что он добивался чести быть первым среди европейских монархов и поэтому
по возможности уподоблял свой двор их дворам". То, что он тоже стал
преклоняться перед "принципом легитимности", и погубило его в конечном
счете, по мнению Энгельса.
Разгром всех континентальных монархий, произведенный Наполеоном, был
результатом титанической борьбы, которая в конце концов истощила его си-
лы, потому что на стороне Европы, экономически отставшей от наполеоновс-
кой Франции, оказалась Англия, экономически далеко опередившая наполео-
новскую Францию, а вместе с тем стратегически недоступная для прямых
ударов Наполеона вследствие владычества английского флота на морях.
Наполеон сразу увидел, что этот враг - самый страшный. Он хотел побе-
дить этого врага на Востоке, из Египта и Сирии; он собирался победить
этого врага в Лондоне, из Булонского лагеря. Когда ни та, ни другая по-
пытка не удалась, он хотел изгнать английские товары не обилием, качест-
вом и дешевизной французских товаров, что было невозможно, а штыками и
ружьями, солдатами и таможнями, и изгнать со всего континента Европы.
Чтобы разорить Англию, было мало, однако, уничтожить только ее промыш-
ленность, нужно было подорвать и торговлю и торговое мореплавание и
свести к нулю значение британских колоний. Наполеон и на это пошел,
воспретив ввоз сахара, хлопка, индиго, индонезийского чая, кофе, прянос-
тей. Континентальная блокада для своего завершения логически требовала
беспрекословного подчинения всей Европы и России воле Наполеона, т. е.
всемирной монархии, к которой он явно шел уже после Аустерлица, прикры-
вая (довольно прозрачно) свои стремления термином "император Запада".
После Тильзита эти стремления обозначались все яснее и яснее. На этом
пути он не мог не погибнуть, и он погиб.
Все попытки представить Наполеона безгрешным, добрым гением, слетев-
шим на землю исключительно для благодеяний роду человеческому, все уси-
лия объяснить непрерывное двадцатилетнее кровопролитие исключительно не-
обходимостью "защищаться", все старания (особенно этим отличаются фран-
цузские историки) обелить некоторые черные дела, неразрывно связанные с
именем Наполеона, совершенно бесплодны. Наполеон сам, кстати, никогда
этими черными воспоминаниями не тревожился. Он так, по-видимому, искрен-
не раз навсегда отождествил себя с Францией, что у него наперед было го-
тово оправдание всему тому, что он делал; благо Франции, величие Фран-
ции, безопасность Франции - вот что в его глазах оправдывало все, что он
делал.
Какой класс народа фактически он понимал преимущественно под Франци-
ей, я уже сказал выше: класс крупной буржуазии, а отчасти также
собственническое крестьянство.
Но, переходя от "моральной" (или "морализующей") стороны к интеллек-
туальной, можно понять лорда Розбери, который сказал, что "Наполеон до
бесконечности раздвинул то, что до его появления считалось крайними пре-
делами человеческого ума и человеческой энергии". Другой англичанин,
профессор Холленд Роз, отнюдь не увлекающийся Наполеоном, относящийся ко
многому в нем отрицательно, тоже считает его "стоящим в первом ряду
бессмертных людей" по тем неслыханно громадным и разнообразнейшим даро-
ваниям, которыми наделила его природа, и по тому месту, которое он занял
во всемирной истории. "Наполеон умел в одно мгновение решать участь це-
лых материков, обнаруживая при этом как настоящую гениальность, так и
неуклонность в достижении намеченной цели".
В нем не было жестокости как страсти, но было полнейшее равнодушие к
людям, в которых он видел лишь средства и орудия. И когда жестокость,
коварство, вероломный обман представлялись ему необходимыми, он их со-
вершал без малейших колебаний. Его холодный ум подсказывал ему, что при
прочих равных условиях, если это возможно, всегда выгоднее достигнуть
цели без жестокости, чем при ее помощи. Он и действовал всегда сообразно
с этим правилом там (но только там), где, по его разумению, позволяли
условия. Цели, и именно самые главные, которые он себе ставил после
Тильзита, а особенно после Ваграма, были часто фантастическими и невы-
полнимыми, но в стремлении к их осуществлению его ум давал ему разнооб-
разнейшие указания, выискивал неожиданные средства, контролировал неус-
танно и главное и детали и не терялся в этих деталях. Он умел как-то,
вопреки поговорке, разом видеть и лес, и деревья, и даже сучья и листья
на деревьях.
Власть и слава - вот были личные основные его страсти, и притом
власть даже больше, чем слава. Озабоченность, зоркая требовательность,
всегдашняя предрасположенность к подозрительности и раздражению были ему
свойственны в высшей степени. Обожание окружающих, доходившее до разме-
ров суеверия, окружало его так долго, что он к нему привык и относился
как к чему-то должному и совсем обыкновенному. Но и это обожание он рас-
ценивал больше всего с точки зрения той реальной пользы, которую из него
можно извлечь. Не любовь, а страх и корысть - главные рычаги, которыми
можно воздействовать на людей,- таково было его твердое убеждение.
Только для своих солдат он делал отчасти исключение. Однажды, в годы его
владычества над Европой, на его внезапный вопрос, как отнесутся люди к
известию о его смерти, придворные льстецы стали расписывать будущую глу-
бокую скорбь, а император насмешливо оборвал их и сказал, что Европа ис-
пустит вздох облегчения, воскликнет: "Уф!"
Что его солдаты его обожают, это он знал очень хорошо, и хотя солдат
он даже и отдаленно так не любил, как они любили его, но всегда им ве-
рил.
Смерти он не боялся. Когда его тело после кончины обмывали, на нем
нашли какие-то следы ран, о которых ничего не знали до тех пор (кроме
следа от штыкового удара при штурме Тулона в 1793 г. и пулевой раны в
ногу при Регенсбурге в 1809 г.). Очевидно, он в свое время скрыл об этих
других ранениях, чтобы не смутить солдат в бою, и обошелся тогда помощью
ближайшего окружения, которому и велел молчать. В своей посмертной веч-
ной славе он был вполне уверен. Свою изумительную жизнь он объяснял
больше всего совсем особыми, исключительными условиями, совпадение кото-
рых может встретиться раз в тысячелетие. "Какой роман моя жизнь!" - ска-
зал он однажды Лас-Казу на острове Св. Елены.
Его исчезновение с исторической арены произвело на современников впе-
чатление внезапно прекратившегося, долго бушевавшего урагана неслыханной
ярости. Социально-экономическое развитие уже до Наполеона ослабило в
тогдашнем европейском мире много старых, державшихся столетиями полити-
ческих скреп феодализма, разрушило базис под многими юридическими и го-
сударственно-правовыми надстройками, продолжавшими по инерции существо-
вать, превратило в гниль много зданий с древними и пышными фасадами.
Ураган, который разразился и потом бушевал над Европой столько лет и в
центре которого стоял Наполеон, разрушил и снес прочь много этих гнилых
сооружений. Они упали бы, конечно, и без Наполеона, но он ускорил эту
неизбежную ликвидацию. Смертоносное искусство, в котором он оказался та-
ким мастером и специалистом, облегчило ему эту историческую задачу.
После Наполеона дворянско-феодальные пережитки могли в Западной Евро-
пе еще просуществовать известное время, но уже, за некоторыми исключени-
ями, лишь в виде гальванизированного трупа. Революция 1830 г. во Фран-
ции, революция 1848 г. в Германии и Австрии в этом смысле значительно
подвинули дело уборки исторического мусора. В России первый крупный шаг
к этому (уничтожение крепостного права) был сделан лишь в 1861 г., и был
сделан нехотя, со скрежетом зубовным, с откровенным стремлением дворянс-
кого БОльшинства отнять вынужденную обстоятельствами уступку, что не
удалось, или умалить ее, что удалось полностью. Однако вместе с тем сле-
дует признать, что сам Наполеон сделал очень я очень многое, чтобы об-
легчить феодальной Европе борьбу с ним и победу над ним. Чем больше быв-
ший генерал французского революционного правительства заслонялся фран-
цузским императором, а французский император - вселенским монархом, тем
нерешительнее становился Наполеон в деле освобождения народов от фео-
дальных пут (Польша в 1807-1812 гг., где он освободил крестьян, не наде-
лив их землей и этим фактически оставив их в кабале; Россия в 1812 г.),
тем-параллельно с этим - он делался категоричнне и настойчивее в деле
подчинения своему личному произволу и народов и правительств и тем реши-
тельнее поэтому при первой же возможности Европа поднялась на борьбу
против всемирного угнетателя.
И в избавлении от Наполеона видели в 1813-1814 гг. свое спасение не
одни только обломки дворянско-феодального класса. Буржуазия покоренных
Наполеоном стран жаждала теперь сбросить путы, которые наложил на нее
Наполеон и которые мешали ей развернуться. Буржуазия завоеванных Наполе-
оном земель очень хорошо понимала и больно чувствовала, как Наполеон
планомерно и беспощадно эксплуатирует эти земли в интересах исключи-
тельно французской буржуазии. Правда, когда национально-освободительное
восстание против Наполеона окончилось низвержением наложенного им ига,
то воспользовалась этой победой непосредственно не буржуазия, а та же
феодально-абсолютистская реакция, но это уже произошло от относительной
слабости и политической неорганизованности буржуазного класса тогдашней
Европы.
Таким образом, в 1813, 1814, 1815 гг. против Наполеона боролся также
и тот класс европейского общества, который некогда восторгался "гражда-
нином первым консулом", якобы носителем революционных освободительных
идей, каким его считали многие еще в промежуток времени между 18 брюмера
и провозглашением империи.
Его экономическая политика в покоренных странах и не могла иметь дру-
гого конечного результата. Этого он до конца и не хотел понять и органи-
чески не мог понять. Бронзовый император в лавровом венце, со скипетром
в одной руке и державой в другой, стоящий в центре Парижа на вершине
своей колоссальной Вандомской колонны, отлитой из взятых им пушек, как
бы напоминает, до какой степени он упорно при жизни цеплялся за безумную
мысль держать в своей руке Европу, а если можно, то и Азию, и держать
так же крепко, как на памятнике он сжимает символический шар державы,
эту геральдическую эмблему всемирной монархии. Но мировая империя рухну-
ла, длительное существование было суждено лишь тем делам Наполеона, ко-
торые обусловлены и подготовлены были еще до его воцарения детерминирую-
щими, глубокими социально-экономическими причинами. А в памяти челове-
чества навсегда остался образ, который в психологии одних перекликался с
образами Аттилы, Тамерлана и Чингисхана, в душе других - с тенями Алек-
сандра Македонского и Юлия Цезаря, но который по мере роста исторических
исследований все более и более выясняется в его неповторяемом своеобра-
зии и поразительной индивидуальной сложности.
О НАПОЛЕОНОВСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Наполеоновская историография поистине колоссальна. Из существующих
библиографий тому читателю, который хотел бы продолжать изучение ка-
кой-либо стороны деятельности Наполеона, можно порекомендовать как самую
новую и полную труд Кирхейзена, который дает много тысяч названий от-
дельных книг (не говоря уже о статьях).
Книги о Наполеоне в первые десятилетия после его смерти носили в по-
давляющем большинстве случаев характер патриотических славословий. Эта
литература явилась реакцией после той тучи памфлетов против Наполеона,
пасквилей, апокрифических сказаний и т. д., которыми были ознаменованы
первые годы реставрации Бурбонов и которые писались роялистами, ненави-
девшими "узурпатора". В противовес этим памфлетам и стали появляться та-
кие мемуары, как многотомное сочинение герцогини д'Абрантес, как воспо-