люди в скафандрах, а, может, и в заиндевевших, обросших куржаком капюшонах
- тут мнения расходились.
Снег был глубокий, поэтому людишки казались маленькими, тонули по
пояс. Водки на борту было целых полтора ящика - есть чем попотчевать
нежданных гостей, так что "новые русские", уже читавшие стихи, компании
обрадовались, сами открыли дверь и еще зазывать стали.
А это оказались вовсе не люди - уроды какие-то! Зеленые, похожие на
чертей! Они чем-то брызнули в салон вертолета, как из газового баллона, и
все враз полегли, потеряли сознание...
Дальше "новые русские" несли вообще полную чушь, бредятину про
летающую тарелку, в которой они потом очутились, про полет на планету
Гомос, находящуюся в другой солнечной системе, про открытие внеземной
цивилизации и про то, как там устроен мир. Работники прокуратуры и
милиции, отлично знавшие Хардикова, не могли поступить с ним грубо и сразу
же определять в местную психлечебницу. Его отпустили домой, а
разорившегося Скарлыгина с помощью специальной бригады "скорой помощи"
отвезли в наркологическое отделение: диагноз был поставлен соответствующий
- алкогольный психоз, шизофрения крайней степени, сумеречное состояние.
Владелец фирмы "Стивал-Карел" хоть и был по-товарищески предупрежден
молчать, что с ним произошло, не послушал советов и созвал
пресс-конференцию, где сделал сенсационное заявление. Инцидент получил
широчайшую огласку, Хардикова показывали по телевидению, о нем писала вся
свободная пресса, начался нездоровый ажиотаж. Но и плевать бы на него: чем
бы народ ни тешился, лишь бы не плакал, не ныл, что вовремя не дают
зарплаты. Бывший капитан милиции пошел дальше, совершая безумные действия
- все свободные деньги в сумме сто пятнадцать тысяч долларов перевел на
строительство памятника поэту Рубцову, в магазинах убрал кассовые аппараты
и приказал раздавать обувь бесплатно. Стало ясно, что оставлять его на
свободе больше нельзя, а уговорить, подействовать невозможно.
Хардикова снова пригласили в прокуратуру, спровоцировали буйство и
увезли в наркологию.
Тимоха не умер, хотя испытал полное ощущение смерти - так, как ее
себе и представлял. Очнувшись, он увидел перед собой стерильно чистый,
матово-блестящий потолок, набранный из металлических плиток, почувствовал,
что руки вытянуты вдоль тела и чем-то привязаны. Сразу же подумал, что это
операционная: значит, "сломался" на прыжке, скорее всего, повредил
позвоночник. Голову вроде бы ничего не сдавливает, шея работает - значит,
черепно-мозговой нет. И слава Богу! А то бы ходил потом по деревне,
улыбался и фиги показывал, как покровский дурачок Мотя.
Он чуть приподнял голову, еще тяжелую, пьяную после наркоза, - перед
глазами закружились какие-то приборы, блестящий металл, мониторы. Похоже,
не операционная, а реанимация, где он бывал несколько раз, когда кто-то из
десантуры неудачно приземлялся. На душе полегчало - кризис прошел, если
очнулся, жить буду! Попробовал шевельнуть позвоночником, двинуть ногой -
все двигается, пальцы шевелятся. И писать охота - просто смерть!
Мочиться в штаны десантнику, даже прикованному к постели, было "за
падло".
Паршивый какой-то, нудно режущий свет быстро утомлял зрение, Тимоха
прикрыл глаза и позвал:
- Сестра? Эй, сестрица!
Вокруг была полная тишина, если не считать урчащего звука где-то за
головой - видимо, работал холодильник. Конечно, на дворе ночь, и эти
сестрицы-сучки либо спят, либо собрались и пьют чай. А ты лежи тут и жди,
когда мочевой пузырь лопнет. И ведь еще привязали, курвы!
Он пошевелил запястьем - поддалось, что-то затрещало. Вмиг догадался:
распяли липучей лентой. Ну, это тебе не ремень с пряжкой-самозахватом!
Через несколько секунд он высвободил правую руку, с левой же просто
сдернул завязку и, забыв о позвоночнике, сел...
Сначала, обнаружил, что не голый вовсе, как обычно лежат в
реанимации, а обряженный в какой-то тоненький, глухой комбинезон из ткани,
похожей на серебристый металл. И нет ни гипса, ни повязок! На ногах же -
высокие ботинки, очень похожие на десантные, только сшитые из какой-то
ерунды в виде фольги от сигаретной пачки.
И кровать под ним - вовсе не кровать, а кресло с мягкой откинутой
горизонтально спинкой. Подивиться и осмыслить все увиденное еще не хватало
времени да и эмоциональных сил, которые сейчас были прикованы к мочевому
пузырю. Мать их так, где тут у них туалет? Хоть бы утку поставили... Он
спустился с кресла, и спинка вдруг сама встала вертикально. Пьяно шатаясь,
он сделал несколько шагов и на секунду забыл о туалете...
По правую руку от него, точно в таких же креслах, выстроенных вдоль
стены, как в "боинге", дрыхла вся группа, все пятеро! Нет лишь пилота Леши
и летнаба Дитятева. И помещение реанимационной какое-то вытянутое,
округлое, без углов, без окон и дверей, как в сумасшедшем доме. Тимоха
потоптался, держась за стеночку, прошел назад, вперед: хрен знает, где
этот туалет!
Пока все спят, можно куда-нибудь в угол почирикать, а потом
отпереться. И пусть сестрицы промокают тряпками!
Он так и сделал, зайдя за пластиковую тумбу с приборами. Лужа потекла
вдоль стены по серебристому рифленому полу в сторону кресел со спящими
мужиками - уклон туда был. Испытав облегчение, Тимоха в тот час же
вытаращил глаза, предаваясь изумлению. Кипит-твое-молоко! Ну и палата! Не
иначе как все побились, может, самолет гробанулся? И всех в Москву
привезли, к Склифосовскому. Возили же туда якутскую десантуру после
вынужденной посадки, когда мужики и парашюты надеть не успели,
переломались. Значит, и их в столицу приперли. Сколько же это без
памяти-то был? Дня два?...
Тимоха подобрался к соседнему креслу, где лежал Лобан, одетый точно в
такой же комбинезон, потолкал его, оторвал липучки, связывающие руки.
Старшой спал и от него все еще воняло перегаром... Но такого и быть не
может! К вечеру всяко бы продышался, перегнал бы сивуху из крови в мочу...
- Стоп! - сказал он, осененный внезапной догадкой.
Их же еще только везли в Москву! На самолете! На санитарном! Вон и
гул какой-то за стенкой. А самолет - импортный, не советский, пригнали
откуда-нибудь в качестве гуманитарной помощи. И комбинезоны эти, видимо,
входят в комплект для перевозки раненых... Но кто же ранен-то здесь?
Изломанные парашютисты обычно что утюги - так закатают в гипс, будто живой
памятник.
Все лежат красавцами, ни одной повязки, ни шины, ничего! И сон у всех
странный, как под наркозом. Иначе бы ворочались, храпели, сопели и
чмокали.
В следующий миг Тимохе стало нехорошо, заболело под ложечкой от
тоски: вспомнил, что перед тем, как потерял сознание, видел каких-то
мужичков в скафандрах под деревом, коротеньких и зеленых. Чего-то они
суетились, бегали, как муравьи...
Значит, крыша поехала! Причем у всех сразу. Вся группа накрылась, и
везут в какую-нибудь психбольницу. А пристегнули всех, чтоб не буянили,
снотворным накачали...
Он сел в свое кресло и чуть не заплакал от жалости к себе. Руки
увидел, по-прежнему черные, измазанные родной печной сажей, глубоко
въевшейся в кожу.
Дома печь развалена, Ольга матерится, ребятишки в грязи ползают...
Куда везут? В какой город? И письма не дадут написать. Говорят, дуракам не
разрешают, чтобы домашних с ума не сводили... У Тимохи началась вдруг
такая смертная тоска - лучше бы не приходил в сознание. Лежал бы себе, как
вся гвардия лежит, и сопел в две норки. И не думал бы... Домашняя сажа на
руках показалась ему такой дорогой, милой сердцу, что он руки к губам
поднес и чуть ли не поцеловал. Не надо смывать! - подумал, - пусть хоть
эта частичка родимого крова всегда будет с ним.
А то ведь все свое содрали, трусов не оставили, в какую-то униформу
обрядили, паскуды. Грязь же от домашней печи - это не грязь!
- Погоди-ка, Тимофей! - вслух сказал он и слегка оживился. - Если ты
думаешь...
Да так складно думаешь, значит, не все потеряно! Дураки-то вовсе не
соображают...
Он замолк и огляделся: услышат - скажут, сам с собой базарит. Это
первый признак душевного заболевания. Мотя покровский ходит вон и
бухтит-бухтит себе под нос.
И руки надо бы отмыть! Отпарить, вытравить всю сажу. Потому что когда
ее бережешь, тоже ненормально. Разве умный человек ходит с грязными
руками? Разве трясется от умиления над неопрятностью?
Эх, и отмыть нечем! Ни крана, ни раковины. Надо было, когда писал,
хоть мочой, что ли... Тимоха поплевал на ладони, потер о комбез - ничуть
не посветлело.
Да и чиститься сейчас сидеть, когда летишь хрен знает куда и зачем -
признак нездоровый. Вроде, слышал, мания такая есть - мания
чистоплотности...
- Тьфу! Мать ее так... Не знаешь, что хорошо, что плохо, - забывшись,
выругался он. - Ну ты и влип, Тимоха! Удружил тебе шеф!..
Он снова осекся и огляделся - спят. А чего это он говорит сам о себе,
будто со стороны видит? Надо контролировать себя, в руках держать,
бороться, если в самом деле небольшой завих случился. Поди, пройдет. Вот
же, все вижу, все понимаю правильно, осознаю себя, ориентируюсь в
пространстве, по полу хожу - не по стенам. Правда, написал за тумбу, так
от нужды! Гады, хоть бы сортир сделали в этой труповозке, буржуи
проклятые...
Вообще-то разобраться - почти здоров. Наполеоном себе не кажусь,
твердо знаю, что я - Тимофей Трофимович Алейский, парашютист из
авиалесоохраны, живу в селе Покровском, имею жену Ольгу и двух девок,
Наташку и Олеську. Одной пять, другой четыре года... Сам родился в
семидесятом году, третьего декабря, кончил десятилетку, отслужил в
рязанской воздушно-десантной дивизии, пятьдесят семь прыжков сделал...
Да с мозгами-то все в порядке! Никаких сдвигов! "Мороз и солнце, день
чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный. Пора, красавица, проснись!.." Это
Пушкин.
Семью девять - шестьдесят три. Площадь круга - два пи эр в квадрате.
Брат Колька - тракторист, пьет, паразит. Сестра на Украину уехала с мужем
и теперь за рубежом оказалась, за границей - ни слуху, ни духу. Живая
ли?..
Однако в следующий момент взлетевшая было душа снова оборвалась в
пропасть, будто при первом прыжке с аэростата: мужичков-то зеленых видел!
В скафандрах бегали... Это труба! Как живые перед глазами стоят.
Маленькие, с метр, передвигаются странно, как инвалиды, с раскачкой. Не
приснилось же! Видел. А если пришельцев начал видеть - кранты, затягивай
кильванты, приехали. Был приступ...
Неожиданно темный большой квадрат на стене вспыхнул голубым и
засветился - да телевизор же! Вот пошли титры... Да это же фильм "Белое
солнце пустыни"! Ничего сервис. Должно быть, чтоб больные нервы
успокаивали.
Федор Сухов шел с чайником по пескам, с бархана на бархан. Сейчас
Абдуллу найдет, закопанного по горло, водой нацоит... Все помни)!
- Тим? Тимошка? - вдруг послышался за спиной слабый голос,
заставивший вздрогнуть. Спина заледенела - будто с того света говорят. Не
оборачиваться! Не реагировать! Пусть хоть черти лохматые выползут!
- Тимофей, мы где вчера так надрались? Что-то забыл... Кто
раскошелился-то?
Фу, блин! Да это же Лобан очнулся! Тимоха резко обернулся - старшой
боялся тряхнуть головой, лишь глазами хлопал, как кукла.
- Дай водички, Тима...
- Где я возьму? - проворчал Тимофей. - Водички ему...
- Сходи на колодец... Холодненькой...
