всех необходимых для перехода в иную среду компонентов внутреннего и
внешнего состояния. И главное: у меня не было Цели. Путешествие за средой
- средство. А без четкой Цели ничего не получится. Всю жизнь проищешь, но
всю жизнь - не там, где следует. Лишь мощный стимул способен
сконцентрировать волю души, собрать в кулак разжатые пальцы настроя,
желания, стремления, вдохновения, отваги, и пробить отчаянным ударом этого
духовного кулака стену, с виду несокрушимую..."
27. ВИТЬКА-МАУЗЕР
...в лихую годину запроторила судьба питерского рабочего паренька
Витюху Сомова на службу в Его Императорского Величества Военно-Морской
Флот.
Весною четырнадцатого года очутился Витюха в матросах балтийского
броненосца. И спустя десяток лет в Париже, и еще пару лет спустя в
Америке, вспоминал он ту весну: последнюю для Российской Империи мирную
весну, с грустною ухмылкой вспоминал, с гримаской, кривящей и без того
покореженные шрамом губы. Длинный шрам - след скользящего сабельного
удара, заполученного в подарок от буденновского конника в южных степях -
тянулся скрозь все лицо, сворачивая набок нос, кроя щеку, уходя под черную
повязку, прикрывающую складчатую впадину на месте, где когда-то был правый
глаз, бороздя лоб и подбородок. От судьбы не уйдешь, думал бывший матрос
Его Императорского Величества Военно-Морского Флота, вспоминая весну
четырнадцатого. И вправду: не избег Витюха Сомов жарких объятий судьбы...
С началом войны, когда Балтика закишела германскими рейдерами и
подводками, русский флот, остервенело огрызаясь, уполз в Заливы,
расчленился и зашхерился в порты, отбивая вражеские наскоки с моря на
Ревель, Кронштадт, Столицу, и линкор "Севастополь", загнанный под Питер,
являлся частью этого затравленного флота. Матрос палубной команды Сомов,
зеленый первогодок, был одним из десятков тысяч российских моряков,
скрипящих зубами и зверски матерящихся в бессильной ярости: на море
германец воцарился намертво, да и на суше лупил в хвост и в гриву
раздетую, разобутую, плохообученную и худовооруженную армию. В воздухе,
еропланами, говорили, вообще подавлял. Ждали победоносного наступления,
ждали виктории доблестной - однако же дождались сплошь сраму и поражения,
смерти и разрухи.
Воевал Витюха Сомов честно, в трюм не хоронился и в штаны не клал:
знал уже, что от судьбы не ускачешь, не улетишь и не упрячешься. Политикой
вначале интересовался мало. Однако к речам агитаторов и беседам
задушевным, толокшимся в кубриках, прислушивался со вниманием частенько. А
когда в феврале семнадцатого кипящим варевом взбурлила в столицах, а затем
и по всей необъятной империи российской, вспенилась пивной шапкой вторая
революция и пронеслась грохочущим валом от края до края, от
Сахалина-острова до западных фронтов, был уже Витюха Сомов, старший матрос
рулевой команды боевого линейного корабля "Севастополь", человеком
политически грамотным, вполне идеологически подкованным: убежденным
сторонником идей товарищей Кропоткина, Бакунина, Прудона.
Так сложилось, что на линкоре большевиков почти что не имелось, но
зато анархистов - как тараканов, тьма-тьмущая. Не меньше, чем крыс в
трюмах, наверное. Судьба, одним словом. От слов черных агитаторов
попахивало сказками-небывальщинами не меньше, чем от красных, но с черным
этим запахом Витюха свыкся...
Напичканный под завязку историческими событиями, прогрохотал
семнадцатый, одарив на излете человечество третьей российской революцией и
лучезарным коммунистическим грядущим. Убежденный анархист Витюха Сомов, к
тому времени уже окрещенный товарищами-синдикалистами "Витькой-Маузером"
за нежную любовь к трофейной системе оружия, которую он таскал на ремне в
деревянной кобуре, не снимая почти что, участвовал в налете на Зимний
(который позднее большевиками был пышно назван "штурмом"), влекомый мощным
зарядом классовой ненависти, полученным на Путиловском еще до войны и на
всю жизнь. Участвовал, подобно многим анархистам и сторонникам других
левых партий, а также многим тем подобно, кои себя ни к одной партии и
организации не причисляли. Бежал Витюха-Маузер по Дворцовой на приступ
царских палат плечом к плечу с большевиками, анархистами-коммунистами,
эСэРами, синдикалистами, просто анархистами, сомневающимися,
колеблющимися, неприслонившимися, прочими "многими". Вместе с ними
врывался во Дворец, размазывая по мраморным стенкам остатки юнкерских
заслонов и топча тяжелой поступью исторической неотвратимости женский
батальон; смели защитников, заграбастали "временных", водрузили свекольное
знамя, ура, товарищи!!! заживем как цари теперича ВСЕ, от судьбы не
спрячешься под кушетками и оттоманками, буржуи да господа помещики,
пожалте на эшафот, возведенный историческим процессом...
Вот тут-то все и началось. Думали: закончилось, ан нет, наоборот
вышло. Такая крутая шрапнельная каша заварилась, с такой первосортной
кровяной колбасой вприкуску, что только держись, братишки!..
А держался кто как, и кто за что, и кто как умел, кто за кого... Кому
какая карта в этой жестокой секе выпала из засаленной, захватанной многими
руками колоды революции. А игра пошла вусмерть, на раздевание, на кресты
нательные даже, на души и тела, непреклонная игра пошла-то, крупнее
некуда, - и банк держали сплошь махлевщики-шулера.
В этом всероссийском отчаянном "очке" Витюха-Маузер, к чести его
будет сказано, идеи товарищей Бакунина и Кропоткина за мандат и партийный
паек не продал, к большевикам не переметнулся, вильнув хвостом от усердия,
а когда те, с кем плечом к плечу бежал через Дворцовую, вместе со
"многими", заклеймили товарищей Кропоткина и Бакунина врагами революции,
шибко застрадал Витюха и подался в южную сторону, к товарищу батьке Махно.
Сманил его на Украину пробираться закадычный кореш, сигнальщик с
незабвенного линкора "Севастополь" Васька Семенов, да не дошел кореш,
сгинул в Воронежской "чеке".
Революционный матрос Витька-Маузер дошел, и водружал черное знамя
анархии над селами в причерноморских степях, вместе со "многими":
братишками с Балтики и Черного, мужиками местными и пришлыми, ветеранами
окопов германской, бывшими красноармейцами, всякими прочими... народными
массами. Союзу батьки с красными не рукоплескал, однако на время стерпел -
господа офицеры-золотопогонники симпатии вызывали еще меньшие.
Когда комиссары надули батьку как сопливого пацаненка и заходились
рубать в капусту его войско, Витюха-Маузер был среди немногих, кто
вырвался из цепких красных когтей вместе с Махно. Черное знамя анархии,
побагровевшее после альянса с большевиками, стало и вовсе зеленым после
разгрома махновской дивизии Красной Армии - с тоски, наверно. Батька,
озлобленный предательством "союзников", бандитствовал напропалую,
калифствовал на час, чуя близкий крах и предвидя кромешную алую мглу,
неотвратимым волглым туманищем застлавшую север и нисползающую на юг,
подобно тому, как по утрам заполняет непролазная взвесь лощины и овраги,
надолго притормаживая приход в них дневного солнечного света... Махно
тупым кровавым извергом, каким его после выставили, никогда не был, он
многое понимал, и мог бы при желании дать деру вовремя, но - не сделал
этого... Почему - знал только он сам. И валился в красную пропасть вместе
со всей некогда богатейшей империей, люто ненавидя теперь все, что
являлось атрибутами большевистской власти, становлению и укреплению коей
он сам немало поспособствовал, в свое время выполняя прямые указания
Ленина и Дзержинского, в частности развязав партизанскую войну с
оккупантами-немцами. В лучшие времена под знамена Батьки до полутора сотен
тысяч нерегулярных бойцов собиралось!.. Особенно ненавидел он, конечно,
Троцкого, бросившего "Армию имени Махно" в лоб на Турецкий Вал при штурме
Перекопа и несшего личную ответственность за расстрел почти всех, кто
выжил после бессмысленного и безумного штурма... (Впрочем, Льва Бронштейна
и без легендарного Батьки было кому ненавидеть, что в сороковом году с
помощью ледоруба и было продемонстрировано...) То, что он позже-таки ушел
в августе двадцать первого с остатками своей "гвардии" в Румынию, скорее
дело случая, нежели расчета; страсти, обуревавшие крестьянского вождя,
побуждавшие оставить кровавый след через всю Украину, с большей долей
вероятности должны были его похоронить в родной земле, а не в тридцать
четвертом, в земле кладбища Пер-Лашез. С другой стороны, на парижском
знаменитом погосте с такой компанией великих в землю лег, что дух
захватывает, кому там только не доводилось оканчивать бренный путь в
прошлом и в будущем!..
А Витька... Витька-Маузер был убежденным анархосиндикалистом, и
безыдейная резня его не вдохновляла. Деваться было некуда, и он терпел...
"Тэрпэць урвався", как говорят хохлы, после того случая с матросом
Иваном. Братишка, бывший моряк черноморского флота, минер эсминца
"Гаджибей", шел домой; устав воевать, он дезертировал из Красной Армии,
чтобы вернуться домой в родное село и пахать землю, поливая ее потом, а не
кровью. Угодил к махновцам; Батька лично говорил с матросиком, убеждал,
чтобы тот, как всякий себя поважающий мужик, носивший бескозырку, вставал
под черное знамя; Иван отказался. Дело было вечером; дал Махно матросу до
утра время подумать (справедливый был человек, стало быть, раз шанс
давал), ну а ежели и утром откажется, тогда не обессудь, в расход пойдешь,
браток...
Заперли Ивана в сарай; караульного поставили. Звали караульного
Витька-Маузер... После того, как вырвался из Старобельска со считанными
сотнями оставшихся в живых махновцев, участвовавших в штурме Перекопа,
бывший рулевой "Севастополя" входил в отряд охраны Батьки, слыл хлопцем
неустрашимым и яростным, особенно после того, как потерял глаз в бою с
эскадронами Конармии, наскочившими на штаб.
Доверенным хлопцем был Маузер, однако никто (и он сам тоже) не
подумал о том, что ставить матроса охранять матроса - не самое умное
решение... Когда Иван принялся просить "Братишка, отпусти...", Витька
неожиданно для себя подумал: "А-а, где наша не пропадала!", и - отпустил.
Сделали дыру в задней стене сарая... Золотой червонец, который Иван
упрятал, отказывался, но взял - очень уж просил браток. "Бывай, - сказал
ему, - жив, здоров, сыновей-внуков нарожай, рости, только больше не
попадай к нам, в расход пойдешь, и я с тобой". "Мне уж недалече, - ответил
черноморец, - шестьдесят верст осталось. Село Арбузинка, слыхал, может?..
Сын у меня есть уже, Гришаня... Уходил я когда в четырнадцатом, еще в
люльке гугукал... Из-за него и вернуться хочу. Вдруг что, заходи,
спрячу...". "Если что... ну давай!", - ответил Витька мрачно и толкнул
братишку в плечо. Иван канул в ночи. Маузер выждал и выстрелил в воздух.
Бросился якобы вдогонку... Переполох поднялся знатный. Потом Витюха долго
крыл отборным матом безрукого плотника, сварганившего сараюху. Батька
пришел, осмотрел место происшествия, ничего не сказал по поводу, махнул
рукой... "Всыпать ему плетей, чтобы на посту не спал", - велел. Всыпали...
От души под горячую руку всыпали, злясь за то, что с постелей поднял...
Исчез как-то Витька-Маузер из Вишневки, где третьи сутки
дневал-ночевал основной отряд махновцев, дожидаясь сведений разосланных
лазутчиков; канул в ночь, как Иван, и не видели с тех пор Витька-Маузера в
российских имперских пределах...
