мечтать о том, чтобы править целым миром друзей.
- Разве человеку это по силам? - тихо спросила Имин, перебирая струны.
Лицо Мирейна было в тени, но блеск луны отразился в его глазах.
- Когда я был зачат, мой отец возвестил пророчество. Он предсказал, что,
завоевав предназначенный мне трон, я приду к развилке на пути моей жизни.
Я либо погибну молодым, отдам свой трон моему убийце и буду забыт, либо
одержу над ним победу и возьму в свои руки весь мир.
- Ты делаешь все возможное, чтобы выбрать первое.
- Я делаю все возможное, чтобы быть верным моему народу и себе.
- В основном себе. - Имин пожала плечами. - Ты король. Ты поступаешь по
своей воле. А мы должны по ней жить или умереть, пытаясь выполнить ее.
- Ты говоришь прямо как мои советники. Они в ужасе не только потому, что я
намереваюсь отправиться на войну, но и потому, что созвал свои войска, не
посовещавшись с ними. Чтобы заставить их замолчать, мне пришлось
воспользоваться своей королевской властью. Теперь они убеждены, что из
меня разовьется тиран, да к тому же совершенно сумасшедший.
- Я бы не назвала тебя тираном или сумасшедшим. Это не вполне точно.
- Благодарю, - сухо ответил он.
К ним присоединилась четвертая фигура. Луна осветила длинный бледный шрам
на щеке.
- Алидан, - сказал Мирейн.
Она поклонилась ему и подошла ближе к парапету в своем развевающемся
плаще. Теперь, когда она могла выбирать, она надела женское платье, но
прицепила к поясу меч и кинжал. И лорды, и простолюдины смотрели на нее с
неодобрением: до сих пор она не признавала никого, кроме тех троих, кто
был рядом с ней сейчас.
- Смотрите, - сказала она. - Великая Луна восходит.
Башни Рассвета мерцали бледно-голубым светом, как бы через толщу чистой
воды; над ними висел огромный полумесяц, призрачно-голубая дуга,
затмевающая звезды вокруг нее. В полнолуние она была величественна; сейчас
же, близкая к своему концу, она казалась огромным злым глазом, глядевшим
на запад через Дол Янона.
Алидан повернулась к ней спиной и подставила лицо ветру. Мирейн стоял
рядом с женщиной, и она невольно дотронулась рукой до своей щеки.
- Говорят, - медленно произнесла Алидан, - говорят, мой господин, что у
тебя есть сила. Великая сила. Что ты знаешь все тайное. Что ты можешь
низвергнуть огонь с небес. Почему же ты не испепелишь всех твоих врагов
прямо сейчас и нс покончишь со всем этим?
Сияние заставило ее опустить глаза вниз. Великая Луна сияла в ладони
короля. Солнце, превращенное в бело-голубой огонь и поглощенное темнотой,
когда пальцы Мирейна сжались в кулак. Его голос тихо прозвучал в ночи,
мягкий и странный, как будто он был вовсе не здесь, рядом с ними, а
говорил откуда-то издалека.
- Ту силу, которую я имею, я получил в дар от своего отца. Знание,
творение, целительство; возможно, правление. Огонь же принадлежит ему.
Алидан почти не слышала его.
- Если бы ты поразил их сейчас, то сохранил бы свое королевство и жизнь
своих людей. Янон снова был бы свободен.
- Янон не был бы свободен. Десять тысяч человек погибли бы, а я бы все
равно проиграл.
Алидан напрягла зрение, стараясь увидеть его лицо. За все свои усилия она
была вознаграждена только размытым более темным пятном, намеком на профиль.
- Вся эта война ни к чему. Тебе не надо даже уничтожать армию врага,
достаточно устранить предводителей. Без сомнения, ты прольешь больше
крови, вступив с ними в драку.
- Я не могу использовать мою силу для разрушения.
- Не можешь или не хочешь?
Мирейн долго молчал. Конечно, он вспомнил Умиджан и человека, который
умер, завлеченный им на клинок, приготовленный для него самого. В конце
концов он произнес:
- Это древняя война, война между моим отцом и его сестрой. Его победа -
жизнь. Ее - разрушение. Воспользовавшись его дарами для победы над моими
врагами, я сослужу добрую службу его главному врагу.
- Смерть от огня, смерть от меча - какая разница? Все одно - смерть.
- Нет, - возразил Мирейн. - Ни один смертный не может противостоять огню.
А я наполовину смертный. Я истреблю своих врагов, но и сам паду,
рассыпавшись в пепел, и душа моя будет принадлежать богине. - В его
голосе, все еще каком-то отстраненном, прозвучала усмешка. - Так что,
видишь, кроме всего прочего, я забочусь и о своей безопасности. Это закон
моего отца. Для деяний света я могу совершать все, что позволяют мне моя
воля и сила. Но, обратившись к деяниям тьмы, я погибну сам.
- И если это случится...
- Если это случится, не будет больше Солнцерожденного и богиня победит в
этой битве, в этой долгой войне. Ибо я не только сын божий, которого он
поставил правителем, но также и его оружие. Меч Аварьяна, направленный
против Тьмы.
Алидан вздрогнула. Хотя голос Мирейна - голос молодого мужчины, мальчика
чуть старше ее сына, которого она потеряла, - был спокоен, само это
спокойствие было ужасно. Она положила руку на его плечо, жесткое под
плащом.
- Мой господин. Мой бедный король.
- Бедный? - Слово вырвалось из самой глубины его груди, и все же оно
утешило ее, потому что в нем слышался истинно человеческий стон, вопреки
всем тем ледяным далям, которые держали его. - Бедный, говоришь? Ты
осмеливаешься жалеть меня?
- Это не жалость. Это сострадание. Нести такую ношу: столько
предначертанного, столько божественного. И для чего? Почему это должен
быть ты? Пусть твой отец сам сражается в своих битвах.
Она изрекала ересь и к тому же богохульствовала, а Мирейн был жрецом. Но
тень его головы пригнулась; и ответ был еще тише, чем предыдущие слова:
- Я спрашивал его. Часто. Очень часто. Если когда-либо он и отвечал, то
это на самом деле не было ответом: что такова его воля и что этот мир -
мой. И что даже боги должны подчиняться законам, которые они создали.
- Как и короли, - сказала Имин. Это прозвучало почти как вопрос.
- Как и короли. - Он проронил какой-то непонятный звук, то ли смех, то ли
плач. - И первый закон таков: пусть ничего не дается легко. Пусть каждый
человек борется за то, что принадлежит ему. Не нарушая, разумеется,
остальных законов.
- Что, конечно, - дополнила Имин, - укрепляет первый закон, делая
достижение цели более трудным.
- Вселенная совершенна даже в ее несовершенстве. - Мирейн плотнее
завернулся в плащ. - Холодно здесь наверху.
- Даже тебе? - спросила Алидан.
- Особенно мне. - Он отвернулся от стены. - Сойдем вниз?
Десяти оруженосцам короля предстояло пойти с ним на войну под
предводительством Аджана, желающего убедиться, что они не посрамят его
выучку. Несколько избранных, все еще не могущих прийти в себя от оказанной
чести и страха, получили увольнение на ночь.
- Убирайтесь, - рявкнул на них Аджан, - и дайте другим покой. Но помните:
мы выступаем с первым лучом солнца. Кто опоздает, останется здесь.
Они увидели Вадина, когда он пришел в пивную в поисках Лиди, и были уже
достаточно пьяны, чтобы забыть, что они благоговеют перед ним.
- Выпей с нами, - попросил Олван, впихивая свой собственный кубок в его
руки и не замечая, что расплескивает эль по столу. - Ну хоть один кубок.
Это полезно. Согревает кровь. - И он подмигнул.
Вадин начал было отказываться, но Аян держал его вторую руку, и все они
кричали ему: "Оставайся!" К тому же в заполненном до отказа шумном зале он
не мог разглядеть Лиди. Кто-то потянул его на стул. Вадин подчинился
неизбежному и выпил то немногое, что оставалось в кубке. Компания
встретила это радостными возгласами. Он поймал себя на том, что широко
улыбается. Лиди опять вернулась к нему, и очень скоро он пойдет к ней, а
теперь и его друзья вспомнили о былой дружбе.
И тем не менее все как-то изменилось. С Лиди было лучше. Глубже, нежнее.
Иногда, на вершине любви, ему чудилось, что он видит ее душу, подобную
стеклу, наполненному светом, невыразимо прекрасную. А здесь, сидя в
компании буйных молодых людей, окруженных парами вина, эля и клубами
одурманивающего дыма, Вадин думал только о том, как бы выбраться отсюда. И
не то чтобы ему не нравились его товарищи. Некоторых он почти любил.
Только... они казались такими дурашливыми, как дети, играющие во взрослых
мужчин. Разве не приходило им в голову, что утром, с восходом солнца,
участь их будет достойна жалости?
Он улыбнулся, взял кубок и стал ждать, пока Лиди найдет его сама.
Остальные становились неуправляемыми. Нуран начал танцевать на столе танец
войны .под дробь кулаков и рукояток мечей.
Внезапно Олван испустил крик. Нуран сбился с ритма и, смеясь, свалился со
стола на колени к полудюжине товарищей. Олван вспрыгнул на его место и
возопил:
- Мужчины!
У него был сильный голос и ораторский дар, и он привлек внимание не только
оруженосцев, но и многих сидящих вокруг.
- Мы преданы нашему королю?
- Да! - гаркнули в ответ оруженосцы.
- Мы будем сражаться за него? Мы убьем предателя? Мы утвердим короля на
его троне?
- Да!
- Тогда, - он упал па одно колено и понизил голос, - слушайте меня. Мы
должны продемонстрировать ему нашу преданность. Давайте совершим
что-нибудь такое, чтобы весь Янон заметил нас. От ударов кулаками тяжелый
стол пошатнулся.
- Весь Янон! - радостным хором ответили они.
Но Аян нахмурил брови.
- Что же нам сделать? Мы носим его цвета. Он дал нам новый герб - Солнце,
который сияет на плащах. Мы пойдем с ним в поход и будем прислуживать ему
и смотреть за его оружием. Что же еще мы можем сделать?
- Что еще? - вскричал Олван. - О, мой дорогой, тысячи дел. Но хватит и
одного. Давайте покажем ему, как мы его любим. Давайте пожертвуем ему наши
бороды. Все пооткрывали рты.
- Пожертвуем наши... - Аян замолк и погладил свою жидкую бороду, вырастить
которую старался так долго и так упорно. - Олван, ты сошел с ума.
- Я принадлежу моему королю. У кого хватит смелости? Кто со мной?
- Все девушки будут смеяться над нами, - сказал Сувин.
- Они же не смеются над королем. - Нуран ударил рукой об руку. - Я с
тобой! Ну-ка, у кого самый острый нож?
Как только один сдался, остальные последовали за ним, причем Аян -
последним и только из любви к Олвану. Вадин молчал, да его никто и не
спрашивал. Когда они высыпали во двор, чтобы достать воды, требуя
светильники, полотенца и мыло для бритья, он молча направился за ними в
окружении шумных зевак.
Первым был Олван, за ним последовал Аян с видом заключенного, идущего на
казнь. Кав, руки которого крепче всех держали нож, превращал друзей в
незнакомцев. Аян был красив, как девушка. У Олвана, огромного и крепко
сложенного, до самых глаз заросшего бородой, оказалось под ней
мужественное приятное лицо. Аян посмотрел на него, увидел кого-то
незнакомого и сразу же безоглядно полюбил его.
Другие толпились за ними, чтобы принести свою жертву. Кав отдал нож Нурану
и сам занялся водой и мылом. Его борода, густая и поблескивающая медью,
была уже бородой мужчины; все взревели, когда она исчезла. Он ответил тем
же. Нуран поранил его.
- Кровь богам! - завопил кто-то.
Вадина передернуло. Друзья повернулись к нему.
- Эй, человек короля! Давай же, присоединяйся к нашему братству.
Остальные уже расставались со своими бородами, превращая это в
священнодействие. Сотни жертв приносились на этот невидимый алтарь. Все
были совершенно пьяны, и казалось бы чудом, если бы утром не нашли
кого-нибудь с перерезанным горлом.
Вадин напрягся, сопротивляясь обхватившим его рукам.
- Нет, - сказал он. - Хватит. Он знает меня как облупленного. Мне не
надо...
Они рассмеялись, но глаза их сверкали. Их было много, они были сильны, и
эль все еще управлял их поступками, делая их жестокими.
- Ну же, парень! Будешь нашим капитаном. Разве не о тебе он рыдал? Разве
не тебя он так любит?
Вадин боролся. Они смеялись. Он проклинал их. Они повалили его на землю и
сели на него верхом. Кав опять взял остро отточенный сверкающий нож. Вадин
лежал неподвижно.
- Кав, - произнес он, - не надо.
Его старый друг смотрел на него чужим лицом. Кав ничего не выиграл,
