ла белье мать и изредка, откинув упавшую
на глаза прядь волос, смотрела на ребят,
как когда-то смотрела на нас с сестрой.
Это была не та, не молодая мать, какой
я помню ее в детстве. Да, это моя мать, но
пожилая, какой я привык ее видеть теперь,
когда, уже взрослый, изредка встречаюсь с
ней.
Она стояла на мостках и лила воду из
ведра в эмалированный таз. Потом она поз-
вала мальчишку, а он не слушался, и мать
не сердилась на него за это. Я старался уви-
деть ее глазами, и когда она повернулась, в
ее взгляде, каким она смотрела на ребят,
была такая неистребимая готовность защи-
тить и спасти, что я невольно опустил голо-
ву. Я вспомнил этот взгляд. Мне захотелось
выбежать из-за куста и сказать ей что-ни-
будь бессвязное и нежное, просить проще-
ния, уткнуться лицом в ее мокрые руки, по-
чувствовать себя снова ребенком, когда еще
все впереди, когда еще все возможно...
...Мать вымыла мальчишке голову, накло-
нилась к нему и знакомым мне жестом слег-
ка потрепала жесткие, еще мокрые волосы
мальчишки. И в этот момент мне вдруг ста-
ло спокойно, и я отчетливо понял, что МАТЬ
- бессмертна.
Она скрылась за бугром, а я не спешил,
чтобы не видеть, как они подойдут к тому
пустому месту, где раньше, во времена мо-
его детства стоял хутор, на котором мы
жили...
1966 - 1972 гг.
Редакция благодарит Музей кино за
предоставленные иллюстрации.
=====================================================================
=======================================================================
К 100- летию КИНЕМАТОГРАФА
Александр Мишарин
"Работать было радостно и интересно"
Мы знакомы с Андреем Тарковским с
1964 года, последний раз я видел его в 1982
году.
У нас разница в годах - он старше меня
на 8 лет, и поначалу это была дружба стар-
шего с младшим. Мы жили рядом, оба были
в опале, оба сидели без денег...
В тот период мы никогда не говорили о
работе, просто дружили, хотя Андрей был
режиссером "Иванова детства", а я писал,
печатался и ставился в театрах. Но однаж-
ды, протянув свой опус, - это была моя по-
весть "Путеводитель по разрушенному го-
роду", - я сказал: "Написал повесть, почи-
тай, пожалуйста". Зная его строгий литера-
турный вкус, я отдавал ее не без трепета.
Он был прямолинеен, говорил, что думает,
и я был готов услышать: "Что за глупости ты
написал!" Когда я пришел к нему в следую-
щий раз, на мой немой вопрос: "Ну как?", -
он воскликнул: "Почему мы раньше не ра-
ботали вместе?!." ...Его реакция значила, что
он принял мою манеру, мои мысли, мое
мироощущение...
Шли годы, но до нашей совместной ра-
боты было еще далеко. Пожалуй, переход-
ным мостиком к будущему содружеству стал
Томомас Манн. Мы загорелись экранизировать
"Волшебную гору", и хотя работа не со-
стоялась, но мостик был перекинут.
Я познакомился с Андреем, когда он по-
слеле "Иванова детства" отказывался даже от
очень выгодных и престижных предложений,
к примеру, от совместной постановки с США.
Он насмерть стоял на своем, - на "Андрее
Рублеве", но повсюду был отказ. Был даже
срочный вызов к Л. Ф. Ильичеву, в то время
секретарю ЦК КПСС, который спрашивал
Андрея про его планы. Узнав, что фильм
"Рублев" по срокам выйдет нескоро, - он,
видимо, предчувствуя перемены (год-то был
1964-и), спокойно разрешил постановку
фильма.
Когда Андрей закончил снимать "Рубле
ва", все чаще стал возникать вопрос, что мы
будем делать дальше. Как-то мы провел
целый день на Измайловских прудах. Был
солнечно, жарко, мы много гуляли, говори
ли и думали, как сделать картину о совре-
менной России, о реалиях нашей действи-
тельности. Сыграло большую роль и то, что
в его семейной жизни наступил сложный
период, и предполагаемая сценарная исто-
рия во многом совпадала с его реальной
жизнью. Сам он в свое время болезненно
переживал уход отца. Андрея и его сестру
Марину воспитывала их мать Мария Иванов-
на, которая всю жизнь проработала в Пер-
вой Образцовой типографии им. Жданова
Жили они в маленьком деревянном домик
на "Щипке", была жива бабушка - мать Ма-
рии Ивановны, жили очень бедно - Андрей
все это хорошо помнил. Сложные отноше-
ния с отцом и непростые с матерью вели
его к осмыслению прошлого. Естественно
что для него раньше, чем для меня - он был
старше, - наступил момент осмысления сво-
его юношесюго и детского опыта.
Сценарий писали сказочно быстро. В
самом начале 68-го года мы взяли путевку
на два месяца в Дом творчества "Репино"
Первый месяц мы занимались чем угодно
только не писали, а общались. Потом все
разъехались, мы остались вдвоем. Была
ранняя весна, в феврале пошла капель, солн-
це такое, что можно было открывать окна.
С самого утра Андрей приходил ко мне в
номер, мы обговаривали эпизоды. Главное
и это поражало меня всегда, что каждый
рассказанный им эпизод был на пределе
отточенности формы. Не просто: "Мы напи-
шем об этом". Нет, мы знали, как это
выглядит, как решается, какой это образ,
какая последняя фраза. Каждый раз отправ-
ная точка для его построений была разная.
Мы могли начать вспоминать "Детство, от-
рочество, юность" Толстого, Карла Ивано-
вича, а потом - сцены разрушения церквей,
и тут же рождался эпизод. Это было какое-
47
то вулканическое извержение идей, обра-
зов. И он всегда добивался крайне точного
зрительного образа и безумно радовался,
когда это получалось. Я помню, как мы не
могли найти один эпизод. Мы ходили, ду-
мали, искали, и никак ничего не приходило
на ум. "Бездарно, бездарно, бездарно, оба
бездарны..." - повторяли мы. И вдруг я ска-
зал: "Ты знаешь, вот мне в детстве птица на
голову села". И он, как пружина, взвился -
он уже увидел этот эпизод
Наконец, наступил момент, когда нужно
было сесть и систематизировать все, что мы
придумали. У нас получилось примерно 36
эпизодов. Это было многовато, мы обсуж-
дали каждый и дошли до 28 эпизодов, кото-
рые и должны были составлять наш буду-
щий сценарий. С легкостью гениев и легко-
мыслием молодости мы посчитали, что на
запись придуманного уйдет 14 дней. Утром
каждый из нас пишет по эпизоду, мы схо-
димся, читаем, обсуждаем. Если говорить
правду, так и было на самом деле: утром
мы расходились по комнатам, в 5 часов со-
бирались, читали вслух, правили. Мы зара-
нее обговорили, какой эпизод пишет каж-
дый из нас, и дали друг другу слово, что
никто в жизни не узнает, кто какой эпизод
писал, кроме одной сцены, которую Андрей
написал когда-то раньше и опубликовал -
история с продажей сережек. Я за это его
очень ругал, он извинялся, хотя формально
48
он был прав - история была вполне само-
стоятельна. Но принцип есть принцип.
Итак, 28 эпизодов мы написали, дейст-
вительно, за 14 дней. Вообще писалось
очень быстро, невероятно быстро, без пе-
ределок и помарок. Но все-таки был один
конфликтный случай с самым, на мой взгляд,
сложным эпизодом, который достался мне.
Это был единственный раз, когда в чем-то
мы не совпали, и единственный эпизод, ког-
да что-то переписывалось. Андрей прибе-
жал ко мне в час дня, прочитал написанное
мной, и я понял, что он недоволен. Я раз-
драженно спросил его: "Ну, что?! Что тебя
не устраивает?! Мы ведь все обсуждали,
обговаривали, я так и написал..." Он сказал
совершенно замечательную фразу: "Знаешь,
немного поталантливее бы". Меня это так
оскорбило, что я разорвал все написанное
на куски, "к чертовой матери", обозвал его
всякими словами. За обедом мы фыркали
друг на друга, не разговаривали, после обе-
да я лег спать, заснуть не мог, встал и к
ужину переписал все заново. Андрей не-
сколько раз открывал дверь, я оборачивался,
рычал на него. Он чувствовал, что я "в заво-
де", и не мешал. Позже он пришел, прочи-
тал, бросился на шею, расцеловал меня -
он был человек крайних оценок. После это-
го мы собрали 28 эпизодов, разложили, и
нам показалось,что все нормально. Появи-
лась бутылка водки, которую мы припасли
на этот случай, открыли... Тут мы решили
ставить эпизодам оценки: вот этот - пять,
этот - четыре, этот - три... Получилось две
тройки, две четверки, остальные пятерки...
Андрей обладал удивительным чувством
редактора. Я в жизни много имел дел с ре-
дакторами, но никогда не встречал столь
тонкого и музыкального. Он всегда говорил,
что проза - это как ткань. Вот Гоголь - это
бостон, а Писемский - это трико, Бабаев-
ский - ситец... Литературно Андрей был
одарен абсолютно, и работая с ним, я не
чувствовал себя ведущим, но и ведомым не
ощущал... Наверное, поэтому так легко и
естественно, в одной манере, одной рукой
была написана наша история и в столь ко-
роткое время. Причем мы писали не более
полутора-двух часов в день, и это не было
высиживание, это не был каторжный труд,
это было радостное, приятное дело, мы ис-
кали только, чтобы это было "поталантли-
вее, поблестящее..."
Итак, сценарий, который мы вместе со-
здали, состоял из четырех лет притираний,
двух недель работы и месяца до этого раз-
гульной жизни. Андрей был счастлив скоро-
стью и результатом и улетел на две недели
раньше в Москву с готовым сценарием. Тог-
да он работал в экспериментальном объе-
динении Григория Чухрая, где можно было
быстро "запуститься" и быстро снять фильм.
На студии все были единодушно "за", апри-
орно приняв наш сценарий. Зато в Комите-
те сценарий был отвергнут категорически
самим А. В. Романовым... Наступил тяже-
лый период - перспектив на работу не было,
и тогда Андрей дал согласие на съемку
фильма "Солярис". На два года мы почти
прекратили отношения. Я был обижен, хотя,
конечно, понимал, что человек не может без
конца бороться, тем более, что времена
были такие, когда казалось, ничего не сдви-
нется с мертвой точки...
Но вот "Солярис" был снят.
Наступил период, когда снова нужно было
думать о работе. В Комитет пришел Ф. Т.
Ермаш. Он повел себя крайне демократич-
но, сказав Андрею: "Вы можете ставить, что
хотите". Когда Ермаш был в ЦК, он тоже
поддерживал Тарковского. Но Андрей ужас-
но боялся нашего сценария. Построенный
на жизни его матери и комментариях к этой
жизни, сценарий был пронизан диалогом с
матерью через анкету. Андрей мучился во-
просом, как снимать "анкету". Тем более,
что на роль матери он планировал собст-
венную мать. Обмануть ее, не раскрывая
замысла до конца, - безнравственно, да и
потом Мария Ивановна была очень чутким
человеком. Зная ее железный, непоколеби-
мый характер, Андрей чувствовал, что она
не согласится сниматься, поняв конечную
цель. А Марию Ивановну надо было знать!
Это был сложный, тяжелый по характеру и
49
очень интересный человек. Она была спо-
собна пожертвовать многим ради своих
принципов, сурова и непреклонна была эта
удивительная женщина!.. Итак, Андрей не
решался. Его также смущало, что сценарий
слишком личностный и в нем он сильно об-
нажается. Сколько было у нас с Андреем в
тот период посиделок, разговоров, даже
выпивок - нет, не пьянства... Такое бывает
только в молодости - бурные, долгие, пе-
реходящие в ночные бдения, обостренные
обсуждения. Сыграла решающую роль одна
неожиданная вещь. Мне в руки попала по-
весть В. Гроссмана "Все течет...". Там есть
одна глава, вставная новелла про жену нар-
комана, которая проходит все круги ада. Я
помню, был солнечный день. Андрей, как
обычно, в 11 часов приехал ко мне, я сказал
ему: "Ложись на диван, вот тебе повесть
Гроссмана, вот коньяк - читай, только вслух.
Читай эту главу без выражения, но вслух".
Он начал читать, голос его задрожал, а я
подначивал и все повторял: "Не плачь, а
читай, читай, читай, читай..." Потом, весь в
слезах, Андрей закрыл книгу и сказал: "Все.
Мы будем делать "Зеркало". Это
было бесповоротное решение. После
этого не было никаких оговорок, все
стало просто, ясно, все стало по си-
лам. Рубикон был перейден.
Работали мы в идеальных усло-
виях. Нас запустили с тем сценари-
ем, который был когда-то нами на-
писан, но мы все время переделыва-
ли его в процессе. Андрей приезжал
утром, группа еще не знала, что бу-
дем снимать. Мы запирались с ним в
