воспринимает такое свое положение? Как победу или как поражение в их
затянувшейся вежливой войне?
Об утрате, постигшей императора, не говорили. Асаниан деликатен. Горе
глубоко личное дело каждого человека. Сочувствие здесь выражали экзотическим
и довольно дорогим способом. Эсториан был изумлен, обнаружив в своей спальне
множество вырезанных из дерева фигурок, увешанных драгоценностями. Раскраска
их лиц искусно копировала татуировку Годри.
Они бьют все рекорды, сказал Корусан, желая разделить с вами горе.
Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
Никто не хотел убивать Годри.
Это понятно, пробормотал оленеец.
Благодарственные молебны служатся в каждом храме, сказал Эсториан.
Люди заказывают их, благодаря небо за то, что я избежал опасности. Как ты
думаешь, много ли среди них таких, кто действительно радуется этому? И что
dek`~r остальные? Может быть, молятся, чтобы следующая попытка убийцы была
удачной?
Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть.
Корусан пожал плечами.
В таком случае вам следовало родиться простолюдином или лордом мелкого
княжества. Там ваши подданные обожали бы вас, и никто не осмелился бы вам
перечить.
Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку, отращивать шерсть
и покрывать овец.
Вы сами это сказали, не я.
Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз.
Корусан между тем разглядывал погребальную статуэтку. Его палец коснулся
топаза, висящего на длинной цепочке. Камень отливал золотом весенней зари.
Он тебе нравится?
Рука оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в суровом воине
мальчишку, застигнутого врасплох.
Ты можешь взять его, сказал Эсториан. Мне часто дарят топазы. У меня
их скопился целый сундук.
Вы равнодушны к ним?
Мне больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты когда-нибудь видел
их? Они бывают черные до синевы и переливаются на свету, как пламя.
Как ваши волосы?
Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми...
Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством.
А ты у нас, кажется, поэт?
Я воин, сказал Корусан.
Никогда не задумывался, медленно произнес Эсториан, чем занимаются
оленейцы в часы досуга. Ну конечно, спят. И едят, и пьют. Потом, наверное,
фехтуют...
И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
И что еще?
Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
Я умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос не стал
ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон.
Эсториан рассмеялся.
Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
Он не такой глубокий, как ваш.
Мы северяне. Когда поет Айбуран, сотрясаются горы. Топаз исчез в
складках черной одежды. Эсториан внутренне улыбнулся. Как странно меняется
мир. Еще недавно он с отвращением и опаской поглядывал в сторону черных
фигур. А теперь в этом мальчишке-оленейце он видит если не друга, то, во
всяком случае, нормальное человеческое существо, со своими желаниями,
суждениями и слабостями.
Ты совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день. Ты не
нуждаешься в отдыхе?
Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
Ты следуешь за мной с тех пор, как я прибыл сюда, сказал Эсториан.
Разве не так?
Вы видите больше, чем надо, ответил оленеец.
Так же, как и ты.
Корусан обошел вокруг стола.
Это наша обязанность. Он сделал паузу, потом объяснил: Это почетно
охранять императора. На этот пост посылают избранных. Я постарался стать
избранным.
Зачем?
Чтобы понять, какой вы на самом деле.
И каким ты находишь меня?
Необычным.
То же самое говорит Галия.
Корусан шевельнул бровью.
Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты, любит
прятать лицо.
Она ваша наложница, сказал Корусан с оттенком презрения. А я ваш
слуга.
Она говорит и думает так же, как ты. Разве в этом есть что-то
оскорбительное?
Вы не асанианин, вам не понять.
Во мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я есть. Но я всегда
ненавидел в себе это. Я избегал зеркал, чтобы не видеть своих глаз, я
прикрывал их, надевая сногсшибательные головные уборы. Я стыдился всего, что
выдает во мне кровь Льва.
Теперь вам нечего стыдиться.
Нечего, подтвердил Эсториан, ибо я это я.
Вы император.
Ты ненавидишь меня за это?
Мне не за что вас любить.
Эсториан, усмехнувшись, подошел к окну. Он зевнул и потянулся, с хрустом,
сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.
Ты тоже необычен, сказал он. Обворожительно необычен. И все время
поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
Император может делать все, что пожелает.
Император не может ничего.
Он повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его менялось, как
небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
Годри умер, сказал он. Я должен был умереть. Но я жив. А солнце сияет
по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как ни в чем не бывало течет.
Миру наплевать на то, что я называю себя хозяином всего этого, и на то, что
мои подданные в любой момент могут швырнуть меня в грязь.
Или вознести до небес, сказал Корусан.
Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже, наверное, этого хочешь?
Вам доставляет удовольствие себя изводить?
Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
Мне доставляет удовольствие, сказал он, мысль о том, как ты будешь
дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
В этом мы сойдемся, не остался в долгу Корусан.
Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
Ступай, сказал он. Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней мере
сейчас.
Оленеец ушел. Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним еще немного, но
охранник устал, об этом говорили и его поникшие плечи, и медленная,
заплетающаяся походка. Мальчишка, как есть мальчишка. Мальчишка, умеющий
носить мечи и прекрасно владеющий ими. Мальчишка, быстро и без каких-либо
церемоний прирезавший рослого и сильного наемника.
Другие тени выросли на пороге. Эсториан не впустил их к себе, он запер
дверь и, шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в точности повторяла
вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате.
Солнце уже садилось, он чувствовал это всей кожей. Он постарался выбросить
из себя все и чувство воды, и чувство земли, и смерть отца, и погребальный
костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам никогда не хотел с
ним расставаться.
Полежав некоторое время в тишине, он вновь сел на постели, подтянув колени
к подбородку. Он задыхался. Грудь его снова стянуло железным обручем, как
сутки назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать не хотелось совсем.
На деле все оказалось гораздо проще.
Он мог бы воспользоваться этой возможностью раньше, если бы не был таким
дураком.
Одетый во все императорские мантии, он чинно и совершенно открыто
прошествовал к своему гарему. Тени, сопровождавшие его, остались возле
входных дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и освободился от
тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были только
ap~jh, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки. Спокойно и не таясь, он
двинулся по бесконечному лабиринту пустынных комнат и галерей, где некогда
обитали сотни, а может быть, и тысячи жен любвеобильных асанианских
властителей. Теперь здесь царили запустение и тишина.
Дворик для верховой езды также пустовал, но он понял, что Галия совсем
недавно здесь побывала. На песке, испещренном следами копыт, темнели свежие
кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего не захотели, их убрать.
Он обошел эти свидетельства нерадивости слуг и нырнул в полумрак колоннады.
Ворота, ведущие на конюшню, были закрыты, но узкая дверца в них оказалась не
запертой.
Тишина. Сенели дремали в стойлах, из дальнего угла обширного помещения
доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись в кучу, чесали языки.
Он нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее поля закрывали глаза. Слуги не
должны видеть то, чего им видеть не надо. Он расправил плечи и двинулся
дальше с важностью императорского гвардейца, собравшегося часы досуга
провести в обществе бутылок и девочек в одной из ближайших таверн.
За Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил шага,
не повернул головы. Но, когда улочка сделалась узкой, протянул руку и вытащил
из мрака, скопившегося под кронами низких деревьев, охотящегося за ним
шпиона.
Оленеец. Он не сопротивлялся и не казался напуганным. В золотистых глазах
его таилась усмешка.
Так, сказал Эсториан. Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
Каждый дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного
кота.
Кроме половины моей гвардии.
Никто из них не нуждается в широкополых шляпах. Корусан пошевелился.
Если вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку.
Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города.
Эсториан отпустил его.
Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
И не мечтаю об этом, сказал Корусан.
Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
Я нужен вам, убеждал Корусан.
Ты слышал приказ?
В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
Они подумают, что я один из моих гвардейцев.
О ваших гвардейцах здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому
иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны
столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
Я видел.
Эсториан сжал зубы.
Я приказываю тебе идти во дворец.
Корусан не двинулся с места. Глаза его сошлись в одну линию, полыхающую
тусклым желтым огнем. На секунду он показался Эсториану обиженным упрямым
мальчишкой.
Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке.
Молчание оленейца было достаточно красноречивым.
Эсториан повернулся и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо сгущавшуюся
темноту.
Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным. Верхний город
погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями
факелов, означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки.
Впереди носилок такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным топотом
ног. Но по мере того как Эсториан спускался с холма, улицы столицы
становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу,
образуя закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности. Они
бесцеремонно разглядывали Эсториана, цеплялись за пряжки его пояса, и
onqreoemmn он стал опасаться за целость своего кошелька. Однако длинный
кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы.
Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и, несмотря на
невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче. Все-
таки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему
следует делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки и
кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные позы,
однако их лица были надежно задрапированы.
И никаких плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака. Никаких
заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу. Где он, этот пророк, о
котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его присутствие здесь в
