вы прощаете.... но имеем ли мы право действовать на душу этого ангела?
Он считает ее умершею. Он молится за нее и просит бога простить ее гре-
хи.... И так лучше. А тут что он будет думать?
- Я не думал об этом, - сказал Алексей Александрович, очевидно согла-
шаясь.
Графиня Лидия Ивановна закрыла лицо руками и помолчала. Она молилась.
- Если вы спрашиваете моего совета, - сказала она, помолившись и отк-
рывая лицо, - то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы
страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, за-
бываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с ва-
шей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь че-
ловеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я, не колеблясь, не
советую, и, если вы разрешите мне, я напишу к ней.
И Алексей Александрович согласился, и графиня Лидия Ивановна написала
следующее французское письмо:
"Милостивая государыня,
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к вопросам с его сто-
роны, на которые нельзя отвечать, не вложив в душу ребенка духа осужде-
ния к тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу понять от-
каз вашего мужа в духе христианской любви. Прошу всевышнего о милосердии
к вам.
Графиня Лидия".
Письмо это достигло той затаенной цели, которую графиня Лидия Ивановна
скрывала от самой себя. Оно до глубины души оскорбило Анну.
С своей стороны Алексей Александрович, вернувшись от Лидии Ивановны
домой, не мог в этот день предаться своим обычным занятиям и найти то
душевное спокойствие верующего и спасенного человека, которое он
чувствовал прежде.
Воспоминание о жене, которая так много была виновата пред ним и пред
которою он был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ива-
новна, не должно было бы смущать его; но он не был спокоен: он не мог
понимать книги, которую он читал, не мог отогнать мучительных воспомина-
ний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь
казалось, сделал относительно ее. Воспоминание о том,как он принял,
возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности, что
он требовал от нее только внешнего приличия, а не вызвал на дуэль), как
раскаяние, мучало его. Также мучало его воспоминание о письме, которое
он написал ей; в особенности его прощение, никому не нужное, и его забо-
ты о чужом ребенке жгли его сердце стыдом и раскаянием.
И точно такое же чувство стыда и раскаяния он испытывал теперь, пере-
бирая все свое прошедшее с нею и вспоминая неловкие слова, которыми он
после долгих колебаний сделал ей предложение.
"Но в чем же я виноват?" - говорил он себе. И этот вопрос всегда вызы-
вал в нем другой вопрос - о том, иначе ли чувствуют, иначе ли любят,
иначе ли женятся эти другие люди, эти Вронские, Облонские... эти камер-
геры с толстыми икрами. И ему представлялся целый ряд этих сочных,
сильных, не сомневающихся людей, которые невольно всегда и везде обраща-
ли на себя его любопытное внимание. Он отгонял от себя эти мысли, он
старался убеждать себя, что он живет не для здешней, временной жизни, а
для вечной, что в душе его находится мир и любовь. Но то, что он в этой
временной, ничтожной жизни сделал, как ему казалось, некоторые ничтожные
ошибки, мучало его так, как будто и не было того вечного спасения, в ко-
торое он верил. Но искушение это продолжалось недолго, и скоро опять в
душе Алексея Александровича восстановилось то спокойствие и та высота,
благодаря которым он мог забывать о том, чего не хотел помнить.
XXVI
- Ну что, Капитоныч? - сказал Сережа, румяный и веселый возвратившись
с гулянья накануне дня своего рождения и отдавая свою сборчатую поддевку
высокому, улыбающемуся на маленького человека с высоты своего роста,
старому швейцару. - Что, был сегодня подвязанный чиновник? Принял папа?
- Приняли. Только правитель вышли, я и доложил, - весело подмигнув,
сказал швейцар. - Пожалуйте, я сниму.
- Сережа! - сказал славянин-гувернер, остановясь в дверях, ведших во
внутренние комнаты. - Сами снимите.
Но Сережа, хотя и слышал слабый голос гувернера, не обратил на него
внимания. Он стоял, держась рукой за перевязь швейцара, и смотрел ему в
лицо.
- Что ж, и сделал для него папа, что надо?
Швейцар утвердительно кивнул головой.
Подвязанный чиновник, ходивший уже семь раз о чем-то просить Алексея
Александровича, интересовал и Сережу и швейцара. Сережа застал его раз в
сенях и слышал, как он жалостно просил швейцара доложить о себе, говоря,
что ему с детьми умирать приходится.
С тех пор Сережа, другой раз встретив чиновника в сенях, заинтересо-
вался им.
- Что ж, очень рад был? - спрашивал он.
- Как же не рад! Чуть не прыгает пошел отсюда.
- А что-нибудь принесли? - спросил Сережа, помолчав.
- Ну, сударь, - покачивая головой, шепотом сказал швейцар, - есть от
графини.
Сережа тотчас понял, что то, о чем говорил швейцар, был подарок от
графини Лидии Ивановны к его рожденью.
- Что ты говоришь? Где?
- К папе Корней внес. Должно, хороша штучка!
- Как велико? Этак будет?
- Поменьше, да хороша.
- Книжка?
- Нет, штука. Идите, идите, Василий Лукич зовет, - сказал швейцар,
слыша приближавшиеся шаги гувернера и осторожно расправляя ручку в до
половины снятой перчатке, державшую его за перевязь, и, подмигивая, по-
казывал головой на Вунича.
- Василий Лукич, сию минуточку! - отвечал Сережа с тою веселою и любя-
щею улыбкой, которая всегда побеждала исполнительного Василия Лукича.
Сереже было слишком весело, слишком все было счастливо, чтоб он мог не
поделиться со своим другом швейцаром еще семейною радостью, про которую
он узнал на гулянье в Летнем саду от племянницы графини Лидии Ивановны.
Радость эта особенно важна казалась ему по совпадению с радостью чинов-
ника и своей радостью о том, что принесли игрушки. Сереже казалось, что
нынче такой день, в который все должны быть рады и веселы.
- Ты знаешь, папа получил Александра Невского?
- Как не знать! Уж приезжали поздравлять.
- Что ж, он рад?
- Как царской милости не радоваться! Значит, заслужил, - сказал швей-
цар строго и серьезно.
Сережа задумался, вглядываясь в изученное до малейших подробностей ли-
цо швейцара, в особенности в подбородок, висевший между седыми бакенбар-
дами, который никто не видал, кроме Сережи, смотревшего на него всегда
не иначе, как снизу.
- Ну, а твоя дочь давно была у тебя?
Дочь швейцара была балетная танцовщица.
- Когда же ходить по будням? У них тоже ученье. И вам ученье, сударь,
идите.
Придя в комнату, Сережа, вместо того чтобы сесть за уроки, рассказал
учителю свое предположение о том, что то, что принесли, должно быть ма-
шина. - Как вы думаете? - спросил он.
Но Василий Лукич думал только о том, что надо учить урок грамматики
для учителя, который придет в два часа.
- Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, - спросил он вдруг, уже
сидя за рабочим столом и держа в руках книгу, - что больше Александра
Невского? Вы знаете, папа получил Александра Невского?
Василий Лукич отвечал, что больше Александра Невского есть Владимир.
- А выше?
- А выше всего Андрей Первозванный.
- А выше еще Андрея?
- Я не знаю.
- Как, и вы не знаете? - и Сережа, облокотившись на руки, углубился в
размышления.
Размышления его были самые сложные и разнообразные. Он соображал о
том, как отец его получит вдруг и Владимира и Андрея, и как он
вследствие этого нынче на уроке будет гораздо добрее, и как он сам, ког-
да будет большой, получит все ордена и то, что выдумают выше Андрея.
Только что выдумают, а он заслужит. Они еще выше выдумают, а он сейчас и
заслужит.
В таких размышлениях прошло время, и, когда учитель пришел, урок об
обстоятельствах времени и места и образа действия был не готов, и учи-
тель был не только недоволен, но и огорчен. Это огорчение учителя трону-
ло Сережу. Он чувствовал себя невиноватым за то, что не выучил урока; но
как бы он ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учи-
тель толковал ему, он верил и как будто понимал, но как только он оста-
вался один, он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и
такое понятное слово "вдруг" есть обстоятельство образа действия. Но
все-таки ему жалко было то, что он огорчил учителя, и хотелось утешить
его.
Он выбрал минуту, когда учитель молча смотрел в книгу.
- Михаил Иваныч, когда бывают ваши именины? - спросил он вдруг.
- Вы бы лучше думали о своей работе, а именины никакого значения не
имеют для разумного существа. Такой же день, как и другие, в которые на-
до работать.
Сережа внимательно посмотрел на учителя, на его редкую бородку, на оч-
ки, которые спустились ниже зарубки, бывшей на носу, и задумался так,
что уже ничего не слыхал из того, что ему объяснял учитель. Он понимал,
что учитель не думает того, что говорит, он это чувствовал по тону, ко-
торым это было сказано. "Но для чего они все сговорились это говорить
все одним манером, все самое скучное и ненужное? Зачем он отталкивает
меня от себя, за что он не любит меня?" - спрашивал он себя с грустью и
не мог придумать ответа.
XXVII
После учителя был урок отца. Пока отец не приходил, Сережа сел к сто-
лу, играя ножичком, и стал думать. В числе любимых занятий Сережи было
отыскивание своей матери во время гулянья. Он не верил в смерть вообще и
в особенности в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала
ему и отец подтвердил это, и потому и после того, как ему сказали, что
она умерла, он во время гулянья отыскивал ее. Всякая женщина полная,
грациозная, с темными волосами, была его мать. При виде такой женщины в
душе его поднималось чувство нежности, такое, что он задыхался, и слезы
выступали на глаза. И он вот-вот ждал, что она подойдет к нему, поднимет
вуаль. Все лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит
ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо, как он раз
вечером лег ей в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую
с кольцами руку. Потом, когда он узнал случайно от няни, что мать его не
умерла, и отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для не-
го, потому что она нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому
что любил ее), он точно так же отыскивал и ждал ее. Нынче в Летнем саду
была одна дама в лиловом вуале, за которой он с замиранием сердца, ожи-
дая, что это она, следил, в то время как она подходила к ним по дорожке.
Дама эта не дошла до них и куда-то скрылась. Нынче сильнее, чем ког-
да-нибудь, Сережа чувствовал приливы любви к ней и теперь, забывшись,
ожидая отца, изрезал весь край стола ножичком, блестящими глазами глядя
пред собой и думая о ней.
- Папа идет! - развлек его Василий Лукич.
Сережа вскочил, подошел к отцу и, поцеловав его руку, поглядел на него
внимательно, отыскивая признаков радости в получении Александра Невско-
го.
- Ты гулял хорошо? - сказал Алексей Александрович, садясь на свое
кресло, придвигая к себе книгу Ветхого завета и открывая ее. Несмотря на
то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христиа-
нин должен твердо знать священную историю, он сам в Ветхом завете часто
справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
- Да, очень весело было, папа, - сказал Сережа, садясь боком на стуле
и качая его, что было запрещено. - Я видел Наденьку (Наденька была вос-
питывавшаяся у Лидии Ивановны ее племянница). Она мне сказала, что вам
дали звезду новую. Вы рады, папа?
- Во-первых, не качайся, пожалуйста, - сказал Алексей Александрович. -
А во-вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал
