольшого прения о том, кому на какой стороне сидеть и
за кого держаться (хотя, мне кажется, совсем не нужно было
держаться}, уселись, раскрыли зонтики и поехали. Когда линейка
тронулась, maman, указывая на "охотничью лошадь", спросила
дрожащим голосом у кучера:
- Это для Владимира Петровича лошадь?
И когда кучер отвечал утвердительно, она махнула рукой и
отвернулась. Я был в сильном нетерпении: взлез на свою
лошадку, смотрел ей между ушей и делал по двору разные
эволюции.
- Собак не извольте раздавить, - сказал мне какой-то
охотник.
- Будь покоен: мне не в первый раз, - отвечал я гордо.
Володя сел на "охотничью лошадь", несмотря на твердость
своего характера, не без некоторого содрогания и, оглаживая
ее, несколько раз спросил:
- Смирна ли она?
На лошади же он был очень хорош - точно большой. Обтянутые
ляжки его лежали на седле так хорошо, что мне было завидно, -
особенно потому, что, сколько я мог судить по тени, я далеко
не имел такого прекрасного вида.
Вот послышались шаги папа на лестнице; выжлятник подогнал
отрыскавших гончих; охотники с борзыми подозвали своих и стали
садиться. Стремянный подвел лошадь к крыльцу; собаки своры
папа, которые прежде лежали в разных живописных позах около
нее, бросились к нему. Вслед за ним, в бисерном ошейнике,
побрякивая железкой, весело выбежала Милка. Она, выходя,
всегда здоровалась с псарными собаками: с одними поиграет, с
другими понюхается и порычит, а у некоторых поищет блох.
Папа сел на лошадь, и мы поехали.
Глава VII. ОХОТА
Доезжачий, прозывавшийся Турка, на голубой горбоносой
лошади в мохнатой шапке, с огромным рогом за плечами и ножом
на поясе, ехал впереди всех. По мрачной и свирепой наружности
этого человека скорее можно было подумать, что он едет на
смертный бой, чем на охоту. Около задних ног его лошади
пестрым, волнующимся клубком бежали сомкнутые гончие. Жалко
было видеть, какая участь постигала ту несчастную, которой
вздумывалось отстать. Ей надо было с большими усилиями
перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из
выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней
арапником, приговаривая: "В кучу!" Выехав за ворота, папа
велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул в ржаное
поле.
Хлебная уборка была во всем разгаре. Необозримое
блестяще-желтое поле замыкалось только с одной стороны высоким
синеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным,
таинственным местом, за которым или кончается свет, или
начинаются необитаемые страны. Все поле было покрыто копнами и
народом. В высокой густой ржи виднелись кой-где на выжатой
полосе согнутая спина жницы, взмах колосьев, когда она
перекладывала их между пальцев, женщина в тени, нагнувшаяся
над люлькой, и разбросанные снопы по усеянному васильками
жнивью. В другой стороне мужики в одних рубахах, стоя на
телегах, накладывали копны и пылили по сухому, раскаленному
полю. Староста, в сапогах и армяке внакидку, с бирками в руке,
издалека заметив папа, снял свою поярковую шляпу, утирал рыжую
голову и бороду полотенцем и покрикивал на баб. Рыженькая
лошадка, на которой ехал папа, шла легкой, игривой ходой,
изредка опуская голову к груди, вытягивая поводья и смахивая
густым хвостом оводов и мух, которые жадно лепились на нее.
Две борзые собаки, напряженно загнув хвост серпом и высоко
поднимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, за
ногами лошади; Милка бежала впереди и, загнув голову, ожидала
прикормки. Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист
перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями
вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота,
тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее
солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и
бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в
воздухе или ложились по жнивью, - все это я видел, слышал и
чувствовал.
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и,
сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на середине
которой сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка
с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и
коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистом
воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили
шумную радость, потому что пить чай в лесу на траве и вообще
на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю,
считалось большим наслаждением.
Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушал
от папа подробное наставление, как равняться и куда выходить
(впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, а
делал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки,
сел на лошадь и, посвистывая, скрылся за молодыми березками.
Разомкнутые гончие прежде всего маханиями хвостов выразили
свое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом уже
маленькой рысцой, принюхиваясь и махая хвостами, побежали в
разные стороны.
- Есть ли у тебя платок? - спросил папа. Я вынул из кармана
и показал ему.
- Ну, так возьми на платок эту серую собаку...
- Жирана? - сказал я с видом знатока.
- Да, и беги по дороге. Когда придет полянка, остановись и
смотри: ко мне без зайца не приходить!
Я обмотал платком мохнатую шею Жирана и опрометью бросился
бежать к назначенному месту. Папа смеялся и кричал мне вслед:
- Скорей, скорей, а то опоздаешь.
Жиран беспрестанно останавливался, поднимая уши, и
прислушивался к порсканью охотников. У меня недоставало сил
стащить его с места, и я начинал кричать: "Ату! ату!" Тогда
Жиран рвался так сильно, что я насилу мог удерживать его и не
раз упал, покуда добрался до места. Избрав у корня высокого
дуба тенистое и ровное место, я лег на траву, усадил подле
себя Жирана и начал ожидать. Воображение мое, как всегда
бывает в подобных случаях, ушло далеко вперед
действительности: я воображал себе, что травлю уже третьего
зайца, в то время как отозвалась в лесу первая гончая. Голос
Турки громче и одушевленнее раздался по лесу; гончая
взвизгивала, и голос ее слышался чаще и чаще; к нему
присоединился другой, басистый голос, потом третий,
четвертый... Голоса эти то замолкали, то перебивали друг
друга. Звуки постепенно становились сильнее и непрерывнее и
наконец слились в один звонкий, заливистый гул. Остров был
голосистый, и гончие варили варом.
Услыхав это, я замер на своем месте. Вперив глаза в опушку,
я бессмысленно улыбался; пот катился с меня градом, и хотя
капли его, сбегая по подбородку, щекотали меня, я не вытирал
их. Мне казалось, что не может быть решительнее этой минуты.
Положение этой напряженности было слишком неестественно, чтобы
продолжаться долго. Гончие то заливались около самой опушки,
то постепенно отдалялись от меня; зайца не было. Я стал
смотреть по сторонам. С Жираном было то же тамое: сначала он
