флот, но они не способны воспрепятствовать человеку достигать цели.
- Может быть, Боги встали на пути кораблей? - осторожно спросил
Николай, заинтригованный рассуждениями императора о силах природы и
искушаемый желанием продолжить двусмысленный разговор.
Октавиан изучающе посмотрел прямо в глаза, в зрачки, иудея.
- Похоже, друг мой, что ты и сам не веришь в то, что, только что,
произнес. Уж не хочешь ли ты, в первое знакомство, проникнуть так глубоко в
мысли императора, как это не удалось еще сделать моим друзьям, долгие годы
находящимся при мне неотлучно? - он повел рукой в сторону Мецената, Горация
и Агриппы, с интересом следящих за беседой.
Николай, однако, нисколько не смутился и не испытал никакого страха.
- Твои мысли, государь, заняты государственными делами. Мои же -
испорчены абстрактными рассуждениями и похожи на птичек в вольном небе!
Никогда не предугадаешь их беспорядочный полет!
- Тогда, тебе будет интересно поближе узнать Горация! Он, то же,
напоминает птичку, которая, часто, парит в небе и не замечает земли.
- Государь! Один мой глаз всегда устремлен на землю, чтоб видеть тебя!
- отозвался, с поклоном, Гораций.
- Льстец! Великому поэту не подобает быть льстецом! Другие должны
льстить ему!
- О, нет, государь! Это не лесть! Это восхищение тобой, которое я не в
силах скрывать!
- А вот, этот, посланник мудрого Ирода, не любит льстить. Это видно по
его глазам.
- Лесть и, правда - оскорбительна! И для того, кто льстит, и для того,
кто принимает лесть!
Октавиан снисходительно улыбнулся, но с того вечера в нем пробудился
интерес к Николаю. И чем больше он с ним общался, чем больше вслушивался в
то, что говорит Николай, тем больше догадывался о том, о чем он - не
говорит. Их разговор состоял из многочисленных намеков, недосказанностей,
символов, вызывающих недоумение у окружающих, но хорошо понятный им обоим. В
скором времени Октавиан включил Николая в свою свиту и уже не отпускал
далеко. Агриппа в письме Ироду написал правду: император, действительно, так
привязался к мудрецу, что, потеряв его из виду, тут же посылал его
разыскивать.
В свою очередь, Николай, впервые встретил человека, который, казалось,
совершенно свободен в своих мыслях и, в глазах которого, нетрудно было
уловить иронию, когда речь заходила о богах. Через полгода он уже не
сомневался, что император, почтительный в отношениях со жрецами, приносящий
щедрые пожертвования, всего, лишь, исполняет свой императорский долг.
Позволить себе заговорить об этом Николай не мог, а Октавиан, иногда,
приблизившись к теме так близко, что не доставало, может быть, одного-двух
слов, после чего наступила бы полная ясность, умолкал неожиданно и, через,
паузу, начинал говорить - совершенно о другом! Он, как-будто, осозновал
нетерпение Николая выговориться, но не давал этого сделать, продолжая
поддразнивать его. Был момент, когда Николай, по горячности, чуть не
проговорил те самые слова, что давно бродили в его голове, и он уже произнес
первое слово, но, вдруг, почувствовал, как повелительный палец Октавиана
замер возле его губ, чуть прикасаясь к ним. Он осекся. И встретил
одобрительный дружеский взгляд императора.
- Всему свое время! - сказал тот. И Николай понял окончательно, что
император знает его мысли, разделяет их, что он с ним и что, пока, не настал
день для этого разговора. Случай этот сблизил их еще больше! Как может
сближать людей общее владение тайной.
Николай решил набраться терпения и ждать. Ждать столько, сколько
придется!
Он, конечно, и предположить не мог, что ждать придется - семнадцать
лет!
Октавиан добивался единоличной власти. Его раздражали болтуны в Сенате,
способные "заговорить" любое дело! Сытые и благополучные, они не испытывали
истинного стремления к переменам и обновлениям. Республика давала им
возможность "праздно", "от лени" заниматься управлением государства. Сенат
давно превратился в место развлечений, где можно было поупражняться в
красноречии и свести мелкие счеты со своими противниками.
Но Октавиан знал и другое: Сенат - самое опасное место для императора!
Каждый раз, вынужденный появиться там, он вспоминал о трагическом конце
своего дяди - Юлии Цезаре. И потому, его лицо, под сводами высшего
законодательного собрания, всегда оставалось хмурым.
Цезарь, также, стремился к абсолютной власти, достиг ее, но слишком
дорогой ценой - собственной жизнью.
Сенаторы почтительно встречали императора, но разве могла эта
притворная почтительность ввести его в заблуждение? Разве не читал он во
множестве, окружающих его глаз, настороженность, небрежно скрываемую
враждебность, а то и откровенную ненависть? Для многих из них он оставался
человеком, незаконно завладевшим императорской властью, которая, по их
мнению, должна принадлежать роду Клавдиев. И только завещание Великого
Цезаря, передававшее ему власть из рук в руки, удерживало сенаторов в
повиновении. Цезарь, и после смерти, продолжал оставаться тем Цезарем, перед
которым не переставали трепетать изнеженные души сенаторов. Но как долго
образ Цезаря сможет удерживать этих людей? В конце концов, Октавиан дал себя
уговорить, развелся и женился во второй раз. Это был политический брак, союз
с родом Клавдиев, преследующий цель укрепить власть и "заткнуть", особенно,
нетерпеливые глотки.
Дочь Октавиана от первого брака, своенравная Юлия, осталась,
разумеется, с отцом и с первых дней начала избегать общения с мачехой.
Впрочем, Ливия, его новая жена и не стремилась изменить положения. Для нее
это, так же, был второй брак и она, всецело, отдавалась воспитанию сына -
Тиберия, который был ненамного старше Юлии и, в свою очередь, никому не
уступал в строптивости и гордости. Дети сторонились друг друга и никогда не
устраивали совместных игр. У них были разные учителя, разные воспитатели,
разные повара, разные увлечения.
Октавиан мечтал об общем ребенке. О сыне! Если б Ливия родила сына, то,
наконец, Рим, мог бы, облегченно вздохнуть и перестать мучать себя мыслями о
наследнике престола, а император, смог бы, наконец, сосредоточиться на самых
важных государственных вопросах.
Шли годы, но Ливия не рожала. Наверно, им обоим не доставало любви для
того, чтоб свершилось таинство природы.
Октавиан покорил Испанию, усмирил непокорных в восточных провинциях,
расправился с язигами на Дунае, остановил наглые племена свебов и
гермундуров на Севере. Теперь предстояло поставить на колени Паннонию,
возомнившую себя свободной от Рима. Он заставил хитрого Лепида отказаться от
борьбы за власть. Победоносные походы вынудили сенаторов принять решение и,
теперь, на главной площади Форума возвышалась его золотая статуя.
Но, несмотря на все это, пятидесятилетний император не мог обрести
покоя. Он ложился спать, когда звезды на небе уже свидетельствовали о
наступлении ночи, а вставал, когда, последние из них, еще не успевали
скрыться. Император шел в бассейн и проводил там не менее получаса, после
чего два искусных грека массажировали его сильное тело. Заканчивались
процедуры в элеотезии, умащеванием ароматными мазями и настоями из трав.
После завтрака, он проходил в свой рабочий кабинет, возле которого, всегда,
в это время, его уже дожидался Кальпурий, как, обычно, с непроницаемым
выражением лица.
Кальпурий был одного с ним возраста, но излишняя полнота и угристая
кожа прибавляли ему добрый десяток лет сверх того, что было отпущено
природой. Последние пятнадцать лет он возглавлял секретную службу
императора. И все эти пятнадцать лет, каждое утро, неизменно, начинались с
его, Кальпурия - доклада.
Секретная служба представляла собой разветвленную агентурную сеть,
разделенную на две основные организации. В задачи одной входил сбор
информации, непосредственно, относящейся к Риму. Второе подразделение
занималось агентурной работой далеко за его пределами и охватывало огромное
пространство, простирающееся от самых отдаленных восточных провинций до
земель, населенных варварскими племенами на Севере.
Октавиан, жестом, пригласил Кальпурия в кабинет. Ему нравился этот
немногословный человек, казалось бы, лишенный всякого чувства юмора. Шутов и
без того - достаточно! Кроме того, Кальпурий был на редкость предан и
обладал изобретательным умом, без чего, было бы, невозможно добиваться
успехов в его не простом деле. Он всегда был готов предложить хитроумную
комбинацию, и не одну, а несколько, на выбор и каждая из них имела свою
привлекательность, свою особенность и обязательно отличалась
оригинальностью.
Как тонко и изящно, он вовлек в свои сети свебского царя, превратив его
из неукротимого врага Рима в надежного союзника! Три года потратил Кальпурий
на него, три года его агенты внедрялись в стан противника и в ближайшее
окружение царя, и, в конце концов, добился своего - варварское племя
перестало угрожать Риму, а два легиона, прикованные к северной границе,
стало возможным перебросить восточнее, поближе к берегам Дуная, поближе к
непокорной Паннонии.
- Говори, Кальпурий! - сказал Октавиан, расположившись в кресле с
высокой спинкой. Глава секретного ведомства остановился в двух шагах и
приступил к докладу.
- Государь! Как я уже докладывал ранее, в Паннонии продолжаются
активные приготовления к войне. Стало известно, что Мырку, планирующий
военные операции, отправился в Иерусалим с целью переманить на свою сторону
Ирода. Тиберий неотлучно находится в войсках. Они разбили лагерь на берегу
Дуная. На другой стороне расположились значительные силы противника. Но ни
та, ни другая сторона - не пытаются обострять положение, избегая, даже,
случайных стычек. Тиберий регулярно получает почту от Юла Антония. Сам же,
почти, ничего не пишет, предпочитая передавать устные сообщения через своих
доверенных людей.
- Какие есть предположения о характере переписки? - перебил доклад
Октавиан.
- Имеются достоверные сведения, государь, что в доме Семпрония Гракха,
каждую пятницу, собирается один и тот же круг лиц, и под видом
увеселительных застолий, там обсуждаются политические вопросы. Среди которых
выделяется один - будущий преемник императора!
- Кто эти люди?
- Квинт Фабий Максим, Квинктий Криспин, Аппий Пульхр, Корнелий Сцитон,
Гней Кальпурний Пизон, Юл Антоний, Гней Корнелий Лентул и хозяин дома -
Семпроний Гракх.
- Не слишком ли рано взялись они обсуждать этот вопрос? Или я им кажусь
древним стариком, больным и беспомощным? Или моя смерть, кажется им уже
спешит мне навстречу?
- Прямо об этом никто не говорит, государь! Не скрывают только своего
желания видеть императором Тиберия... Потом, в будущем. Более прямо
позволяют себе высказываться Юл Антоний и Гней Корнелий Лентул. Последний,
особенно, нетерпелив.
Октавиан вопросительно смотрел на Кальпурия, как-бы, давая понять, что
последние слова требуют дополнительного разъяснения.
- В прошлую пятницу, государь, Лентул, возможно, под воздействием вина,
выпитого на этот раз, чрезмерно, высказался с той откровенностью, которая
внушает опасения.
- Говори! - приказал император, заметив колебания Кальпурия.
- Лентул был настолько пьян, что с трудом ворочал языком, но, все-таки,
мой агент сумел разобрать его слова и, клянется Юпитером, что запомнил их
дословно. Он сказал: "Если Октавиана не остановить теперь, то он переживет
