сердце Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно,
людей отпугивал его вид высокий рост, цвет лица, форма гвардейца. Они
замолкали, когда Эсториан приближался к ним.
Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем
не походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым, то
очень зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили на купцов,
жрецы и уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо видимой
враждебности.
И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл, что это
значит прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной
толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без нее
его здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем дворце.
Он не должен болтаться среди всякого сброда, роняя свое императорское
величие.
Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу. Обрывки
мыслей, образов, долг, память... Что-то смутное, страждущее. Золотое в
сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?..
Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то дома. Что-то безмолвно
закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он изумился.
Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо...
Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и сильная рука обхватила его
торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
Вы больны, сказал Корусан.
Я в порядке. Эсториан улыбнулся ему. Просто я позволил себе
раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
Сумасшедший, сказал Корусан как будто самому себе.
Я нормальней, чем ты, можешь не беспокоиться. Просто я, пытаясь
обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось около цикла
назад. Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто внешнее. Нечто живущее во
дворце или где-нибудь рядом... Я не знаю. Я не могу его отыскать.
Глаза оленейца стали дикими.
Это нечто живет во мне, потому что...
Он так резко оборвал себя, что Эсториан почувствовал, как клацнули его
зубы.
Милорд, вам надо вернуться в свои покои. Вам следует прекратить...
обследовать этот городок.
Ну нет уж, сказал Эсториан. Я никогда не сворачивал с полпути.
Сильным движением он высвободился из рук оленейца. Приступ больше не
повторится. Даю тебе честное слово.
Неизвестно, поверил ли воин честному слову императора, но он больше не
пытался протестовать. Он только немного переместился в сторону и словно
прилип к императорскому плечу, являя собой надежную точку опоры. Эсториан
видел это, но ничего не возразил против такой противоречащей этикету близости
подданного к своему господину.
Город протолкнул их через три кольца, прежде чем выплюнул на спокойную
улицу, озаренную светом расставленных через равные интервалы масляных
фонарей. Обитатели этой улицы были явно состоятельными людьми, ибо имели
возможность платить человеку, содержащему в порядке все эти светильники.
Здесь не было кабачков и витрин с желтогрудыми красотками: по обеим сторонам
мостовой тянулись высокие сплошные стены с наглухо закрытыми железными
bnpnr`lh.
Ворота, которые искал Эсториан, не были заперты. Они распахнулись от
легкого толчка. Он вошел во двор храма, сопровождаемый черной фигурой,
прикрывавшей лицо.
Тут не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл, в висках
закололо. Он храбро шагнул в пятно света.
Мир храму сему, сказал он, и доброй ночи жрецам.
Слова его поглотило молчание. Он пересек двор и вошел в святилище, также
пустынное, освещенное тусклым светом ламп, наполненное запахом ладана и
благоуханием цветов, украшавших алтарь. Он склонился перед ним и кинул монету
в железную чашу.
Дверца позади алтаря была приоткрыта. Она вела в ризницу и дальше во
внутренние покои. Жрецов нигде не было видно, наверное, одни из них спали,
другие разбрелись по неотложным делам. Он знал их всех, и они знали его,
поэтому его появление здесь не вызвало беспокойства.
Но сердце храма было закрыто. Он чувствовал его пульс в своих костях
тяжелый, неодолимый пульс Врат. Их сила толчками вливалась в него, и он
ничего не мог с этим поделать.
Корусан снова прилип к нему глаза распахнуты, побелевшие суставы пальцев
на рукояти меча. Эсториан легонько повел плечом.
Очнись, мальчик. Ты в безопасности. Никто здесь не собирается слопать
тебя.
Оно собирается пожрать вас?
Нет. Здесь мои люди и моя магия, все в порядке.
Я не вижу людей и не чувствую чар.
Достаточно того, что ты поверишь мне на слово.
Он выпрямился и пошел к дверце, повинуясь внутреннему зову.
Он шел к дальней комнатке в угловой части здания. Путь был освещен
тускло. Какая-то фигура высунулась в коридор и снова скрылась. Он не пытался
спрятаться. Жрица не станет поднимать шум. Тот, кто зашел так далеко, не
несет зла. Он мог бы назвать это самонадеянностью, если бы не знал, где
находится.
Дверь была заперта на задвижку. Он легко справился с ней. Она спала. Ее
дыхание было легким и ровным, как мерцание ночника. Ее укрывали только
волосы, одеяло валялось рядом с постелью. Комната узкая, голая, как могила.
Крученое жреческое ожерелье поблескивало на хрупком горле. Тут не было даже
половика. И все же келья казалась уютной, потому что здесь находилась она.
После нескончаемой желтизны и золота она казалась совсем белой, ее темно-
рыжие волосы ласкали глаз. Ее лицо заострилось, тело словно бы сузилось, но
грудь была по-прежнему полной; узкие бедра, длинные ноги делали ее похожей на
мальчика. Она не могла считаться высокой, но выглядела таковой, она всегда
расширяла границы своих возможностей.
Он склонился над ней. Она не пошевелилась. Ее запах кружил голову. Она
всегда пахла так, резко и пряно, и никогда не пользовалась духами или иными
ароматическими притираниями. Он мягко поцеловал ее. Она вздрогнула. Он нажал
чуть сильнее. Ее губы полураскрылись, руки вскинулись, обвили его шею. Так
она делала всегда, когда он будил ее поцелуем. Когда она позволяла ему делать
это.
Тело ее напряглось, глаза распахнулись. Она оттолкнула его. Переход от сна
к бодрствованию был мгновенным.
Что, черт побери, тебе здесь понадобилось?
Он шумно выдохнул.
Добрый вечер, Вэньи.
Она отпрянула от него, вжалась в стену.
Ты думаешь, что делаешь? Уходи!
Он осторожно присел на край узкой кровати. Он действительно не знал, что
ему делать. Плакать? Смеяться? И то и другое могло вызвать у нее новую
вспышку раздражения.
Я рад тебя видеть, сказал он. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?
Прекрати свои штучки, сердито сказала она. Как ты попал сюда? И что
}rn за явление?
Он проследил за ее взглядом. Корусан, черный, как сажа, прямой, как палка,
возник в дверном проеме, пряча глаза.
Это моя тень, сказал он. Никто не может убить меня без его
позволения. А он никому этого не позволит. Он бережет это удовольствие для
себя.
Вэньи сдвинула брови.
Ты выглядишь просто ужасно. Они что, совсем не кормят тебя?
Ты говоришь так же, как матушка. Он весело рассмеялся.
К черту леди Мирейн!
Она вскочила с постели, толкая его. Он не смел шевельнуться. Он знал, чем
это ему грозит. Она выдернула из-под него платье, накинула на себя. Потом
привела в порядок волосы, стянув их на затылке в пучок. Корусан стоял не
дыша, безмолвный, как статуя. Она метнула в него разгневанный взгляд.
Ты, сказала она, выйди.
Оленеец проигнорировал ее. Эсториан усмехнулся.
Выйди, охранник, скомандовал он.
Корусан занял пост в коридоре. Конечно, тонкая дверь не мешала ему слышать
все, о чем говорится в комнате, но это ничего не меняло. Эсториан сомневался,
что оленеец понимает наречие Островов.
Бог и богиня! сказал он. Я вновь вижу тебя!
Ты никогда не должен сюда приходить!
Почему? Здесь мне ничто не грозит. В моей позолоченной клетке гораздо
опаснее. Никто не узнал меня в городе, когда я добирался до храма. Ни один
человек.
Конечно, нет. На тебе ведь нет десяти мантий и золотой маски.
Она встала перед ним, скрестив на груди руки.
Они уже прочесали дворец, разыскивая тебя!
Они полагают, что я в гареме.
Он думал, его уловка развеселит ее, но она превратилась в кусочек льда.
Да? Почему же ты здесь, а не там?
Никто из них не похож на тебя.
Уверена, что ты проверил, так ли это! сказала она. И не один раз! Ну
просто уверена. Кто-нибудь из них уже понес от тебя?
Он почувствовал, как в нем закипает гнев.
Нет!
Как жалко! Это, наверное, утомительно, доставлять удовольствие такому
количеству женщин? Сколько их у тебя? Дюжина? Сотня? Или ты уже сам запутался
в счете?
Перестань дурачиться, сказал он устало.
Она сама не верит тому, что говорит. Она любит его, он знал это. Он
почувствовал это, когда коснулся ее, прежде чем она увернулась, оцарапав его
ожерельем.
А почему бы мне и не подурачиться? Я ведь отвергнута тобой, я
простолюдинка, не сумевшая сберечь твое дитя. Такое никому не понравится. Это
прекрасный повод выкинуть надоевшую наложницу за дверь.
Он попытался успокоиться. Неужели она и вправду думает так? Конечно. Каждый
на ее месте думал бы так же.
Я пальцем не тронул ни одну из этих девиц.
Мне наплевать, сказала она. Это я раньше была ревнива. А теперь нет.
Теперь я просто устала.
Ты устала от меня? Он поднялся. Это действительно так, Вэньи? Или в
тебе говорит горечь? Давай не будем тратить время на бесплодные споры. Я
собираюсь забрать тебя во дворец.
То есть в гарем? уточнила она. В одну кучу с остальными? Милая
перспектива.
Не мели чепухи.
Его ладонь легла на ее плечо. Она не отстранилась. Это вселило в него
надежду, хотя лицо ее оставалось каменным.
Вэньи, клянусь могилой отца, я не касался ни одной женщины кроме тебя.
Тогда ты совершенный дурак! Она вывернулась из-под его руки. Я не
unws тебя больше, Эсториан. Что я должна предпринять, чтобы убедить тебя в
этом?
Нечто большее, чем пустые слова, сказал он. Твой язык произносит
ужасные вещи. Но твое тело все еще любит меня. Почему ты не хочешь
прислушаться к нему?
Он расправил плечи. Лицо его посуровело.
Я больше не хочу жить в Золотом дворце. Мы возвратимся в Керуварион, и
все у нас будет, как прежде. И когда твое Странствие закончится, ты подаришь
мне сына. Даже моя мать не сможет воспротивиться этому.
Послушай меня, сказала она. Твое тело кое-что говорит и мне. Оно
говорит, что ты не веришь своим словам, хотя очень хочешь в них верить. На
деле же ты просто хочешь подмять меня под себя и получить удовольствие. Но ты
не получишь его, нет. Между нами все кончено.
Ох, сказал он, заклинаю тебя, Вэньи, опомнись. Я ведь люблю тебя.
Конечно, любишь, усмехнулась она. Так любишь, что не хочешь оставить
меня в покое, и вползаешь ко мне в постель, и насилуешь меня so время сна.
Насилую? Слова застревали в гортани. Это насилие? Ради тысячи
асанианских богов, надеюсь, в твоей жизни не произойдет ничего ужаснее того,
что ты называешь насилием!
Она вспыхнула, потом побледнела как мел и села, кипя ненавистью. Ему
хотелось ударить ее. Ему хотелось зарыться в ее ладони и выплакать в них все
свое горе.
Зачем? закричал он. Зачем ты ведешь себя так?
Затем, что так нужно.
Проклятие ее спокойствию, ее жестокости. Проклятие.
Забирай своего соглядатая и уходи.
Нет, сказал он. Его пальцы сжимались и разжимались. Только с тобой.
Тогда тебе придется взять меня силой, потому что я этого не желаю.
