модели магическими свойствами тоже ничего не стоило, потому что
существовали справочники, таблицы и учебники для магов-аспирантов. Эти
модели сами по себе никогда ничего не доказывали и с точки зрения науки
представляли не больший интерес, чем карточные фокусы или шпагоглотание.
Можно было, конечно, понять всех этих горе-корреспондентов, которые липли
к Выбегалле, как мухи к помойке. Потому что с точки зрения неспециалиста
все это было необычайно эффектно, вызывало почтительную дрожь и смутные
ощущения каких-то громадных возможностей. Труднее было понять Выбегаллу с
его болезненной страстью устраивать цирковые представления и публичные
взрывы на потребу любопытным, лишенным возможности (да и желания)
разобраться в сути вопроса. Если не считать двух-трех изнуренных
командировками абсолютников, обожающих давать интервью о положении дел в
бесконечности, никто в институте, мягко выражаясь, не злоупотреблял
контактами с прессой: это считалось дурным тоном и имело глубокое
внутреннее обоснование.
Дело в том, что самые интересные и изящные научные результаты сплошь
и рядом обладают свойством казаться непосвященным заумными и
тоскливо-непонятными. Люди, далекие от науки, в наше время ждут от нее
чуда и только чуда и практически не способны отличить настоящее научное
чудо от фокуса или какого-нибудь интеллектуального сальто-мортале. Наука
чародейства и волшебства не составляет исключения. Организовать на
телестудии конференцию знаменитых привидений или просверлить взглядом дыру
в полуметровой бетонной стене могут многие, и это никому не нужно, но это
приводит в восторг почтеннейшую публику, плохо представляющую себе, до
какой степени наука сплела и перепутала понятия сказки и действительности.
А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством
взгляда и филологическими характеристиками слова "бетон", попробуйте
решить эту маленькую частную проблемку, известную под названием Великой
проблемы Ауэрса! Ее решил Ойра-Ойра, создав теорию фантастической общности
и положив начало совершенно новому разделу математической магии. Но почти
никто не слыхал об Ойре-Ойре, зато все превосходно знают профессора
Выбегаллу. ("Как, вы работаете в НИИЧАВО? Ну как там Выбегалло? Что он еще
новенького сотворил?") Это происходит потому, что идеи Ойры-Ойры способны
воспринять всего двести-триста человек на всем земном шаре, и среди этих
двух-трех сотен довольно много членов-корреспондентов и - увы! - нет ни
одного корреспондента. А классический труд Выбегаллы "Основы технологии
производства самонадевающейся обуви", набитый демагогической болтовней,
произвел в свое время заботами Б._Питомника изрядный шум. (Позже
выяснилось, что самонадевающиеся ботинки стоят дороже мотоцикла и боятся
пыли и сырости.)
Время было позднее. Я порядком устал и незаметно для себя заснул. Мне
снилась какая-то нечисть: многоногие гигантские комары, бородатые, как
Выбегалло, говорящие ведра с обратом, чан на коротких ножках, бегающий по
лестнице. Иногда в мой сон заглядывал какой-нибудь нескромный домовой, но,
увидев такие страсти, испуганно удирал. Проснулся я от боли и увидел рядом
с собою мрачного бородатого комара, который старался запустить свой
толстый, как авторучка, хобот мне в икру.
"Брысь!" - заорал я и стукнул его кулаком по выпученному глазу.
Комар обиженно заурчал и отбежал в сторону. Он был большой, как
собака, рыжий с подпалинами. Вероятно, во сне я бессознательно произнес
формулу материализации и нечаянно вызвал из небытия это угрюмое животное.
Загнать его обратно в небытие мне не удалось. Тогда я вооружился томом
"Уравнений математической магии", открыл форточку и выгнал комара на
мороз. Пурга сейчас же закрутила его, и он исчез в темноте. Вот так
возникают нездоровые сенсации, подумал я.
Было шесть часов утра. Я прислушался. В институте стояла тишина. То
ли все старательно работали, то ли уже разошлись по домам. Мне следовало
совершить еще один обход, но идти никуда не хотелось и хотелось
чего-нибудь поесть, потому что ел я в последний раз восемнадцать часов
назад. И я решил пустить вместо себя дубля.
Вообще я пока еще очень слабый маг. Неопытный. Будь здесь кто-нибудь
рядом, я бы никогда не рискнул демонстрировать свое невежество. Но я был
один, и я решил рискнуть, а заодно немного попрактиковаться. В "Уравнениях
матмагии" я отыскал общую формулу, подставил в нее свои параметры,
проделал все необходимые манипуляции и произнес все необходимые выражения
на древнехалдейском. Все-таки учение и труд все перетрут. Первый раз в
жизни у меня получился порядочный дубль. Все у него было на месте, и он
был даже немножко похож на меня, только левый глаз у него почему-то не
открывался, а на руках было по шести пальцев. Я разъяснил ему задание, он
кивнул, шаркнул ножкой и удалился, пошатываясь. Больше мы с ним не
встречались. Может быть, его ненароком занесло в бункер к З._Горынычу, а
может быть, он уехал в бесконечное путешествие на ободе Колеса Фортуны -
не знаю, не знаю. Дело в том, что я очень скоро забыл о нем, потому что
решил изготовить себе завтрак.
Я человек неприхотливый. Мне всего-то и надо было, что бутерброд с
докторской колбасой и чашку черного кофе. Не понимаю, как это у меня
получилось, но сначала на столе образовался докторский халат, густо
намазанный маслом. Когда первый приступ естественного изумления прошел, я
внимательно осмотрел халат. Масло было не сливочное и даже не
растительное. Вот тут мне надо было халат уничтожить и начать все сначала.
Но с отвратительной самонадеянностью я вообразил себя богом-творцом и
пошел по пути последовательных трансформаций. Рядом с халатом появилась
бутылка с черной жидкостью, а сам халат, несколько помедлив, стал
обугливаться по краям. Я торопливо уточнил свои представления, сделав
особый упор на образы кружки и говядины. Бутылка превратилась в кружку,
жидкость не изменилась, один рукав халата сжался, вытянулся, порыжел и
стал подергиваться. Вспотев от страха, я убедился, что это коровий хвост.
Я вылез из кресла и отошел в угол. Дальше хвоста дело не пошло, но зрелище
и без того было жутковатое. Я попробовал еще раз, и хвост заколосился. Я
взял себя в руки, зажмурился и стал со всевозможной отчетливостью
представлять в уме ломоть обыкновенного ржаного хлеба, как его отрезают от
буханки, намазывают маслом - сливочным, из хрустальной масленки - и кладут
на него кружок колбасы. Бог с ней, с докторской, пусть будет обыкновенная
полтавская полукопченая. С кофе я решил пока подождать. Когда я осторожно
разжмурился, на докторском халате лежал большой кусок горного хрусталя,
внутри которого что-то темнело. Я поднял этот кристалл, за кристаллом
потянулся халат, необъяснимо к нему приросший, а внутри кристалла я
различил вожделенный бутерброд, очень похожий на настоящий. Я застонал и
попробовал мысленно расколоть кристалл. Он покрылся густой сетью трещин,
так что бутерброд почти исчез из виду. "Тупица, - сказал я себе, - ты съел
тысячи бутербродов, и ты не способен сколько-нибудь отчетливо вообразить
их. Не волнуйся, никого нет, никто тебя не видит. Это не зачет, не
контрольная и не экзамен. Попробуй еще раз". И я попробовал. Лучше бы я не
пробовал. Воображение мое почему-то разыгралось, в мозгу вспыхивали и
гасли самые неожиданные ассоциации, и, по мере того как я пробовал,
приемная наполнялась странными предметами. Многие из них вышли,
по-видимому, из подсознания, из дремучих джунглей наследственной памяти,
из давно подавленных высшим образованием первобытных страхов. Они имели
конечности и непрерывно двигались, они издавали отвратительные звуки, они
были неприличны, они были агрессивны и все время дрались. Я затравленно
озирался. Все это живо напоминало мне старинные гравюры, изображающие
сцены искушения святого Антония. Особенно неприятным было овальное блюдо
на паучьих лапах, покрытое по краям жесткой редкой шерстью. Не знаю, что
ему от меня было нужно, но оно отходило в дальний угол комнаты,
разгонялось и со всего маху поддавало мне под коленки, пока я не прижал
его креслом к стене. Часть предметов в конце концов мне удалось
уничтожить, остальные разбрелись по углам и попрятались. Остались: блюдо,
халат с кристаллом и кружка с черной жидкостью, разросшаяся до размера
кувшина. Я поднял ее обеими руками и понюхал. По-моему, это были черные
чернила для авторучки. Блюдо за креслом шевелилось, царапая лапами цветной
линолеум, и мерзко шипело. Мне было очень неуютно.
В коридоре послышались шаги и голоса, дверь распахнулась, на пороге
появился Янус Полуэктович и, как всегда, произнес: "Так". Я заметался.
Янус Полуэктович прошел к себе в кабинет, на ходу небрежно, одним
универсальным движением брови ликвидировав всю сотворенную мною
кунсткамеру. За ним последовали Федор Симеонович, Кристобаль Хунта с
толстой черной сигарой в углу рта, насупленный Выбегалло и решительный
Роман Ойра-Ойра. Все они были озабочены, очень спешили и не обратили на
меня никакого внимания. Дверь в кабинет осталась открытой. Я с облегченным
вздохом уселся на прежнее место и тут обнаружил, что меня поджидает
большая фарфоровая кружка с дымящимся кофе и тарелка с бутербродами.
Кто-то из титанов обо мне все-таки позаботился, уж не знаю кто. Я принялся
завтракать, прислушиваясь к голосам, доносящимся из кабинета.
- Начнем с того, - с холодным презрением говорил Кристобаль Хозевич,
- что ваш, простите "Родильный Дом" находится в точности под моими
лабораториями. Вы уже устроили один взрыв, и в результате я в течение
десяти минут был вынужден ждать, пока в моем кабинете вставят вылетевшие
стекла. Я сильно подозреваю, что аргументы более общего характера вы во
внимание не примете, и потому исхожу из чисто эгоистических соображений...
- Это, дорогой, мое дело, чем я у себя занимаюсь, - отвечал Выбегалло
фальцетом. - Я до вашего этажа не касаюсь, хотя вот у вас в последнее
время бесперечь течет живая вода. Она у меня весь потолок замочила, и
клопы от нее заводятся. Но я вашего этажа не касаюсь, а вы не касайтесь
моего.
- Г-голубчик, - пророкотал Федор Симеонович, - Амвросий Амбруазович!
Н-надо же принять во в-внимание в-возможные осложнения... В-ведь никто же
не занимается, скажем, д-драконом в здании, х-хотя есть и огнеупоры, и...
- У меня не дракон, у меня счастливый человек! Исполин духа! Как-то
странно вы рассуждаете, товарищ Киврин, странные у вас аналогии, чужие!
Модель идеального человека и какой-то внеклассовый огнедышащий дракон!..
- Г-голубчик, да дело же не в том, ч-что он внеклассовый, а в том,
что он п-пожар может устроить...
- Вот, опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали вы,
товарищ Федор Симеонович!
- Я г-говорю о д-драконе...
- А я говорю о вашей неправильной установке! Вы стираете, Федор
Симеонович! Вы всячески замазываете! Мы, конечно, стираем противоречия...
Между умственным и физическим... Между городом и деревней... Между
мужчиной и женщиной, наконец... Но замазывать пропасть мы вам не позволим,
Федор Симеонович!
- К-какую пропасть? Что за ч-чертовщина, Р-роман, в конце концов?..
Вы же ему при мне объясняли! Я г-говорю, Амвросий Амб-бруазович, что ваш
эксперимент оп-пасен, понимаете?.. Г-город можно повредить, п-понимаете?
- Я-то все понимаю. Я-то не позволю идельному человеку вылупляться
среди чистого поля на ветру!
- Амвросий Амбруазович, - сказал Роман, - я могу еще раз повторить
