- Куда? - сказал я. Я знал куда.
- Газету делать.
- Зачем?
- Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось два
дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей газеты,
главным подгонялой и цензором.
- Слушай, - сказал я, давай завтра, а?
- Завтра я не смогу, - сказала Стеллочка. - Завтра я улетаю в Сухуми.
Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака записать, как
самого ответственного... Сам он к вожаку подходить боится, потому что
вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я
стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую
строчку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
- Где будем делать? - спросил я по дороге. - В месткоме?
- В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас пустил
к себе Роман.
- А о чем писать надо? Опять про баню?
- Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую Гору. Хому Брута надо
заклеймить.
- Хома наш Брут - ужасный плут, - сказал я.
- И ты, Брут, - сказала Стелла.
- Это идея, - сказал я. - Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета - огромный
девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью,
пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд с
сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и
виднелся выпуклый волосатый животик.
- Здорово, - сказал я.
- Привет, - сказал Саня.
Гремела музыка - Саня крутил портативный приемник.
- Ну что у вас? - сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая "Навстречу празднику". Была
заметка Кербера Псоевича "Результаты обследования состояния выполнения
распоряжений дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого -
начало второго квартала". Была статья профессора Выбегаллы "Наш долг - это
долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами". Была статья
Володи Почкина "О всесоюзном совещании по электронной магии". Была заметка
какого-то домового "Когда же продуют паровое отопление на четвертом
этаже". Была статья председателя столового комитета "Ни рыбы, ни мяса" -
шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась она словами:
"Фосфор нужен человеку, как воздух". Была заметка Романа о работах отдела
Недоступных Проблем. Для рубрики "Наши ветераны" была статья Кристобаля
Хунты "От Севильи до Гренады. 1547_г.". Было еще несколько маленьких
заметок, в которых критиковалось: отсутствие надлежащего порядка в кассе
взаимопомощи; наличие безалаберности в организации работы добровольной
пожарной дружины; допущение азартных игр в виварии. Было несколько
карикатур. На одной изображался Хома Брут, расхлюстанный и с лиловым
носом. На другой высмеивалась баня - был нарисован голый синий человек,
застывающий под ледяным душем.
- Ну и скучища! - сказал я. - А может, не надо стихов?
- Надо, - сказала Стеллочка со вздохом. - Я уже заметки и так и сяк
раскладывала, все равно остается свободное место.
- А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь,
расцветающие анютины глазки... А, Санька?
- Работайте, работайте, - сказал Дрозд. - Мне надо писать.
- Подумаешь, - сказал я. Три слова написать.
- На фоне звездной ночи, - сказал Дрозд внушительно. - И ракету. И
еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
- Так сходи поешь, - сказал я.
- А мне не на что, - сказал он раздраженно. - Я магнитофон купил. В
комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы сделали мне пару
бутербродов. С маслом и с вареньем. Или, лучше, десятку сотворите.
Я вынул рубль и показал ему издали.
- Вот заголовок напишешь - получишь.
- Насовсем? - живо сказал Саня.
- Нет. В долг.
- Ну, это все равно, - сказал он. - Только учти, что я сейчас умру. У
меня уже начались спазмы. И холодеют конечности.
- Врет он все, - сказала Стелла. - Саша, давай вон за тот столик
сядем и все стихи сейчас напишем.
Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры.
Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом Стелла
произнесла:
- Таких людей, как этот Брут, поберегись - они сопрут!
- Что сопрут? - спросил я. - Он разве что-нибудь спер?
- Нет, - сказала Стелла. - Он хулиганил и дрался. Это я для рифмы.
Мы снова подождали. Ничего, кроме "поберегись - они сопрут", в голову
мне не лезло.
- Давай рассуждать логически, - сказал я. - Имеется Хома Брут. Он
напился пьяный. Дрался. Что он еще делал?
- К девушкам приставал, - сказала Стелла. - Стекло разбил.
- Хорошо, - сказал я. - Еще?
- Выражался...
- Вот странно, - подал голос Саня Дрозд. - Я с этим Брутом работал в
кинобудке. Парень как парень. Нормальный...
- Ну? - сказал я.
- Ну и все.
- Ты рифму можешь дать на "Брут"? - спросил я.
- Прут.
- Уже было, - сказал я. - Сопрут.
- Да нет. Прут. Палка такая, которой секут.
Стелла сказала с выражением:
- Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите Брута
там и тут.
- Не годится, - сказал Дрозд. - Пропаганда телесных наказаний.
- Помрут, - сказал я. - Или просто - мрут.
- Товарищ, пред тобою Брут, сказала Стелла. - От слов его все мухи
мрут.
- Это от ваших стихов все мухи мрут, - сказал Дрозд.
- Ты заголовок написал? - спросил я.
- Нет, - сказал Дрозд кокетливо.
- Вот и займись.
- Позорят славный институт, - сказала Стелла, - такие пьяницы, как
Брут.
- Это хорошо, - сказал я. - Это мы дадим в конец. Запиши. Это будет
мораль, свежая и оригинальная.
- Чего же в ней оригинального? - спросил простодушный Дрозд.
Я не стал с ним разговаривать.
- Теперь надо описать, - сказал я, - как он хулиганил. Скажем так.
Напился пьян, как павиан, за словом не полез в карман, был человек, стал
хулиган.
- Ужасно, - сказала Стелла с отвращением.
Я подпер голову руками и стал смотреть на карикатуру. Дрозд,
оттопырив зад, водил кисточкой по ватману. Ноги его в предельно узких
джинсах были выгнуты дугой. Меня осенило.
- Коленками назад! - сказал я. - Песенка!
- "Сидел кузнечик маленький коленками назад", - сказала Стелла.
- Точно, - сказал Дрозд, не оборачиваясь. - И я ее знаю. "Все гости
расползалися коленками назад", - пропел он.
- Подожди, подожди, - сказал я. Я чувствовал вдохновение. - Дерется и
бранится он, и вот вам результат: влекут его в милицию коленками назад.
- Это ничего, - сказала Стелла.
- Понимаешь? - сказал я. - Еще пару строф, и чтобы везде был рефрен
"коленками назад". Упился сверх кондиции... Погнался за девицею...
Что-нибудь вроде этого.
- Отчаянно напился он, - сказал Стелла. - Сам черт ему не брат. В
чужую дверь вломился он коленками назад.
- Блеск! - сказал я. - Записывай. А он вламывался?
- Вламывался, вламывался.
- Отлично! - сказал я. - Ну, еще одну строфу.
- Погнался за девицею коленками назад, - сказала Стелла задумчиво. -
Первую строчку нужно...
- Амуниция, - сказал я. - Полиция. Амбиция. Юстиция.
- Ютится он, - сказала Стелла. - Стремится он. Не бриться и не
мыться...
- Он, - добавил Дрозд. - Это верно. Это у вас получилась
художественная правда. Сроду он не брился и не мылся.
- Может, вторую строчку придумаем? - предложила Стелла. - Назад -
аппарат - автомат...
- Гад, - сказал я. Рад.
- Мат, - сказал Дрозд. - Шах, мол, и мат.
Мы опять долго молчали, бессмысленно глядя друг на друга и шевеля
губами. Дрозд постукивал кисточкой о края чашки с водой.
- Играет и резвится он, - сказал я наконец, - ругаясь, как пират.
Погнался за девицею коленками назад.
- Пират - как-то... - сказала Стелла.
- Тогда: сам черт ему не брат.
- Это уже было.
- Где?.. Ах да, действительно было.
- Как тигра полосат, - предложил Дрозд.
Тут послышалось легкое царапанье, и мы обернулись. Дверь в
лабораторию Януса Полуэктовича медленно отворялась.
- Смотри-ка! - изумленно воскликнул Дрозд, застывая с кисточкой в
руке.
В щель вполз маленький зеленый попугай с ярким красным хохолком на
макушке.
- Попугайчик! - воскликнул Дрозд. - Попугай! Цып-цып-цып-цып...
Он стал делать пальцами движения, как будто крошил хлеб на пол.
Попугай глядел на нас одним глазом. Затем он разинул горбатый, как нос у
Романа, черный клюв и хрипло выкрикнул:
- Р-реактор! Р-реактор! Надо выдер-ржать!
- Какой сла-авный! - воскликнула Стелла. - Саня, поймай его...
Дрозд двинулся было к попугаю, но остановился.
- Он же, наверное, кусается, - опасливо произнес он. - Вон клюв
какой.
Попугай оттолкнулся от пола, взмахнул крыльями и как-то неловко
запорхал по комнате. Я следил за ним с удивлением. Он был очень похож на
того, вчерашнего. Родной единокровный брат-близнец. Полным-полно попугаев,
подумал я.
Дрозд отмахнулся кисточкой.
- Еще долбанет, пожалуй, - сказал он.
Попугай сел на коромысло лабораторных весов, подергался,
уравновешиваясь, и разборчиво крикнул:
- Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-рубидий!
Потом он нахохлился, втянул голову и закрыл глаза пленкой. По-моему,
он дрожал. Стелла быстро сотворила кусок хлеба с повидлом, отщипнула
корочку и поднесла ему под клюв. Попугай не реагировал. Его явно
лихорадило, и чашки весов, мелко трясясь, позвякивали о подставку.
- По-моему, он больной, - сказал Дрозд. Он рассеяно взял из рук
Стеллы бутерброд и стал есть.
- Ребята, - сказал я, - кто-нибудь видел раньше в институте попугаев?
Стелла помотала головой. Дрозд пожал плечами.
- Что-то слишком много попугаев за последнее время, - сказал я. - И
вчера тоже...
- Наверное, Янус экспериментирует с попугаями, - сказала Стелла. -
Антигравитация или еще что-нибудь в этом роде...
Дверь в коридор отворилась, и толпой вошли Роман Ойра-Ойра, Витька
Корнеев, Эдик Амперян и Володя Почкин. В комнате стало шумно. Корнеев,
хорошо выспавшийся и очень бодрый, принялся листать заметки и громко
издеваться над стилем. Могучий Володя Почкин, как замредактора исполняющий
в основном полицейские обязанности, схватил Дрозда за толстый загривок,
согнул его пополам и принялся тыкать носом в газету, приговаривая:
"Заголовок где? Где заголовок, Дроздилло?" Роман требовал от нас готовых
стихов. А Эдик, не имевший к газете никакого отношения, прошел к шкафу и
принялся с грохотом передвигать в нем разные приборы. Вдруг попугай
заорал: "Овер-рсан! Овер-рсан"! - и все замерли.
Роман уставился на попугая. На лице его появилось давешнее выражение,
словно его только что осенила необычайная идея. Володя Почкин отпустил
Дрозда и сказал: "Вот так штука, попугай!" Грубый Корнеев немедленно
протянул руку, чтобы схватить попугая поперек туловища, но попугай
вырвался, и Корнеев схватил его за хвост.
- Оставь, Витька! - закричала Стелла сердито. - Что за манера -
мучить животных?
Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его, как
голубя, Стелла гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал перья в хвосте.
Роман посмотрел на меня.
- Любопытно, - сказал он. - Правда?
- Откуда он здесь взялся, Саша? - вежливо спросил Эдик.
Я мотнул головой в сторону лаборатории Януса.
- Зачем Янусу попугай? - осведомился Эдик.
- Ты это меня спрашиваешь? - сказал я.
- Нет, это вопрос риторический, - серьезно сказал Эдик.
