свою аргументацию. Эксперимент опасен потому...
- Вот я, Роман Петрович, давно на вас смотрю и никак не могу понять,
как вы можете применять такие выражения к человеку-идеалу. Идеальный
человек ему, видите ли, опасен!
Тут Роман, видимо по молодости лет, потерял терпение.
- Да не Идеальный человек! - заорал он. - А ваш гений-потребитель!
Воцарилось зловещее молчание.
- Как вы сказали? - страшным голосом осведомился Выбегалло. -
Повторите. Как вы назвали идеального человека?
- Й-янус Полуэктович, - сказал Федор Симеонович, - так, друг мой,
нельзя все-таки...
- Нельзя! - воскликнул Выбегалло. - Правильно, товарищ Киврин,
нельзя! Мы имеем эксперимент международно-научного звучания! Исполин духа
должен появиться здесь, в стенах нашего института! Это символично! Товарищ
Ойра-Ойра с его прагматическим уклоном делячески, товарищи, относится к
проблеме! И товарищ Хунта тоже смотрит узколобо! Не смотрите на меня,
товарищ Хунта; царские жандармы меня не запугали, и вы меня тоже не
запугаете! Разве в нашем, товарищи, духе бояться эксперимента? Конечно,
товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви, позволительно
временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы, Федор
Симеонович, вы же простые русские люди!
- П-прекратите демагогию! - взорвался, наконец, и Федор Симеонович. -
К-как вам не совестно нести такую чушь? К-какой я вам п-простой человек? И
что это за слово такое - п-простой? Это д-дубли у нас простые!..
- Я могу сказать только одно, - равнодушно сообщил Кристобаль
Хозевич. - Я простой бывший Великий Инквизитор, и я закрою доступ к вашему
автоклаву до тех пор, пока не получу гарантии, что эксперимент будет
производиться на полигоне.
- И не ближе пяти к-километров от г-города, - добавил Федор
Симеонович. - Или д-даже десяти.
По-видимому, Выбегалле ужасно не хотелось тащить свою аппаратуру и
тащиться самому на полигон, где была вьюга и не было достаточного
освещения для кинохроники.
- Так, - сказал он, - понятно. Отгораживаете науку от народа. Тогда
уж, может быть, не на десять километров, а прямо на десять тысяч
километров, Федор Симеонович? Где-нибудь по ту сторону? Где-нибудь на
Аляске, Кристобаль Хозевич, или откуда вы там? Так прямо и скажите. А мы
запишем.
Снова воцарилось молчание, и было слышно, как грозно сопит Федор
Симеонович, потерявший дар слова.
- Лет триста назад, - холодно произнес Хунта, - за такие слова я
пригласил бы вас на прогулку за город, где отряхнул бы вам пыль с ушей и
проткнул насквозь.
- Ничего, ничего, - сказал Выбегалло. - Это вам не Португалия.
Критики не любите. Триста лет назад я бы с тобой тоже не особенно
церемонился, кафолин недорезанный.
Меня скрутило от ненависти. Почему молчит Янус? Сколько же можно? В
тишине раздались шаги, в приемную вышел бледный, оскаленный Роман и,
щелкнув пальцами, создал дубль Выбегаллы. Затем он с наслаждением взял
дубля за грудь, мелко потряс, взялся за бороду, сладострастно рванул
несколько раз, успокоился, уничтожил дубля и вернулся в кабинет.
- А ведь в-вас гнать надо, В-выбегалло, - неожиданно спокойным
голосом произнес Федор Симеонович. - Вы, оказывается, н-неприятная фигура.
- Критики, критики не любите, - отвечал, отдуваясь, Выбегалло.
И вот тут, наконец, заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был
мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет
произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет
сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за
собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор
полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем
заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Некоторое время, по-видимому, все переваривали это решение. Во всяком
случае, я переваривал. У Януса Полуэктовича была все-таки, несомненно,
странная манера выражать свои мысли. Впрочем, все охотно верили, что ему
виднее. Были уже прецеденты.
- Я пойду вызову машину, - сказал вдруг Роман и, вероятно, прошел
сквозь стену, потому что в приемной не появился.
Федор Симеонович и Хунта, наверно, согласно кивали головами, а
оправившийся Выбегалло вскричал:
- Правильное решение, Янус Полуэктович! Во время вы нам напомнили о
потерянной бдительности. Подальше, подальше от посторонних глаз. Только
вот грузчики мне понадобятся. Автоклав у меня тяжелый, значить, пять тонн
все-таки...
- Конечно, - сказал Янус. - Распорядитесь.
В кабинете задвигали креслами, и я торопливо допил кофе.
В течение последующего часа я вместе с теми, кто еще оставался в
институте, торчал у подъезда и наблюдал, как грузят автоклав, стереотрубы,
бронещиты и зипуны на всякий случай. Буран утих, утро стояло морозное и
ясное.
Роман пригнал грузовик на гусеничном ходу. Вурдалак Альфред привел
грузчиков-гекатонхейров. Котт и Гиес шли охотно, оживленно галдя сотней
глоток и на ходу засучивая многочисленные рукава, а Бриарей тащился
следом, выставив вперед корявый палец, и ныл, что ему больно, что у него
несколько голов кружатся, что он ночь не спал. Котт взял автоклав, Гиес -
все остальное. Тогда Бриарей, увидев, что ему ничего не досталось,
принялся распоряжаться, давать указания и помогать советами. Он забегал
вперед, открывал и держал двери, то и дело присаживался на корточки и,
заглядывая снизу, кричал: "Пошло! Пошло!" или "Правее бери! Зацепляешься!"
В конце концов ему наступили на руку, а самого защемили между автоклавом и
стеной. Он разрыдался, и Альфред отвел его обратно в виварий.
В грузовик набилось порядочно народу. Выбегалло залез в кабину
водителя. Он был очень недоволен и у всех спрашивал, который час. Грузовик
уехал было, но через пять минут вернулся, потому что выяснилось, что
забыли корреспондентов. Пока их искали, Котт и Гиес затеяли играть в
снежки, чтобы согреться, и выбили два стекла. Потом Гиес сцепился с
каким-то ранним пьяным, который кричал: "Все на одного, да?" Гиеса
оттащили и затолкали обратно в кузов. Он вращал глазами и грозно ругался
по-эллински. Появились дрожащие со сна Г._Проницательный и Б._Питомник, и
грузовик, наконец, уехал.
Институт опустел. Была половина девятого. Весь город спал. Мне очень
хотелось отправиться вместе со всеми на полигон, но делать было нечего, и
я вздохнул и пустился во второй обход.
Я, зевая, шел по коридорам и гасил везде свет, пока не добрался до
лаборатории Витьки Корнеева. Витька Выбегалловыми экспериментами не
интересовался. Он говорил, что таких, как Выбегалло, нужно беспощадно
передавать Хунте в качестве подопытных животных на предмет выяснения, не
являются ли они летательными мутантами. Поэтому Витька никуда не поехал, а
сидел на диване-трансляторе, курил сигарету и лениво беседовал с Эдиком
Амперяном, Эдик лежал рядом и, задумчиво глядя в потолок, сосал леденец.
На столе в ванне с водой бодро плавал окунь.
- С Новым годом, - сказал я.
- С Новым годом, - приветливо отозвался Эдик.
- Вот пусть Сашка скажет, - предложил Корнеев. - Саша, бывает
небелковая жизнь?
- Не знаю, - сказал я. - Не видел. А что?
- Что значит - не видел? М-поле ты тоже никогда не видел, а
напряженность его рассчитываешь.
- Ну и что? - сказал я. Я смотрел на окуня в ванне. Окунь плавал
кругами, лихо поворачиваясь на виражах, и тогда было видно, что он
выпотрошен. - Витька, - сказал я, - получилось все-таки?
- Саша не хочет говорить про небелковую жизнь, - сказал Эдик. - И он
прав.
- Без белка жить можно, - сказал я, - а вот как он живет без
потрохов?
- А вот товарищ Амперян говорит, что без белка жить нельзя, - сказал
Витька, заставляя струю табачного дыма сворачиваться в смерч и ходить по
комнате, огибая предметы.
- Я говорю, что жизнь - это белок, - возразил Эдик.
- Не ощущаю разницы, - сказал Витька. - Ты говоришь, что если нет
белка, то нет и жизни.
- Да.
- Ну, а это что? - спросил Витька. Он слабо помахал рукой.
На столе рядом с ванной появилось отвратительное существо, похожее на
ежа и на паука одновременно. Эдик приподнялся и заглянул на стол.
- Ах, - сказал он и снова лег. - Это не жизнь. Это нежить. Разве
Кощей Бессмертный - это небелковое существо?
- А что тебе надо? - спросил Корнеев. - Двигается? Двигается.
Питается? Питается. Размножаться может. Хочешь, он сейчас размножится?
Эдик вторично приподнялся и заглянул на стол. Еж-паук неуклюже
топтался на месте. Похоже было, что ему хочется идти на все четыре стороны
одновременно.
- Нежить не есть жизнь, - сказал Эдик. - Нежить существует лишь
постольку, поскольку существует разумная жизнь. Можно даже сказать точнее:
поскольку существуют маги. Нежить есть отход деятельности магов.
- Хорошо, - сказал Витька.
Еж-паук исчез. Вместо него на столе появился маленький Витька
Корнеев, точная копия настоящего, но величиной с руку. Он щелкнул
маленькими пальчиками и создал микродубля еще меньшего размера. Тот тоже
щелкнул пальцами. Появился дубль величиной с авторучку. Потом величиной со
спичечный коробок. Потом - с наперсток.
- Хватит? - спросил Витька. - Каждый из них маг. Ни в одном нет и
молекулы белка.
- Неудачный пример, - сказал Эдик с сожалением. - Во-первых, они
ничем принципиально не отличаются от станка с программным управлением,
во-вторых, они являются не продуктом развития, а продуктом твоего
белкового мастерства. Вряд ли стоит спорить, способна ли дать эволюция
саморазмножающиеся станки с программным управлением.
- Много ты знаешь об эволюции, - сказал грубый Корнеев. - Тоже мне
Дарвин! Какая разница, химический процесс или сознательная деятельность. У
тебя тоже не все предки белковые. Прапрапраматерь твоя была, готов
признать, достаточно сложной, но вовсе не белковой молекулой. И может
быть, наша так называемая сознательная деятельность, есть тоже некоторая
разновидность эволюции. Откуда мы знаем, что цель природы - создать
товарища Амперяна? Может быть, цель природы - это создание нежити руками
товарища Амперяна. Может быть.
- Понятно, понятно. Сначала протовирус, потом белок, потом товарищ
Амперян, а потом вся планета заселяется нежитью.
- Именно, - сказал Витька.
- А мы все за ненадобностью вымерли.
- А почему бы и нет? - сказал Витька.
- У меня есть один знакомый, - сказал Эдик. - Он утверждает, будто
человек - это только промежуточное звено, необходимое природе для создания
венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона.
- А почему бы в конце концов и нет?
- А потому, что мне не хочется, - сказал Эдик. - У природы свои цели,
а у меня свои.
- Антропоцентрист, - сказал Витька с отвращением.
- Да, - гордо сказал Эдик.
- С антропоцентристами дискутировать не желаю, - сказал грубый
Корнеев.
- Тогда давай рассказывать анекдоты, - спокойно предложил Эдик и
сунул в рот еще один леденец.
Витькины дубли на столе продолжали работать. Самый маленький дубль
был уже ростом с муравья. Пока я слушал спор антропоцентриста с
космоцентристом, мне пришла в голову одна мысль.
- Ребятишечки, - сказал я с искусственным оживлением. - Что же это вы
не пошли на полигон?
- А зачем? - спросил Эдик.
- Ну, все-таки интересно...
- Я никогда не хожу в цирк, - сказал Эдик. - Кроме того: уби нил
