лабораторию и буквально на несколько минут запирается там. Один раз он
вбежал туда так поспешно, что не успел закрыть дверь...
- И что? - спросила Стелла замирающим голосом.
- Ничего. Сел в кресло, посидел немножко и вернулся обратно. И сразу
спросил, не беседовал ли я с ним о чем-нибудь важном.
- Я пошел, - сказал Корнеев, поднимаясь.
- И я, - сказал Эдик. - У нас сейчас семинар.
- И я, - сказал Володя Почкин.
- Нет, - сказал Роман. - Ты сиди и печатай. Назначаю тебя главным.
Ты, Стеллочка, возьми Сашу и пиши стихи. А вот я пойду. Вернусь вечером, и
чтобы газета была готова.
Они ушли, а мы остались делать газету. Сначала мы пытались что-нибудь
придумать, но быстро утомились и поняли, что не можем. Тогда мы написали
небольшую поэму об умирающем попугае. Когда Роман вернулся, газета была
готова, Дрозд лежал на столе и поглощал бутерброды, а Почкин объяснял нам
со Стеллой, почему происшествие с попугаем совершенно невозможно.
- Молодцы, - сказал Роман. - Отличная газета. А какой
Заголовок! Какое бездонное звездное небо! И как мало опечаток!.. А
где попугай?
Попугай лежал в чашке Петри, в той самой чашке и на том самом месте,
где мы с Романом видели его вчера. У меня даже дух захватило.
- Кто его сюда положил? - осведомился Роман.
- Я, - сказал Дрозд. - А что?
- Нет, ничего, - сказал Роман. - Пусть лежит. Правда, Саша?
Я кивнул.
- Посмотрим, что с ним будет завтра, - сказал Роман.
4
Эта бедная старая невинная птица ругается, как
тысяча чертей, но она не понимает, что говорит.
Р. Стивенсон
Однако завтра с самого утра мне пришлось заняться своими прямыми
обязанностями. "Алдан" был починен и готов к бою, и, когда я пришел после
завтрака в электронный зал, у дверей уже собралась небольшая очередь
дублей с листками предлагаемых задач. Я начал с того, что мстительно
прогнал дубля Кристобаля Хунты, написав на его листке, что не могу
разобрать почерк. (Почерк у Кристобаля Хозевича был действительно
неудобочитаемым; Хунта писал по-русски готическими буквами.) Дубль Федора
Симеоновича принес программу, составленную лично Федором Симеоновичем. Это
была первая программа, которую составил сам Федор Симеонович без всяких
советов, подсказок и указаний с моей стороны. Я внимательно просмотрел
программу и с удовольствием убедился, что составлена она грамотно,
экономно и не без остроумия. Я исправил некоторые незначительные ошибки и
передал программу своим девочкам. Потом я заметил, что в очереди томится
бледный и напуганный бухгалтер рыбозавода. Ему было страшно и неуютно, и я
сразу принял его.
- Да неудобно как-то, - бормотал он, опасливо косясь на дублей. - Вот
ведь товарищи ждут, раньше меня пришли...
- Ничего, это не товарищи, - успокоил я его.
- Ну граждане...
- И не граждане.
Бухгалтер совсем побелел и, склонившись ко мне, проговорил
прерывающимся шепотом:
- То-то же я смотрю - не мигают оне... А вот этот в синем - он,
по-моему, и не дышит...
Я уже отпустил половину очереди, когда позвонил Роман.
- Саша?
- Да.
- А попугая-то нет.
- А вот так.
- Уборщица выбросила?
- Спрашивал. Не только не выбросила, но и не видела.
- Может быть, домовые хамят?
- Это в лаборатории-то директора? Вряд ли.
- Н-да, - сказал я. - А может быть, сам Янус?
- Янус еще не приходил. И вообще, кажется, не вернулся из Москвы.
- Так как же это все понимать? - спросил я.
- Не знаю. Посмотрим.
Мы помолчали.
- Ты меня позовешь? - спросил я. - Еще что-нибудь интересное...
- Ну конечно. Обязательно. Пока, дружище.
Я заставил себя не думать об этом попугае, до которого мне в конце
концов не было никакого дела. Я отпустил всех дублей, проверил все
программы и занялся гнусной задачкой, которая уже давно висела на мне. Эту
гнусную задачу дали мне абсолютники. Сначала я им сказал, что она не имеет
ни смысла, ни решения, как и большинство их задач. Но потом посоветовался
с Хунтой, который в таких вещах разбирался очень тонко, и он мне дал
несколько обнадеживающих советов. Я много раз обращался к этой задаче и
снова ее откладывал, а вот сегодня добил-таки. Получилось очень изящно.
Как раз когда я кончил и, блаженствуя, откинулся на спинку стула,
оглядывая решение издали, пришел темный от злости Хунта. Глядя мне в ноги,
голосом сухим и неприятным он осведомился, с каких это пор я перестал
разбирать его почерк. Это чрезвычайно напоминает ему саботаж, сообщил он.
Я с умилением смотрел на него.
- Кристобаль Хозевич, - сказал я. - Я ее все-таки решил. Вы были
совершенно правы. Пространство заклинаний действительно можно свернуть по
любым четырем переменным.
Он поднял, наконец, глаза и посмотрел на меня. Наверное, у меня был
очень счастливый вид, потому что он смягчился и проворчал:
- Позвольте посмотреть.
Я отдал ему листки, он сел рядом со мною, и мы вместе разобрали
задачу с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших
преобразования, одно из которых подсказал мне он, а другое нашел я сам.
- У нас с вами неплохие головы, Алехандро, - сказал, наконец, Хунта.
- В нас есть артистичность мышления. Как вы находите?
- По-моему, мы молодцы, - сказал я искренне.
- Я тоже так думаю, - сказал он. - Это мы опубликуем. Это никому не
стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки.
Мы пришли в отличное настроение и начали разбирать новую задачу
Хунты, и очень скоро он сказал, что и раньше иногда считал себя
п_о_б_р_е_к_и_т_о, а в том, что я математически невежественен, убедился
при первой же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположение,
что ему, пожалуй, пора уже на пенсию, а меня надо в три шеи гнать из
института грузить лес, потому что ни на что другое я не годен. Он возразил
мне. Он сказал, что ни о какой пенсии не может быть и речи, что его
надлежит пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к
лесоразработкам, где определенный интеллектуальный уровень все-таки
необходим, а назначить учеником младшего черпальщика в ассенизационном
обозе при холерных бараках. Мы сидели, подперев головы, и предавались
самоуничтожению, когда в зал заглянул Федор Симеонович. Насколько я понял,
ему не терпелось узнать мое мнение о составленной им программе.
- Программа! - желчно усмехнувшись, произнес Хунта. - Я не видел
твоей программы, Теодор, но я уверен, что она гениальна по сравнению с
этим... - Он с отвращением подал двумя пальцами Федору Симеоновичу листок
со своей задачей. - Полюбуйся, вот образец убожества и ничтожества.
- Г-голубчики, - сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись в
почерках. - Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал, что
она н-не имеет р-решения.
- Мы сами знаем, что она не имеет решения, - сказал Хунта, немедленно
ощетинившись. - Мы хотим знать, как ее решать.
- К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо... К-как же искать
решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то...
- Извини, теодор, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица -
искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступить с
задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос,
который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен.
По-моему, я напрасно начал с тобой беседовать на эту тему.
Тон Кристобаля Хозевича был необычайно оскорбителен, и Федор
Симеонович рассердился.
- В-вот что, г-голубчик, - сказал он. - Я не-не могу дискутировать с
т-тобой в этом тоне п-при молодом человеке. Т-ты меня удивляешь. Это
н-неп-педагогично. Если тебе угодно п-продолжать, изволь выйти со мной в
к-коридор.
- Изволь, - отвечал Хунта, распрямляясь как пружина и судорожно
хватая у бедра несуществующий эфес.
Они церемонно вышли, гордо задрав головы и не глядя друг на друга.
Девочки захихикали. Я тоже не особенно испугался. Я сел, обхватив руками
голову, над оставленным листком и некоторое время краем уха слушал, как в
коридоре могуче рокочет бас Федора Симеоновича, прорезаемый сухими
гневными вскриками Кристобаля Хозевича. Потом Федор Симеонович взревел:
"Извольте пройти в мой кабинет!" - "Извольте!" - проскрежетал Хунта. Они
были уже на "вы". И голоса удалились. "Дуэль! Дуэль!" - защебетали
девочки. О Хунте ходила лихая слава бретера и забияки. Говорили, что он
приводит противника в свою лабораторию, предлагает на выбор рапиры, шпаги
или алебарды, а затем принимается а-ля Жан Маре скакать по столам и
опрокидывать шкафы. Но за Федора Симеоновича можно было быть спокойным.
Было ясно, что в кабинете они в течение получаса будут мрачно молчать
через стол, потом Федор Симеонович тяжело вздохнет, откроет погребец и
наполнит две рюмки эликсиром блаженства. Хунта пошевелит ноздрями,
закрутит ус и выпьет. Федор Симеонович незамедлительно наполнит рюмки
вновь и крикнет в лабораторию: "Свежих огурчиков!"
В это время позвонил Роман и странным голосом сказал, чтобы я
немедленно поднялся к нему. Я побежал наверх.
В лаборатории были Роман, Витька и Эдик. Кроме того, в лаборатории
был зеленый попугай. Живой. Он сидел, как и вчера, на коромысле весов,
рассматривал все по очереди то одним, то другим глазом, копался клювом в
перьях и чувствовал себя, по-видимому, превосходно. Ученые, в отличие от
него, выглядели неважно. Роман, понурившись, стоял над попугаем и время от
времени судорожно вздыхал. Бледный Эдик осторожно массировал себе виски с
мучительным выражением на лице, словно его глодала мигрень. А Витька,
верхом на стуле, раскачивался как мальчик, играющий в лошадки, и
неразборчиво бормотал, лихорадочно тараща глаза.
- Тот самый? - спросил я вполголоса.
- Тот самый, - сказал Роман.
- Фотон? - Я тоже почувствовал себя неважно.
- Фотон.
- И номер совпадает?
Роман не ответил. Эдик сказал болезненным голосом:
- Если бы мы знали, сколько у попугаев перьев в хвосте, мы могли бы
их пересчитать и учесть то перо, которое было потеряно позавчера.
- Хотите, я за Бремом сбегаю? - предложил я.
- Где покойник? - спросил Роман. - Вот с чего нужно начинать!
Слушайте, детективы, где труп?
- Тр-руп! - рявкнул попугай. - Цер-ремония! Тр-руп за борт!
Р-рубидий!
- Черт знает что он говорит, - сказал Роман с сердцем.
- Труп за борт - это типично пиратское выражение, - пояснил Эдик.
- А рубидий?
- Р-рубидий! Резер-рв! Огр-ромен! - сказал попугай.
- Резервы рубидия огромны, - перевел Эдик. - Интересно, где?
Я наклонился и стал разглядывать колечко.
- А может быть, это все-таки не тот?
- А где тот? - спросил Роман.
- Ну, это другой вопрос, - сказал я. - Все-таки это проще объяснить.
- Объясни, - предложил Роман.
- Подожди, - сказал я. - Давай сначала решим вопрос: тот или не тот?
- По-моему, тот, сказал Эдик.
- А по-моему, не тот, - сказал я. - Вот здесь на колечке царапина,
где тройка...
- Тр-ройка! - произнес попугай. - Тр-ройка! Кр-руче впр-раво!
Смер-рч! Смер-рч!
Витька вдруг встрепенулся.
- Есть идея, - сказал он.
- Какая?
- Ассоциативный допрос.
- Как это?
- Погодите. Сядьте все, молчите и не мешайте. Роман, у тебя есть
магнитофон?
- Есть диктофон.
- Давай сюда. Только все молчите. Я его сейчас расколю, прохвоста. Он
