признаю это. Ты нужен мне. Ты будешь моим свидетелем завтра?
"Да", - подумал Вадин, зная, что Мирейн услышит. Немного смущенный, он
тоже сомкнул объятия и, сам не зная почему, вдруг подумал о Лиди. Она была
его женщиной. Мирейн был его, его...
- Братом, - сказал Мирейн и, улыбаясь, отодвинулся от него. - Сделать,
чтобы она оказалась здесь?
Вадин не сомневался, что Мирейн мог это сделать. Но он поднял руку в знак
отказа.
- Спасибо, не надо. Нет необходимости прибегать к магии. Я вполне способен
на небольшое самопожертвование.
Мирейн слегка пожал плечами, как бы не соглашаясь, но отпустил Вадина.
- Спокойной ночи, брат, - пожелал он.
- Спокойной ночи, - ответил Вадин. - Брат.
Имин сидела на земле возле шатра Мирейна - серая тень на краю освещенного
пламенем костра круга. Но Вадин, выйдя под открытое небо, увидел ее так же
легко, как и она его. Глаза их встретились. "Его глаза, - подумала Имин, -
перестали быть глазами мальчика, да и на глаза воина они теперь совсем не
похожи". Ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы выдержать их взгляд.
Он слегка кивнул головой в знак понимания и ободрения и неожиданно
улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Имин поднялась. Ее сердце, это глупое
существо, сильно стучало. Когда она оглянулась назад, оруженосец уже занял
ее место и ее пост.
Мирейн лежал на кровати, заложив руки за голову, и глядел на лампу. Она
сбросила платье и легла рядом с ним, обняв его и положив голову на его
грудь, как на подушку. Он опустил руки, чтобы обнять ее, поцеловал гладкий
пробор в ее волосах. Его пульс участился, но он еще не был готов. Имин
лежала тихо, ничего не говоря, не думая ни о чем, кроме покоя.
Голос его прозвучал мягко, низко и все же очень молодо.
- Любимая, знаешь ли ты, как тревожит твоя красота?
- Тревожит, мой дорогой господин?
- Очень. Я совершеннейший трус, моя госпожа. Все пугает меня.
- Даже битва?
- Больше всего. У меня нет никакого мужества, кроме показного. Инстинкт,
слепой и абсолютно неразумный, который неотвратимо влечет меня к тому,
чего я боюсь больше всего.
- Я думаю, - сказала Имин, - что это и есть настоящее мужество. Знать,
какой ужас тебя ожидает, бояться его и тем не менее сразиться с ним без
дрожи в руках.
- Тогда мужество - просто изнанка трусости?
- Конечно. - Имин подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо. - Я бы не
назвала тебя трусом, Мирейн Ан-Ш'Эндор.
- Но я трус! - Он прикусил губу. - Я трус, - повторил он. - А еще я
безумец, дурак и так далее. Я слишком хорошо это знаю. И хочу забыть это.
На время. Пока мне не придется вспомнить.
- В Яноне, - начала Имин, - в старые времена, до того, как наши люди стали
следовать обычаям Запада и изнеженного Юга, когда король хранил
бодрствование накануне битвы, был такой ритуал. Он давал силы королю, а
через него и всему королевству; часто он приносил победу.
Мирейн сидел неподвижно, широко открыв глаза, отражающие свет лампы и лицо
Имин. Она продолжала спокойным, ровным голосом:
- После захода солнца, пока воины стояли в ночном дозоре, король оставался
в своем шатре, совсем один или с одним-двумя людьми, близкими ему, как
братья. Там он вел тайную битву со своими страхами, битву за себя, за
своих людей. Но никогда не считалось мудрым вести эту битву слишком долго.
Должен был прийти кто-то, кто не только помог бы ему бороться, но и
заставил бы его забыться. Это всегда была женщина, не девушка или мать
семейства, а та, которая своими обетами и по своей воле избрала для себя
долю не просто давать плотскую любовь, а быть чем-то гораздо большим.
Святая. Сила короля.
- И его певица?
- И это тоже. Иногда.
- Тогда, кажется, я сделал мудрый выбор в ночь своего восшествия на
королевский трон. Выбрал именно ту единственную из всех, кого я мог
пожелать. - Голос Мирейна стал жестче. - Но сегодня нет необходимости
выдумывать титулы и ритуалы. Просто скажи. Скажи прямо. Ты считаешь, мне
нужна женщина?
- Разве нет? - спокойно спросила она, хотя и знала, что это сводит его с
ума.
Взбешенный, он захотел причинить ей боль.
- Почему ты думаешь, что именно ты мне нужна? Может быть, на этот раз я
изберу кого-нибудь, более подходящего мне по росту. Кого-нибудь, кто
возрастом не годится мне в матери.
Она рассмеялась своим неповторимым журчащим смехом, в котором Мирейн не
услышал боли.
- Возможно, это мудро; возможно также, что время для этого настало. Но я
уже здесь и притом довольно нежна. А ты слишком разборчив, чтобы спать с
обычной лагерной шлюхой.
Он поперхнулся от ярости.
- Как ты смеешь!
Он почти взвизгнул, и это было так позорно, что весь его гнев улетучился.
Смех заполнил образовавшуюся тишину, смех безудержный, заразительный,
который снял все напряжение и бросил его, задыхающегося, в ее объятия.
Имин перестала смеяться одновременно с ним, но улыбка задержалась на ее
губах. В глазах плясали смешинки.
- Такой ритуал на самом деле был, - сказала она.
- И мне на самом деле, кажется, нужна... Дьявол тебя побери, Имин! - Он
весь горел под ее руками. Внезапно он оторвался от нее и вскочил на ноги.
- Почему ты возвращаешься ко мне? Что ты от этого получаешь? Ты делаешь
это потому, что это твоя работа, твоя обязанность? Или... ты...
- В тебе есть красота. Она не такая, как у других, она сильнее, необычнее.
Она поет в крови. У тебя есть сила, которая, созрев, превратит тебя в
великолепного мужчину. В тебе есть что-то неуловимое, королевское. И, -
сказала она, беря обе его руки и прикладывая их в своему сердцу, - в тебе
есть то, за что я тебя люблю.
Мирейн наклонил голову и посмотрел на нее. Лицо его мгновенно сделалось
холодным и неподвижным.
- Я не буду твоей любовью на всю жизнь, - сказала она. - И не прошу об
этом. Но то, что я могу дать тебе, то, что я всегда давала тебе, в эту
особенную ночь я тебе даю.
Он почти зарыдал. Он почти засмеялся. Ей удалось то, чего она хотела:
король забыл о своем черном страхе. И пусть для нее он был заботой,
настолько же сладкой, насколько и болезненной. Лицо ее оставалось
безмятежным, улыбка - неомраченной, мысли - ясными и спокойными. Она не
думала о том, что понимали они оба: что, может быть, им никогда больше не
придется лежать в одной постели.
Но Мирейн был слишком великим магом и истинно Солнцерожденным. Он не
увидел, но почувствовал. Имин отпустила его руки, и он погладил ее по щеке.
- Я не принесу тебе печали, - очень нежно сказал он.
- Тогда дай мне радость.
И она расцвела в нем. Даже не имея его волшебной силы, Имин почувствовала
это. Она обняла его и притянула к себе.
24
К заходу солнца тень над лагерем противника как будто растаяла. В полной
темноте часовые на вершине холма могли различить противоположный лагерь,
который почти ничем не отличался от их собственного, с тем же равномерным
расположением сторожевых костров.
Пространство между лагерями, где водный поток что-то нашептывал на бегу,
было слишком черно даже для тех, кто хорошо видел ночью. Алидан,
совершенно обнаженная, ползла вниз по склону с осторожностью охотника;
волосы ее были заплетены и уложены вокруг головы, кинжал привязан к бедру,
его рукоятка и ножны обернуты черной тканью, чтобы скрыть блеск металла.
Мимо часовых Мирейна она проскользнула неслышно, как ветер в траве.
У края воды Алидан помедлила. Бросила короткий взгляд назад. Шатер Мирейна
затерялся среди других. Сам Мирейн крепко спал, согретый руками певицы,
его оруженосец из Гейтана охранял покой короля снаружи. Она улыбнулась,
подумав о них, и слегка вздохнула. Хорошо бы попрощаться по крайней мере с
королем; но он запретил бы ей, а она должна была совершить это.
Илиен журчала прямо перед ней. Впереди лежал лагерь врага. Алидан
по-прежнему ничего не видела в темноте и не слышала никакого движения,
только мерные шаги часовых. Они легко двигались в доспехах, поблескивавших
в свете костров. Некоторые были облачены в доспехи Окраин, другие - в
доспехи рыцарей западного Янона. У одного воина, который вышагивал по
берегу Илиен, на плаще был герб лорда Кассина.
Алидан затаила дыхание и вошла в воду, обжегшую ее обнаженное тело. Она
сжала зубы и устремилась вперед, соизмеряя свои движения с равномерным
шумом воды, перекатывающейся через камни. Не раз она застывала, съежившись
под водой, но ни один взгляд не упал на нее.
Наконец Алидан выбралась на западный берег. Часовые рассеянно проходили
мимо нее. Похоже, они несли караул по обязанности и не боялись нападения.
Алидан собралась и бесшумно, но стремительно взлетела вверх по склону.
Часовой остановился, вглядываясь в темноту, она тоже застыла на месте, но
часовой проследовал мимо.
Перед ней мерцали огоньки костров. Сторожевые посты остались позади.
Алидан двигалась уже не так осторожно, однако, направляясь к шатру,
который стоял в центре лагеря, она предпочитала держаться тени. Перед
шатром развевалось знамя Морандена: голова волка, увенчанная короной.
Внутри шатра горела лампа. Ее свет отражался в глазах двоих людей,
неотрывно смотрящих друг на друга. Моранден стоял так, будто какая-то
невидимая рука принуждала его. Мать принца восседала на резном кресле,
одетая со своей обычной простотой, которая блекла рядом с великолепием
принца. Но лицо ее было спокойным и свежим, его же - утомленным до
предела, как после изнурительной и безнадежной борьбы.
- Я даю тебе возможность поиграть, сын, - говорила она. - Я позволяю твоим
людям называть тебя королем, в то время как меня они избегают или называют
ведьмой, если не хуже. Я дам тебе доиграть эту игру в королей и воинов с
молодым выскочкой. Но я не оставлю ему ни малейшей надежды на победу.
- Как он может победить? Я в два раза больше него. Я успею разорвать его
на части, пока он будет только подходить ко мне.
- Сын Солнца глуп, но не совершенно безумен. Он находит какое-то
преимущество в том виде поединка, который избрал. Очень может быть, что
это преимущество - в колдовстве.
- Я прослежу за тем, чтобы он поклялся не использовать магию, - возразил
Моранден, - а ты можешь проследить за тем, чтобы он сдержал свою клятву.
Но не больше. Никаких ядов и заклинаний. Я убью его в честном поединке.
- Нет, - сказала Одия твердо. - Ты узнаешь, когда я...
Моранден наклонился к ней. И так мрачно было его лицо, что даже Одия на
мгновение почувствовала опасность. Он заговорил отчетливо и медленно, и в
словах его звучала затаенная сила:
- Женщина, хватит. Ты думала, что нагнала достаточно тумана в мои глаза,
но я знаю, что делала эта армия с моей страной. Моей страной, женщина. Она
опустошала ее. Разрушала, осуществляя твою месть врагу, уже мертвому
врагу, который не сделал тебе ничего, кроме того что низверг гадюку-отца и
вознес тебя самое так высоко, как только можно было поднять предательское
отродье. И он любил тебя, по-своему, но любил. Это и был его
непростительный грех. Он никогда не снисходил до того, чтобы ненавидеть
тебя.
Одия ударила его. Ее длинные ногти оставили борозды на его щеках над
бородой, но он даже не поднял руки, не прикоснулся к ним, хотя из одной
царапины засочилась кровь. Казалось, она вытекает не из новой ранки, а из
старого шрама под глазом - воспоминания о еще одной битве все в той же
бесконечной войне.
- Да, - произнес Моранден, - когда слова не убеждают, ты бьешь. А правда
сводит тебя с ума.
- Правда? - рассмеялась она. - Что ты знаешь о правде, ты, чье право на
трон - чистая ложь? Ты никогда не был сыном короля, Моранден.
Он отпрянул. Желчь заклокотала в его горле, прорываясь в словах.
- Это гнусная клевета. Он был моим отцом. Он признал меня.
Одия улыбнулась, уверенная, что победа теперь за ней.
- Это была сделка. Я согласилась отдаться ему, если он назовет своим
именем моего ребенка. Он был слаб, а я - красива. Он сделал все так, как я
приказала ему.
- Ложь, - проскрежетал Моранден. - Или, если это правда... - Зубы его
обнажились в зловещей улыбке. - Ты ошиблась, шлюха. По твоему
