Тупица, упрямица, ослиная голова! Он перевел дыхание. Вэньи! Умоляю!
Во имя Неб...
Даже во имя твоей империи нет!
С каких это пор тебя беспокоит состояние моей империи?
С тех самых, как ты перестал о чем-либо думать, кроме удовлетворения
своей похоти.
Бог, сказал он, и богиня! Годри умер, Вэньи. У меня никого не
осталось. Я пришел за тобой.
Чтобы наорать на меня, в надежде что это подействует. Но я знаю кричишь
не ты. Кричит твоя распаленная плоть. Так что ж? У тебя ведь есть целый гарем
для таких нужд. Зачем тебе я?
Я люблю тебя!
Если ты меня действительно любишь, ты должен уйти. И никогда не
возвращаться.
Но почему?
Она повернулась к нему спиной.
Он с размаху ударился в стену, выросшую внутри ее сущности. Его сила
сплющилась и опала, мягкая, дряблая, не годная ни на что.
Стены. Они обступили его и сдавили, предупреждая, что сопротивление
бесполезно.
Вспышка холодного гнева вырвалась из глубины его существа. Отныне все будет
только так, как захочет он. И никак иначе.
Ну хорошо, сказал он спокойно и тихо. Я больше не потревожу вас. Я
больше никогда вас не потревожу, мадам.
Он вежливо поклонился, хотя она не могла видеть его поклона, усмехнулся и
оставил эту ненавидящую его женщину в одиночестве, которого она так страстно
желала.
ГЛАВА 26
Корусан ничего не сказал по поводу разыгравшейся почти на его глазах ссоры.
Не последовал он за своим господином и в гарем, чем немало его удивил.
Миновав конюшню, оленеец просто исчез в сумраке галереи.
Эсториан прошествовал через дворик для верховой езды и углубился в лабиринт
пустынных коридоров, где только эхо угрюмо приветствовало его шаги. Он
помедлил возле дверей, за которыми бросил свою стражу.
Если с Вэньи покончено, то что теперь заставляет его хранить ей верность?
Он отворил одну дверь, потом другую. Каждую из них сторожили полусонные
евнухи, они почтительно склонялись перед ним. Конечно, подумал он, сейчас
несколько поздновато, но в конце концов это его гарем. Здесь должны
властвовать только его капризы. Каждый разумный человек скажет, что это так.
Потом вокруг него зашелестело разноцветное, обдающее нежными ароматами
облако. Хороший гарем должен угадывать желания своего повелителя. Девушки не
спали и, казалось, ожидали его, собравшись в просторной, увешанной гобеленами
гостиной. Все девять. Самая юная из них дремала, разметав желтые локоны, на
коленях Зианы.
Никто не спрашивал его, откуда он пришел и почему выглядит так странно. Он
сам знал, что его вид оставляет желать лучшего. Костюм гвардейца, каменное
лицо, челюсти, сжатые до ломоты в скулах.
Одна или все сразу, раздумывал он. Нет, малышка Шайя, твоя очередь еще не
пришла. И твоя, высокомерная Элия, и твоя,
Миана, и твоя, сладкоголосая Кания, а также Игалла, Ушаннин и Юзия.
Девушки знали, что идет выбор. Напряжение в комнате стало почти осязаемым.
Он переходил от красавицы к красавице, говорил им ласковые слова и целовал
каждую в бровь. Элия похолодела как мрамор, ресницы Игаллы затрепетали, Миана
чуть не грохнулась в обморок. Зиана подставила губы сама. Полные, розово-
золотистые, они пахли медом.
Последней была Галия. Она, казалось, знала, что он поступит именно так, но,
когда он подошел к ней, отстранилась, знаком указывая на сестру. Остальные
девушки тоже смотрели на Зиану.
Он наклонился и подхватил Галию на руки. Она так изумилась, что потеряла
дар речи. Он перенес ее во внутренние покои, плотно прикрыл ногой дверь,
потом осторожно усадил девушку на высокое ложе. Только тогда она смогла
разлепить пересохшие губы.
Милорд, вы не хотите меня.
Ты и вправду так думаешь?
Вопрос прозвучал резко, может быть, чуточку обиженно. Она ответила ему
единственно доступным сейчас способом: обвила вокруг его шеи гибкие
золотистые ручки и потянула того, кто не хочет ее, в постель.
Чудесно! Прекрасно! Прелестно!..
Он улыбался, вслушиваясь в ее бормотание.
Умение носить одежды было возведено асанианами в ранг искусства. Но еще
большим искусством здесь считалось умение разоблачаться и разоблачать.
Галие пришлось повозиться с его дорожным плащом. Потом она сняла с него
брюки, стащила рубашку и нижние клетчатые штаны. Он мурлыкал как кот под ее
ласками. Она удивляла его и веселила. Она поглаживала его мускулы, ерошила
волосы, пускала пальчики в косматую мглу бороды. Она совсем не походила на
Вэньи. В ней удивительным образом сочетались целомудрие и искушенность.
Казалось, она великолепно понимала, как нужно действовать, чтобы доставить
мужчине наибольшее удовольствие, но чувствовалось, что эти действия ей самой
были в новинку. Она очаровывала и изумляла.
Гнев его не растаял, но словно спрятался в глубине существа. Ее отвага
питалась пылкостью, ее движениями руководил инстинкт.
Нам надо быть осторожнее, сказала она, если мы собираемся в
путешествие.
В какое путешествие? спросил он. На войну?
Она вскочила и уселась на него, туго сжав коленями его бедра. Маленькая
горячая наездница с изумительно крупной упругой грудью. Их руки сплелись. Она
двинула тазом, словно понукая своего скакуна.
Разве я не отважный воин?
Отважнейший, сказал он, когда получил возможность говорить. Женщины
востока расстаются со своей девственностью гораздо труднее.
Для меня, сказала Галия, когда они уже лежали рядом и она осторожно
yejnr`k` локонами его грудь, для меня самым тяжелым, милорд, было обнажить
перед вами свое лицо. Остальное гораздо проще. Я боялась, что вы не сочтете
меня желанной. Я ведь не очень-то хороша, я знаю. Я гадкий утенок в семействе
прекрасных птиц.
Даже теперь? спросил он.
Ох, сказала она, теперь им будет чему удивляться. Меня предпочли
Зиане. Уродство предпочли красоте.
Она хороша, согласился он, безмятежно позевывая. Но мне понравилась
девушка, с которой я могу поболтать.
Она очень умна. И докажет вам это, если вы соблаговолите пройти в
соседнюю комнату.
Она умеет ездить в седле? Или стрелять из лука?
Ох, милорд, Галия приподнялась на локте, как вы об этом узнали?
Шпионы, коротко пояснил он. Что ты подумала, когда обнаружила в
седельной суме стрелы и лук?
Я подумала, что конюх ошибся и накинул на мою кобылицу седло стражника.
И так глупый слуга ошибался в течение всех последних дней?
Она извернулась и вновь вскарабкалась на него. Водопад ее мягких волос
отливал золотом. Золото сыпалось с ресниц, поблескивало на груди с твердыми,
как виноградины, сосками.
Я часто бываю полнейшей дурой. Вы знаете, что ваши зрачки темнеют, когда
вы начинаете улыбаться? И что кончик языка вовсе не розовый, а синевато-
голубой?
Он такой же, как у тебя.
Она тотчас произвела инспекцию.
Розовый, сказала она. Мы такие разные. Как странно!
Странная здесь только ты. Прозрачная, как стекло. Я могу глядеть сквозь
тебя. Какими вы становитесь, когда пугаетесь? Голубыми?
Мои губы сереют, сказала она.
А мы зеленеем. И стараемся поэлегантнее принять смерть.
Он запустил руки в ее волосы.
Тебе нравится то, что я делаю?
Она наклонилась и звонко чмокнула его в нос.
Мне нравитесь вы. Но я не знаю, нравлюсь ли я вам.
Очень.
Она была деликатна. Она больше ничего не спросила. Возможно, асаниане об
этом не говорят.
Она вытянулась во всю длину поверх его тела, горячая, гибкая, и вновь
поцеловала его в нос. Он не мог удержаться от счастливой улыбки.
Ночь его была обозначена горем и яростью. И закончилась радостью.
Это солнце. Оно уже брезжило над горизонтом и посылало ему свой первый дар.
Он понял, что пробуждается. Ложе под ним показалось ему странным, чересчур
мягким, пропитанным благовониями.
Он полежал какое-то время без движения, напрягая память. Годри... Вэньи...
Галия...
Он мог еще подремать. Конечно же, мог. Но эта постель явно была не его.
Подушки странной формы и цвета. Чужая комната, затянутая плотными
занавесками. Он лежал в ней голый и совершенно пустой. Такое опустошение дает
только женщина.
Он вспомнил все, и гнев вновь шевельнулся в нем, причиняя душевную боль,
усугубляемую ощущением совершенного греха,
но сожалений не было. Они хотели, чтобы он сделал выбор. Он сделал его. Он
предпочел им всем Галию. И, кажется, поступил правильно. Что же касается
любви, то Вэньи сама отвергла его и сделала это предельно ясно яснее не
бывает. Он плохой ученик, но наконец усвоил преподанные ему уроки.
Теперь он император, каким его хотят видеть все. Он император императоров
властитель Асаниана. Повелитель Золотой страны, мудрейший из мудрых,
хитрейший из хитрых, а сердце его окутано паутиной. Теперь дела обстоят
именно так.
Слуги продемонстрировали чудеса проницательности, верно угадав момент
opnasfdemh своего повелителя. Неслышно возникнув в опочивальне, они умыли
его, одели, подали еду и вино. Есть не хотелось, но вино оказалось хорошим.
Он успел опорожнить всю бутыль, прежде чем перед ним появилась Галия.
Смеющаяся ночная обольстительница куда-то исчезла. Теперь перед ним стояла
асанианская леди, закутанная в шелка, накрашенная и пахнущая, словно ящик
торговца духами. Она решительно отвергла его попытки заглянуть ей в глаза,
даже когда он двумя пальцами вздернул ее подбородок.
Галия, изумленно сказал он, что случилось с тобой?
Ее лицо было непроницаемым.
Я уже не девица, непривычно тихо проговорила она. Я должна вести
себя, как подобает женщине.
Кто тебе это сказал?
Таков обычай, ответила она.
К черту обычай! сердито воскликнул он.
Какой-то дурак позолотил ей веки. Он стер вязкий грим пальцами, брезгливо
морщась.
В прежнем своем виде ты нравилась мне больше. Неужели всю свою жизнь ты
хочешь проходить в этих шелках? Как ты сумеешь сесть на сенеля? Куда
поскачешь с таким размалеванным лицом?
Женщины никогда не ездят верхом.
Даже если им прикажет сам император?
Она широко раскрыла глаза.
Император приказывает мне?
Да.
Галия вспыхнула. Ее глаза засияли как драгоценные камни. Волнуясь, она
разгладила какую-то складку на своем туго обтянутом шелком бедре.
Я выгляжу смешно?
Ты выглядишь великолепно, сказал он, но несколько стеснена. Я
предпочитаю видеть тебя в брюках.
Яркий румянец пробился сквозь слой пудры. Встав на цыпочки, она крепко
поцеловала его и убежала. Вприпрыжку. Путаясь в длинном подоле, волоча за
собой шлейф.
Волна умиления подкатила к его сердцу. Слишком, быть может, большая волна.
Он знаком велел принести еще одну флягу вина. Волшебный напиток горячил кровь
и приглушал чувства, делая его вновь хитрым и расчетливым повелителем
Асаниана.
Корусан нес охрану императорских покоев.
Эсториан не знал, как расценить острый взгляд, которым одарил его слуга.
Этот взгляд можно было истолковать по-разному, но он никак не относился к
разряду восхищенных. Что таилось в нем? Зависть? Или ирония? Эсториан не стал
выяснять. Император не должен копаться в душах собственных слуг. Он должен
повелевать ими.
Это заключение не подтвердили ни заседание Высшего двора, где он давал
аудиенцию компании желтолицых словоохотливых принцев, ни верховая прогулка в
одном из внутренних двориков, которую он имел удовольствие себе разрешить.
Умизан капризничал больше, чем когда-либо. Эсториан вынужден был сделать
ему выговор.
Брат, сказал он в плоское, прижатое к черепу ухо. Ты хочешь, чтобы я
