унитаз.
Жена Бориса Львовича показалась молодой красавицей. "Трудно поверить,
что у нее двадцатилетний сын! Она и на тридцать лет не выглядит!" - подумал
Филимонов. В голове крутилась еше какая то мысль, каким то образом связанная
с только что состоявшимся знакомством, но она, эта мысль, двигалась пока
наугад и ничего не проясняла. Имя-отчество хозяйки пролетело при знакомстве
мимо уха. Так случалось всякий раз и потом приходилось исхитряться, чтоб
узнать его и, чтоб выглядело это пристойно.
Старамодным нарушением современного дизайна, может быть, были
фотографии, заполнявшие значительную площадь стены в гостиной. Из кухни
доносился распорядительный голос Бориса Львовича и тихие голоса женщин.
Филимонов рассеянно разглядывал фотографии, заложив руки за спину.
Если бы, вдруг, он обнаружил на этой стене свой собственный портрет, то
и тогда, пожалуй, шок был бы меньшим, чем то изумление, которое свалилось на
него от увиденного. С фотографии смотрела на него Валентина Романовна! Та
самая, из первого ряда в зале консерватории! С той же лукавой усмешкой,
которой она наградила его при расставании. И в ту же секунду, неловко
блуждающая мысль, получила вполне четкое оформление. Та Валентина Романовна
- это и есть жена Бориса Львовича, гостеприимная хозяйка, и ее негромкий
голос слышится теперь из кухни! Следующее открытие заставило Филимонова
быстро опуститься в кресло. С другой фотографии с него не сводил
внимательных глаз Степан Степанович!
Впервые в жизни Филимонов усомнился в своем психическом здоровье. Но
сомнений не было. Это, действительно, был Степан Степанович. Филимонов
оцепенел.
- Присаживайтесь к столу, пожалуйста! - приглашал Борис Львович.
- Что? - туповато переспросил Филимонов.
- Садитесь за стол, - недоуменно повторил хозяин.
- Ах, да! Извините, не расслышал.
- Ну, как Вам работается на новом месте? Притерлись? - обратился к нему
опять Борис Львович.
- Ну, да! - неопределенно ответил Филимонов, не отворачивая взгляд от
жены хозяина, расположившейся за столом, как раз, напротив, - Валентина
Романовна! Вы любите классическую музыку?
Борис Львович ошарашенно посмотрел на Машу, словно, пытаясь найти там
отгадку странного поведения Сергея Павловича. Но Маша сама глядела на мужа
вытаращенными глазами. Однако, Валентине Романовне вопрос показался, как
будто, уместным.
- Я обожаю классическую музыку, - произнесла она с наслаждением, - И
стараюсь не пропускать ни одного значительного музыкального концерта. К
сожаленью, Борис Львович не разделяет моей страсти, и я вынуждена посещать
вечера в гордом одиночестве.
- Сережа! Ты себя хорошо чувствуешь? - не выдержала Маша.
- Что? Да, да! Хорошо! - и, повернувшись к Валентине Романовне,
спросил, - А кто это? - не обращая внимания на Бориса Львовича, на жену,
просто не замечая их присутствия, он поднялся и уже совершенно бестактно,
ткнул пальцем в лицо Степан Степановича.
- О! Это легендарная личность! Врач, гипнотизер, ученый! Он был неплохо
знаком с моим отцом. Отец, кстати, то же был известной фигурой в научных
кругах. Доктор исторических наук, профессор! А что касается Степан
Степановича, так о нем до сих пор ходят легенды! Вот, например! Мне об этом
рассказывал отец. Однажды, Степан Степанович сказал отцу: "Нет ничего проще,
чем повторить первое чудо Христа. Я могу это доказать!" Помните, когда Иисус
превратил воду в вино? И что Вы думаете? Они поспорили. Степан Степанович
устроил вечеринку, пригласил гостей и вместо вина расставил бутылки с водой.
Из посвященных был мой отец и Соколов, хирург из Боткинской больницы. Отец
рассказывал, что они с Соколовым остолбенели и не могли выйти из этого
состояния весь вечер, пока наблюдали, как на их глазах почтенная публика
поглощала обыкновенную воду и расхваливала ее достоинства. "Какой букет!" -
причмокивали гости. Отец заподозрил подвох и налил себе "вина" из той же
бутылки. Но это, действительно, оказалось самой обыкновенной водой. Случай
получил огласку. Некоторые гости обиделись и перестали здороваться со Степан
Степановичем. Большинство же отнеслись с юмором к проишествию и прозвали
Степан Степановича - Христос Второй. Вот такая забавная история!
- А где он теперь, этот Степан Степанович? - волнуясь, спросил
Филимонов.
- Его расстреляли в сорок пятом. Обвинили в шпионаже. Темная история.
Спустя годы, отец говорил, что чекисты просто боялись его. Потому и убрали.
- Сережа! Что с тобой? - обеспокоенно спросила Маша.
- Со мной? Со мной все в порядке, - неожиданно улыбнулся Филимонов.
"Все! Я сошел с ума! Вот как, оказывается, это происходит. И не так страшно!
Даже смешно! Только не стоит показывать это другим. Другим это знать вовсе
не обязательно." Он спокойно вернулся на свое место, рядом с Борисом
Львовичем и равнодушно спросил:"Вы, кажется, хотели что-то узнать?"
В течении последующих нескольких часов Филимонов вел себя
безукоризненно и ни разу не привлек внимания странными выходками. Так, что к
концу вечеринки, его необычное поведение забылось.
Уже, когда приближались к дому, Маша, невзначай, уточнила:
- Ты, правда, в норме?
- В полной! Нет причин для беспокойства!
Часть 2
Причин для беспокойства и, правда, не было. "Крыша" съезжает у людей
мнительных, сверхмеры чувствительных, часто, уже, с нездоровой психикой.
Достаточно небольшого внешнего толчка (как развод, например) и, глядишь,
"объект готов".
То, что обрушилось на Филимонова, объяснению не подлежало. И потому,
успокоившись, он рассудил, что ко всему этому надо относиться так, как
относятся люди ко всем аномальным явлениям. Никто ведь не сходит с ума
оттого, что на Землю прилетают НЛО или какой-нибудь мужичок передвигает
предметы силой своего взгляда. А "вещие" сны! Взять, хотя бы, случай с
Ломоносовым! Да что там говорить! Примеров тому - сотни! Между тем, люди не
только не сходят с ума от всей этой таинственной неразберихи, а просто, не
обращают на нее никакого внимания. В лучшем случае, готовы потрепаться об
этом в компании, да и то, за неимением другой темы.
Филимонов не страдал излишней мнительностью. "Как это все
перехлестнулось в одной точке - Степан Степанович, Валентина Романовна и я?
Да еше на какой то, похоже, несуществующей станции? Степан Степанович -
умерший полвека тому назад? Бред! Галлюцинации! Я ведь, в тот день, был явно
болен. Куда-то зашел, видимо. Где-то перебрал. Болезнь в сочетании с
алкоголем выкинула необъяснимый фортель. А, может, кто-то мне все это
рассказал, тогда, в тот вечер? Тот, кто знал и Степан Степановича и
Валентину Романовну и сумел так красочно описать их наружность, что я,
увидев, фотографии тут же и догадался. Может быть, так и было. А, может, и
по-другому. В любом случае, все это - водка и нервы! И не стоит ломать над
этим голову."
Приближался день рождения. Холодильник, казалось, распухнет от
"обжорства", а Маша продолжала впихивать в него следующие порции. Так
неразумные мамаши перекармливают несчастных малышей.
День рождения выпадал на пятницу, однако, гостей пригласили на субботу.
Чтоб никого не затруднять. В честь праздника, Филимонов договорился и взял
выходной. "Разве не справедливо понежиться и полениться в собственный день
рождения?"
Вопреки намерению проваляться в кровати все утро, он проснулся
бессовестно рано.
С некоторых пор, филимоновское утро прератилось в изнурительное
испытание. С тех пор, как его начал мучить гайморит. Пересиливая страх, он
ходил по врачам, садился в жуткое кресло и, замирая, позволял прокалывать
носовую перегородку и выкачивать скопившийся гной. Помогало на короткое
время.
Утро начиналось с медленного осознания того, что он уже не спит.
Дыхательные трубки, переходнички, патрубки и клапана за ночь забивались
отвратительной слизью. Голова требовала немедленного промывания, продувки и
проветривания, как цех переработки вредных веществ. Как лунатик, почти на
ощупь, Филимонов двигался в ванну и "автоматом", пальцем робота тыкал в
кофеварку, предусмотрительно заправленную с вечера.
Минут через двадцать, после усиленной "работы", сопровождаемой
отфыркиванием, откашливанием, отплевыванием и прочими малоэстетичными и
протяжными звуками, он приходил в себя и начинал соображать.
Окончательное пробуждение наступало на кухне. Филимонов расставлял на
столе чашечку с кофе, сигареты, зажигалку и пепельницу, как шахматист
расставляет фигуры на доске и приступал "разыгрывать дебют".
Проделав всю эту процедуру в очередной раз, Филимонов сидел на стуле
(на том самом, который всегда предпочитал Дрозд) и думал о разных пустяках.
О том, что ему исполняется сорок пять лет и что он перешагнул границу
(возможно, еще пять, десять лет тому назад), делящую жизнь на две половины
(никто не знает этого точно, но, примерно, может прикидывать по смертности
своих родственников) он не думал.
"Надо бы поменять кран в ванной", - думал он, - "Да, вообще, неплохо
было бы всю сантехнику заменить. Необязательно на финскую, как у Бориса
Львовича, но на какую-нибудь поприличней." Он недовольно покосился на
облезлую кухонную раковину. "А что? Деньги, слава Богу, не переводятся.
Шиковать, конечно, не приходится, но и жаловаться грешно. Спасибо, Борису
Львовичу! Мужик с головой! На что он там намекал, когда я, как дурак, от
этих фоток обалдел? Точно, он на что-то намекал. Что-то говорил про
накладные, про то, что у него родилась какая то гениальная идея и на этом
можно "сделать" большие деньги. Вот, идиот! Вместо того, чтоб послушать
умного человека, охренел от собственного больного воображения! Или от
водки".
Треснул телефон, словно, въехал в ухо резиновый детский мяч. Филимонов
выскочил в прихожую и сорвал трубку. Большие часы показывали семь.
- Алло! - произнес он таким голосом, что на другом конце человек,
обладающий мизерным запасом совести, тут же бы бросил трубку, предпочитая
остаться неузнанным.
- Привет, Серега! Могу я сейчас заехать к тебе и оставить кое-какие
вещички?
Это был Колька из ОБХСС. Жил он теперь, после третьего развода, с какой
то женщиной по имени Алла. Филимонов никогда ее не видел. Он и Кольку не
встречал уже, по крайней мере, два года. Слышал, что тот, как был баламутом,
так им и оставался. Кто-то (сразу не вспомнить) рассказывал, что Колька
каждую неделю уходит от своей "любимой" женщины, забирает все свои вещи,
раскидывает их по знакомым (разводы закончились тем, что он оказался в
общежитии), а потом, спустя еще неделю-другую, в том же порядке объезжает
всех и собирает свое барахло. Это означает, что наступило примирение и
начинается следующий "раунд" безумной любви. Колька был самым бесцеремонным
человеком на свете и, кажется, не подозревал о существовании совести.
- Что, опять, "развод"? - догадался Филимонов.
- На этот раз бесповоротно! - Колька говорил так, словно, они вчера
расстались.
- Слушай, Колян, ты, извини, конечно, но я не смогу тебе помочь. У
меня, понимаешь, тут разные замороки, да и жена приболела. Одним словом - не
могу.
- Ничего страшного! С этой проблемой я справлюсь! Пока! - Колька
повесил трубку.
Сергей Павлович не сомневался ни на йоту, что Колька даже не обиделся.
Он был уверен, что через пять минут тот созвонится с кем-то, договориться и
повезет свои вещички. А о звонке ему, Филимонову, будет забыто, как и не
было его никогда. И исчезнет Колька еще на два года, а может, на пять лет
