вдыхали ароматы, мы закатывали глаза и чмокали, мы потирали руки, ходя
вокруг, мы предвкушали...
- Давайте, наконец, внесем ясность, - вкрадчивым голосом начал Роман,
- в запутанную проблему Тунгусского дива. До нас этой проблемой занимались
люди, абсолютно лишенные фантазии. Все эти кометы, метеориты из
антивещества, самовзрывающиеся атомные корабли, всякие там космические
облака и квантовые генераторы - все это слишком банально, а значит, далеко
от истины. Для меня Тунгусский метеорит всегда был кораблем пришельцев, и
я всегда полагал, что корабль не могут найти на месте взрыва просто
потому, что его там давно уже нет. До сегодняшнего дня я думал, что
падение тунгусского метеорита есть не посадка корабля, а его взлет. И уже
эта черновая гипотеза многое объясняла. Идеи дискретной контрамоции
позволяют покончить с этой проблемой раз и навсегда. Что же произошло
тридцатого _и_ю_н_я_ тысяча девятьсот восьмого года в районе Подкаменной
Тунгуски? Примерно в середине _и_ю_л_я_ того же года в околосолнечное
пространство вторгся корабль пришельцев. Но это были не простые,
безыскусные пришельцы фантастических романов. Это были контрамоты,
товарищи! Люди, прибывшие в наш мир из другой вселенной, где время течет
навстречу нашему. В результате взаимодействия противоположных потоков
времени они из обыкновенных контрамотов, воспринимающих нашу вселенную как
фильм, пущенный наоборот, превратились в контрамотов дискретного типа.
Природа этой дискретности нас пока не интересует. Важно другое. Важно то,
что жизнь их в нашей вселенной стала подчинена определенному ритмическому
циклу. Если предположить для простоты, что единичный цикл был у них равен
земным суткам, то существование их, с нашей точки зрения, выглядело бы
так. В течение, скажем, первого июля они живут, работают и питаются
совершенно как мы. Однако ровно, скажем, в полночь они вместе со своим
оборудованием переходят не во второе июля, как это делаем мы, простые
смертные, а в самое начало тридцатого июня, то есть не на мгновенье
вперед, а на двое суток назад, если рассуждать с нашей точки зрения. Точно
также в конце тридцатого июня они переходят не в первое июля, а в самое
начало двадцать девятого июня. И так далее. Оказавшись в непосредственной
близости от Земли, наши контрамоты с изумлением обнаружили, если не
обнаружили этого еще раньше, что Земля совершает на своей орбите весьма
странные скачки - скачки, чрезвычайно затрудняющие астронавигацию. Кроме
того, находясь над Землею первого июля в нашем счете времени, они
обнаружили в самом центре гигантского Евразийского материка мощный пожар,
дым которого они наблюдали в могучие телескопы и раньше - второго,
третьего и так далее июля в нашем счете времени. Катаклизм и сам по себе
заинтересовал их, однако научное их любопытство было окончательно
распалено, когда утром тридцатого июня - в нашем счете времени - они
заметили, что никакого пожара нет и в помине, а под кораблем расстилается
спокойное зеленое море тайги. Заинтригованный капитан приказал посадку в
том самом месте, где он вчера - в его счете времени - своими глазами
наблюдал эпицентр огненной катастрофы. Дальше пошло как полагается.
Защелкали тумблеры, замерцали экраны, загремели планетарные двигатели, в
которых взрывался ка-гамма-плазмоин...
- Как-как? - спросил Витька.
- Ка-гамма-плазмоин. Или, скажем, мю-дельта-ионопласт.
Корабль, окутанный пламенем, рухнул в тайгу и, естественно, зажег ее.
Именно эту картину и наблюдали крестьяне села Карелинского и другие люди,
вошедшие впоследствии в историю как очевидцы. Пожар был ужасен. Контрамоты
выглянули было наружу, затрепетали и решили переждать за тугоплавкими и
жаростойкими стенами корабля. До полуночи они с трепетом прислушивались к
свирепому реву и треску пламени, а ровно в полночь все вдруг стихло. И не
удивительно. Контрамоты вступили в свой новый день - двадцать девятое июня
по нашему времяисчислению. И когда отважный капитан с огромными
предосторожностями решился около двух часов ночи высунуться наружу, он
увидел в свете мощных прожекторов спокойно качающиеся сосны и тут же
подвергся нападению тучи мелких кровососущих насекомых, известных под
названием гнуса или мошки в нашей терминологии.
Роман перевел дух и оглядел нас. Нам очень нравилось. Мы предвкушали,
как точно так же разделаем под орех тайну попугая.
- Дальнейшая судьба пришельцев-контрамотов, - продолжал Роман, - не
должна нас интересовать. Может быть, числа пятнадцатого июня они тихо и
бесшумно, используя на этот раз ничего не воспламеняющую
альфа-бета-гамма-антигравитацию, снялись со странной планеты и вернулись
домой. Может быть, они все до одного погибли, отравленные комариной
слюной, а их космический корабль еще долго торчал на нашей планете,
погружаясь в пучину времени, и на дне Силурийского моря по нему ползали
трилобиты. Не исключено также, что где-нибудь в девятьсот шестом или в
девятьсот первом году набрел на него таежный охотник и долго потом
рассказывал об этом приятелям, которые, как и следует быть, ни на грош ему
не верили. Заканчивая свое небольшое выступление, я позволю себе выразить
сочувствие славным исследователям, которые тщетно пытались обнаружить
что-нибудь в районе Подкаменной Тунгуски. Завороженные очевидностью, они
интересовались только тем, что происходило в тайге _п_о_с_л_е_ взрыва, и
никто из них не попытался узнать, что там было _д_о. Дикси. <я сказал
(лат.)>
Роман откашлялся и выпил кружку живой воды.
- У кого есть вопросы к докладчику? - осведомился Эдик. - Нет
вопросов? Превосходно. Вернемся к нашим попугаям. Кто просит слова?
Слова просили все. И все заговорили. Даже Роман, который слегка
охрип. Мы рвали друг у друга листочек со списком вопросов и вычеркивали
вопросы один за другим, и через какие-нибудь полчаса была составлена
исчерпывающе ясная и детально разработанная картина наблюдаемого явления.
В тысяча восемьсот сорок первом году в семье небогатого помещика и
отставного армейского прапорщика Полуэкта Хрисанфовича Невструева родился
сын. Назвали его Янусом в честь дальнего родственника Януса Полуэктовича
Невструева, точно предсказавшего пол, а так же день и даже час рождения
младенца. Родственник этот, тихий, скромный старичок, переехал в поместье
отставного прапорщика вскоре после наполеоновского нашествия, жил во
флигеле и предавался ученым занятиям. Был он чудаковат, как и полагается
ученым людям, со многими странностями, однако привязался к своему
крестнику всей душой и не отходил от него ни на шаг, настойчиво внедряя в
него познания из математики, химии и других наук. Можно сказать, что в
жизни младшего Януса не было ни одного дня без Януса-старшего, и, верно,
потому он не замечал того, чему дивились другие: старик не только не
дряхлел с годами, но, напротив, становился как будто бы даже сильнее и
бодрее. К концу столетия старый Янус посвятил младшего в окончательные
тайны аналитической, релятивистской и обобщенной магии. Они продолжали
жить и трудиться бок о бок, участвуя во всех войнах и революциях,
претерпевая более или менее мужественно все превратности истории, пока не
попали, наконец, в Научно-Исследовательский Институт Чародейства и
Волшебства...
Откровенно говоря, вся эта вводная часть являлась сплошной
литературой. О прошлом Янусов мы достоверно знали только тот факт, что
родился Я. П. Невструев седьмого марта тысяча восемьсот сорок первого
года. Каким образом и когда Я. П. Невструев стал директором института, нам
было совершенно неизвестно. Мы не знали даже, кто первый догадался и
проговорился о том, что У-Янус и А-Янус - один человек в двух лицах. Я
узнал об этом у Ойры-Ойры и поверил, потому что понять не мог. Ойра-Ойра
узнал от Жиакомо и тоже поверил, потому что был молод и восхищен.
Корнееву рассказала об этом уборщица, и Корнеев тогда решил, что сам
факт настолько тривиален, что о нем не стоит размышлять. А Эдик слышал,
как об этом разговаривали Саваоф Баалович и Федор Симеонович. Эдик был
тогда младшим препаратором и верил вообще во все, кроме бога.
Итак, прошлое Янусов представлялось нам весьма приблизительно. Зато
будущее мы знали совершенно точно. А-Янус, который сейчас занят больше
институтом, чем наукой, в недалеком будущем чрезвычайно увлечется идеей
практической контрамоции. Он посвятит ей всю жизнь. Он заведет себе друга
- маленького зеленого попугая, по имени Фотон, которого подарят ему
знаменитые русские космолетчики. Это случится девятнадцатого мая не то
тысяча девятьсот семьдесят третьего, не то две тысячи семьдесят третьего
года - именно так хитроумный Эдик расшифровал таинственный номер 190573 на
кольце. Вероятно, вскорости после этого А-Янус добьется, наконец,
решительного успеха и превратит в контрамота и самого себя и попугая
фотона, который в момент эксперимента будет, конечно, сидеть у него на
плече и просить сахарок. Именно в этот момент, если мы хоть что-нибудь
понимаем в контрамоции, человеческое будущее лишится Януса Полуэктовича
Невструева, но зато человеческое прошлое обретет сразу двух Янусов, ибо
А-Янус превратится в У-Януса, и заскользит назад по оси времени. Они будут
встречаться каждый день, но ни разу в жизни А-Янусу не придет в голову
что-либо заподозрить, потому что ласковое морщинистое лицо У-Януса, своего
дальнего родственника и учителя, он привык видеть с колыбели. И каждую
полночь, ровно в ноль часов ноль-ноль минут ноль-ноль секунд ноль-ноль
терций по местному времени А-Янус будет, как и все мы, переходить из
сегодняшней ночи в завтрашнее утро, тогда как У-Янус и его попугай в тот
же самый момент, за мгновение, равное одному микрокванту времени, будет
переходить из нашей сегодняшней ночи в наше вчерашнее утро.
Вот почему попугаи за номером один, два и три, наблюдавшиеся
соответственно десятого, одиннадцатого и двенадцатого, были так похожи
друг на друга: они были просто одним и тем же попугаем. Бедный старый
Фотон! Может быть, его одолела старость, а может быть, его прохватил
сквозняк, но он заболел и прилетел умирать на любимые весы в лаборатории
Романа. Он умер, и его огорченный хозяин устроил ему огненное погребение и
развеял его пепел, и сделал это потому, что не знал, как ведут себя
мертвые контрамоты. А может быть, именно потому, что знал. Мы,
естественно, наблюдали весь этот процесс, как кино с переставленными
частями. Девятого Роман находит в печке уцелевшее перо Фотона. Трупа
Фотона уже нет, он сожжен завтра. Завтра, десятого, Роман находит его в
чашке Петри. У-Янус находит покойника тогда же и там же и сжигает его в
печи. Сохранившееся перо остается в печи до конца суток и в полночь
перескакивает в девятое. Одиннадцатого с утра Фотон жив, хотя уже болен.
Он издыхает на наших глазах под весами (На которых он будет так любить
сидеть теперь), и простодушный Саня Дрозд кладет его в чашку Петри, где
покойник пролежит до полуночи, перескочит в утро десятого, будет найден
У-Янусом, сожжен, развеян по ветру, но перо его останется, пролежит до
полуночи, перескочит в утро девятого, и там найдет его Роман. Двенадцатого
с утра Фотон жив и бодр, он дает Корнееву интервью и просит сахарок, а в
полночь перескочит в утро одиннадцатого, заболеет, умрет, будет положен в
чашку Петри, в полночь перескочит в утро десятого, будет сожжен и развеян,
но останется перо, которое в полночь перескочит в утро девятого, будет
