кишевших снаружи; они жгли поля и деревья, рубили подряд всех людей,
захваченных снаружи, живых или мертвых. Число врагов, перешедших реку
трудно было определить во тьме, но когда над равниной поднялось утро,
точнее его тусклая тень, стало ясно, что даже в ночных страхах трудно было
преувеличить их число. Равнина потемнела от марширующих отрядов, и
насколько хватало глаз, повсюду, как грибы-поганки, появлялись лагеря
черных и ярко-красных платок.
Копошась, как муравьи, орки торопливо копали глубокую траншею,
кольцом охватившую город на дальности выстрела из лука; когда траншея была
окончена, ее заполнили огнем, хотя никто не видел, как он разжигался и
поддерживался. Весь день продолжалась эта работа, а люди Минас Тирита
смотрели, не в силах помешать ей. Когда траншея была готова, они увидели
большие телеги; в сопровождении отрядов орков они везли различные
метательные снаряды. Ни один стрелок в городе не мог достать до них и
прекратить их работу.
Вначале люди смеялись и не очень опасались этих механизмов. Главная
стена города была очень высокой и толстой, она была построена, когда еще
помнили силу и искусство нуменора: ее внешняя поверхность была подобна
башне Ортханка, она была гладкая, темная и твердая, недоступная ни стали,
ни огню, неразрушимая, разве что сама земля содрогнется в конвульсиях.
- Нет, - говорили жители Минас Тирита. - Даже если бы Неназываемый
пришел сюда, он не смог бы войти, пока мы живы.
Но другие отвечали:
- Пока мы живы? Но долго ли мы проживем. У него есть оружие, которое
привело к падению многие крепости начала мира. Голод. Дороги отрезаны.
Рохан не придет.
Но машины не тратили на непробиваемые стены. Не простой капитан или
предводитель орков руководил нападением на величайшего врага Мордора.
Власть и злоба руководили им. Как только со множеством криков, со скрипом
веревок и колес были установлены большие катапульты, они начали бросать
снаряды удивительно высоко, так что они пролетали над укреплениями и с
грохотом падали внутри первого круга города; и многие из них, благодаря
тайному искусству, взрывались огнем, падая на землю.
Вскоре возникла опасность большого пожара, и все, кто был способен,
тушили огонь, вспыхивающий во многих местах. Потом на город обрушились
другие снаряды, менее разрушительные, но более ужасные. На улицы города
посылались маленькие круглые снаряды, которые не взрывались. Некоторые
люди побежали посмотреть, что это такое, и они громко закричали и
заплакали. Потому что враг бросал в город головы тех, кто погиб в
Осгилиате, в Риммасе или на полях. Страшно было смотреть на них: некоторые
были разбиты и бесформенны, некоторые грубо разрублены, но черты лица
многих можно было разобрать, и казалось, что они умирали в мучениях; и на
всех было выжжено клеймо в виде безвекого глаза. Но часто случалось, что
люди узнавали лица своих знакомых, хотя они были изуродованы и обесчещены,
которые недавно с оружием в руках гордо ходили по улицам, обрабатывали
поля или приезжали на праздники с зеленых долин в горах.
Напрасно люди бессильно угрожали кулаками врагам, толпившимся перед
воротами. Те не обращали внимания на проклятия, да и не понимали языка
жителей города, а их хриплые крики напоминали вопли хищников или
пожирателей падали. Но вскоре мало осталось в Минас Тирите таких, кто мог
бы бросить вызов врагам. У Повелителя Тьмы было и другое оружие, более
быстрое, чем голод: ужас и отчаяние.
Снова появились назгулы, и по мере того как Повелитель Тьмы
разворачивал свои силы, их голоса, выражавшие лишь его волю и злобу,
наполнялись злом и ужасом. Они кружили над городом, как грифы, ожидающие
свой доли человеческого мяса. Их голоса потрясали воздух. С каждым новым
криком они становились все непереносимее. Наконец даже самые
могущественные падали на землю, когда скрытая угроза пролетала над ними,
или останавливались, выронив оружие из онемевших рук, а разум их
затягивала чернота, и они больше не думали о войне, а только об укрытии, о
бегстве, о смерти.
На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал в постели в
комнате белой башни, горя в лихорадке: кто-то сказал, что он умирает и
скоро это повторяли все люди на стенах и улицах. Рядом с ним сидел его
отец, молчал, смотрел на него и совершенно не интересовался защитой
города.
Никогда, даже в плену у урук-хей, не испытывал Пиппин таких мрачных
часов. Его обязанностью было ждать повелителя, и он ждал, забытый,
по-видимому, стоя у двери в неосвещенной комнате и стараясь справиться с
собственным страхом. Он смотрел, и ему казалось, что Денетор стареет на
глазах, как будто что-то согнуло его гордую волю, а его строгий мозг
разрушался. Может, это было результатом горя и раскаяния. Он видел слезы
на этих никогда не плакавших глазах, и это было еще невыносимее, чем гнев.
- Не плачьте, повелитель! - запинаясь, сказал он. - Может, он еще
поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?
- Не успокаивайте меня колдунами! - ответил Денетор. - Надежды
глупцов развеялись. Враг нашел его, и теперь его власть увеличилась; он
видит все наши мысли; все, что мы делаем, обречено на поражение.
Я послал моего сына, не поблагодарив и не благословив его, послал в
ненужную опасность, и вот он лежит с ядом в венах... Нет, чем бы не
кончилась война, моя роль в ней сыграна, а дому наместников пришел конец.
Низкие люди будут править последними остатками королевства, прячась в
холмах, пока их всех не переловят.
К дверям подходили люди, звали повелителя города.
- Нет, я не выйду, - отвечал он. - Я должен оставаться возле сына.
Может, он еще заговорит перед концом. Конец близок. Слушайтесь кого
хотите, даже серого дурака. Я остаюсь здесь.
Так Гэндальф принял на себя командование последней обороной столицы
Гондора. И где бы он не появлялся, люди веселели и крылатые тени уходили
из их памяти. Безустанно сновал он от цитадели к воротам с севера на юг
вдоль стен; вместе с ним был принц Дол Амрота в своей сверкающей кольчуге.
Он и его рыцари по-прежнему вели себя как повелители, в которых живет раса
Нуменора. Люди, видевшие их, шепотом говорили:
- Старые предания говорили правду: в жилах этого народа течет кровь
эльфов, потому что обитатели Нимроделя жили когда-то в этой земле.
И они начинали петь строки легенд о Нимроделе или другие песни долин
Андуина давно ушедших годов.
И однако, когда они уходили, тень снова смыкалась над людьми, сердца
их холодели, и слава Гондора превращалась в пепел. Так медленно переходили
тусклые дни страха в тьму ночей отчаяния. Теперь в первом круге города уже
не тушили пожары, и у гарнизона на внешней стене во многих местах были
отрезаны пути отступления. Но мало кто оставался на своих местах,
большинство бежало за вторые ворота.
Вдали от битвы через реку быстро перекинули мосты, и весь день по ним
переходили войска и возили оружие. Наконец в середине ночи началось
нападение. Авангард нападающих прошел через траншею огня по многим
оставленным там окольным тропинкам. Они двигались вперед, попадая в
пределы досягаемости лучников, но не обращая внимания на потери. Впрочем,
мало осталось таких, кто мог бы причинить им потери, хотя свет огней
превращал нападающих в отличную цель для лучников, искусством которых
некогда гордился Гондор. Догадавшись, что сопротивление города слабеет,
скрытый капитан посылал вперед свои силы. Медленно катились вперед во
мраке большие осадные башни, сделанные в осгилиате.
В кабинете белой башни появились вестники, и Пиппин пропустил их
потому что они пришли со срочным сообщением. Денетор медленно отвел взгляд
от лица Фарамира и молча взглянул на них.
- Первый круг города горит, повелитель, - сказали он. - Что вы
прикажете? Ведь вы по-прежнему повелитель и наместник. Не все идут за
Митрандиром. Люди бегут со стен и оставляют их беззащитными.
- Почему? Почему эти глупцы бегут? - спросил Денетор. - Лучше сгореть
раньше, чем позже, потому что мы все равно должны сгореть. Возвращайтесь к
пожарам! А я? Я пойду на свой погребальный костер. На погребальный костер!
Не будет могилы Денетора и Фарамира. Не будет могилы! Не будет долгого
медленного сна набальзамированных. Мы сгорим, как языческие короли, до
того как корабли приплыли сюда с запада. Запад обречен. Идите и горите!
Вестники без поклонов и ответа убежали.
Денетор встал и выпустил горячую руку Фарамира.
- Он горит, уже горит, - печально сказал он. - Дом его духа сломлен.
Подойдя к Пиппину, он сверху вниз взглянул на него.
- Прощайте! - сказал он. - Прощайте, Перегрин, сын паладина! Ваша
служба была короткой и теперь подошла к концу. Я освобождаю вас от того
немногого, что осталось. Идите и умрите так, как считаете лучше всего. И с
кем хотите, даже с другом, чья глупость привела вас к этой смерти. Пошлите
за моими слугами и идите! Прощайте!
- Я не стану прощаться, повелитель, - сказал Пиппин, опускаясь на
колени. Затем неожиданно, по-хоббичьи, он вскочил и посмотрел в глаза
старику. Я воспользуюсь вашим разрешением, сэр, - сказал он. - Потому что
очень хочу видеть Гэндальф. Но он не глупец; и я не хочу думать о смерти,
пока продолжается жизнь. И я не хочу освобождаться от службы у вас, пока
вы живы. Если же они придут в цитадель, я надеюсь быть здесь, стоять с
вами рядом и доказать, что вы недаром дали мне оружие.
- Делайте, как хотите, мастер невысоклик, - сказал Денетор. - Но моя
жизнь разбита. Пошлите за моими слугами.
Он снова вернулся к Фарамиру.
Пиппин оставил его и позвал слуг. Они пришли: шесть человек, сильных
и красивых - но от этого вызова они дрожали. Денетор спокойным голосом
приказал им потеплее укрыть Фарамира и вынести его постель. Они подняли
постель и вынесли ее из кабинета. Они шли медленно, стараясь как можно
меньше беспокоить раненого, и Денетор, опираясь на посох, шел за ними.
Последним шел Пиппин.
Как похоронная процессия, вышли они из белой башни во тьму, где низко
нависшие тучи озарились далекими красными вспышками. Они пересекли двор и
по приказу Денетора остановились у увядшего дерева.
Было тихо, лишь внизу в из города доносился гул войны, и они слышали,
как печально капает с мертвых ветвей вода в темный бассейн. Потом они
прошли через ворота цитадели, где на них с удивлением и отчаянием смотрели
часовые. Повернув на запад, они подошли наконец к двери в тыловой части
шестого круга. Эту дверь называли Фен Холлен, и она всегда была закрыта,
за исключением дней похорон, и лишь повелитель города мог проходить этим
путем, а также те, кто ухаживал за домами мертвых. За дверью оказалась
извилистая дорога, которая спускалась к узкой площадке под тенью пропасти
Миндолуин. Здесь находились мавзолеи мертвых королей и их наместников.
В маленькой будке у дороги сидел привратник: со страхом в глазах он
вышел вперед, неся в руке лампу. По приказу повелителя он открыл дверь,
она тихо скользнула в сторону; они вошли, взяв у него лампу. Внутри шел
темный спуск между древними стенами и многочисленными колоннами, которые
вырывал из тьмы луч лампы. Гул их шагов отдавался этом, когда они медленно
спускались вниз, вниз, пока не пришли на Рат Динон - молчаливую улицу, по
сторонам которой видны были бледные купола, пустые залы и изображения
давно умерших людей; они вошли в дом наместников и опустили свою ношу.
Пиппин, беспокойно оглядываясь, увидел широкое сводчатое помещение,
темное, так что свет лампы с трудом доходил до стен. Смутно виднелись ряды
