смотровые, аптека. Две маленькие комнаты внизу были жилищем Милли. Сам
доктор жил наверху, где раньше располагались только спальни. Сирс знал
этот дом уже шестьдесят лет, в детстве он жил в двух домах отсюда, через
улицу. Именно туда, в семейный дом, он вернулся после Кембриджа. В доме
Джеффри тогда жило семейство Фредериксонов, у которых было двое детей
младше Сирса. Мистер Фредериксон был торговцем зерном - гороподобный
человек с рыжими волосами и багровым лицом. Его супруга покорила
маленького Сирса. Она была высокая, с длинными вьющимися волосами
каштанового оттенка, с экзотическим кошачьим лицом и пышной грудью. Всем
этим Сирс был просто очарован. Говоря с Виолой Фредериксон, он всякий
раз боролся с желанием смотреть на нее.
Летом он присматривал за их детьми. Фредериксоны не нанимали няньку,
хотя у них жила девчушка из Холлоу, исполнявшая обязанности кухарки и
служанки. Быть может, их забавляло, что сын профессора Джеймса сидит с
их детьми. Сирс находил в этом свое удовольствие. Ему нравились
мальчишки и то, как восторженно они отнеслись к нему, а когда они
засыпали, он путешествовал по дому. Он знал, что нехорошо входить в
спальню, но не мог побороть искушения. Однажды он нашел в ящике столика
Виолы ее фотографию - она выглядела невозможно, невероятно зовущей и
желанной. Он смотрел на ее груди за вырезом блузки и представлял их
тяжесть и упругость. Вдруг его член напружинился и стал твердым, как
сучок дерева, - это случилось в первый раз. Он со стоном выронил фото и
увидел одну из ее блузок, повешенную на спинку кровати. Не в силах
сдержаться, он схватил ее там, где она, казалось, еще хранила тепло ее
плоти, извлек из штанов напрягшийся член и ткнул его в материю,
воображая, что это ее грудь. Пара судорожных движений - и он кончил.
Вслед за облегчением его охватил невыносимый стыд. Он спрятал блузку в
сумку и, возвращаясь домой, обернул ею камень и утопил в реке. Никто не
поставил ему это в вину, но сидеть с детьми его больше не звали.
За окнами напротив головы Рики Сирс мог видеть, как свет фонаря
отражается в окне второго этажа дома, который купила Ева Галли, когда
приехала в Милберн. Он редко вспоминал ее, но теперь вспомнил при виде
этого окна и при воспоминании о той дурацкой сцене.
Спальня, где умер Эдвард Вандерли, была у них над головами. По
молчаливому соглашению никто из них не упоминал, что они собираются
здесь в годовщину смерти их друга. Но частица опасений Рики Готорна
перекочевала и в сознание Сирса, и он подумал: "Старый дурак, тебе все
еще стыдно за ту блузку. Ха-ха!"
Глава 2
- Сегодня моя очередь, - сказал Сирс, устроившись в самом большом
кресле Джеффри и убедившись, что ему не виден старый дом Галли. - Я хочу
рассказать вам о том, что случилось со мной, когда я пробовал силы в
качестве школьного учителя в районе Эльмиры. Я сказал "пробовал силы"
потому, что уже в первый год я сомневался, подхожу ли я для этой
профессии. Я заключил контракт на два года, но не думал, что они станут
удерживать меня, если я захочу уехать. И вот там со мной случилась одна
из самых жутких историй в моей жизни - или я все это вообразил, - но в
любом случае я перепугался так, что не мог уже там оставаться. Это самая
страшная история, какую я знаю, и я никому не говорил о ней целых
пятьдесят лет.
Вы знаете, каковы тогда были обязанности учителя. То была не
городская школа, и Бог знает, что я мог бы там сделать, но тогда у меня
в голове была масса всяких идей. Я воображал себя этаким деревенским
Сократом, несущим в глушь свет разума. Эльмира тогда и была глушью, хотя
сейчас это даже не пригород. Там соединялись четыре дороги, как раз за
школой, но в остальном это была типичная деревня - домов десять -
двенадцать, почта, магазин, школа. Все эти здания выглядели одинаково,
то есть деревянные, с облупившейся краской, довольно жалкие. Школа была
однокомнатной - одна комната на все восемь классов. Когда я приехал, мне
сказали, что мне лучше поселиться у Мэзеров (они брали дешевле других, а
почему - я скоро узнал) и что мой рабочий день будет начинаться в шесть.
В мои обязанности входило наколоть дров, затопить печку в школе,
подмести класс, накачать воды, а если нужно, и вымыть окна.
В половине восьмого начинались занятия. Я должен был учить все восемь
классов чтению, письму, арифметике, музыке, географии, истории.., еще
труду. Сейчас я не вспомню ни одного из этих предметов, но тогда голова
у меня была забита Абрахамом Линкольном и Марком Хочкинсом, и я горел
желанием начать. Все это захватило меня. Я видел во всем одну только
свободу и благородство, хотя мне тогда уже показалось, что город
умирает.
Видите ли, я не знал. Не знал того, что собой представляют мои
ученики. Не знал, что большинство учителей в таких местах - парни лет
девятнадцати, знающие немногим больше своих учеников. Я не знал, как в
этой деревне (она называлась Четыре Развилки) грязно и уныло, не знал,
что такое ходить все время полуголодным. Мне поставили условие, чтобы
каждое воскресенье я ходил в церковь в соседнюю деревню за восемь миль.
В первый вечер я явился с чемоданом к Мэзерам. Чарли Мэзер был в
деревне почтальоном, но когда пришли республиканцы, они назначили на эту
должность Говарда Хэммела, и Чарли с тех пор ни разу не зашел на почту.
Он вечно ходил хмурый. Когда он привел меня в мою комнату, я увидел, что
она недостроена - потолок состоял из кое-как пригнанных досок. "Делал
для дочери, - объяснил Мэзер. - Она умерла. Одним ртом меньше". Постель
представляла собой драный матрас на полу, накрытый старым армейским
одеялом. Зимой в этой комнате замерз бы даже эскимос. Но я увидел там
стол и керосиновую лампу, а сквозь дыры в потолке светили звезды, и я
сказал, что мне очень понравилось. Мэзер даже хмыкнул.
На ужин в тот день была картошка. "Мяса тебе не будет, - заявил
Мэзер, - пока не купишь сам. Я обязан кормить тебя, а не делать так,
чтобы ты толстел". Не думаю, что я ел мясо у Мэзера больше пяти раз -
это было тогда, когда кто-то принес ему гуся, и мы ели этого гуся, пока
не обглодали последнюю косточку. В конце концов ученики начали таскать
мне сэндвичи с ветчиной: их родители хорошо знали Мэзера. Сам он плотно
обедал днем, но я в это время был в школе, "оказывая необходимую помощь
и налагая наказания".
Наказания там считались основой педагогики. Я узнал об этом уже в
первый учебный день, когда меня хватило только на то, чтобы поддерживать
в классе тишину и переписать учеников. Я был весьма удивлен тем, что
читать умели только две старшие девочки. Никто не умел толком считать и
никто не слышал о других странах. Один лохматый десятилетний мальчишка
не поверил даже, что они существуют. "Чушь это все, - сказал он мне. -
Что, есть место, где люди не американцы? И даже не говорят
по-американски?" Не окончив, он расхохотался над абсурдностью этого, и я
увидел гнилые черные зубы. "Эй, болван, а как же война? - сказал другой
мальчик. - Ты что, не слышал про немцев?" Прежде чем я успел вмешаться,
первый вскочил и вцепился в своего обидчика.
Мне казалось, он готов убить его. Девчонки визжали, а я с трудом
разнял дерущихся.
"Он прав, - сказал я. - Ему не следовало так тебя называть, но он
прав. Немцы - это народ, который живет в Германии, и война..." Я
прервался, потому что мальчик зарычал на меня, как дикий зверь. Он готов
был меня укусить, и тут я понял, что с ним не все в порядке.
"А ну извинись перед своим другом", - сказал я.
"Он мне не друг".
"Он чокнутый, сэр, - сказал другой мальчик, бледный и испуганный. -
Не надо было мне с ним говорить".
Я спросил первого, как его зовут.
".Фенни Бэйт", - пробурчал он.
"Фенни, - сказал я как можно мягче. - Ты не прав. Америка - не весь
мир, как Нью-Йорк - не вся Америка, - тут я подвел его к столу и
развернул карту, - Вот Соединенные Штаты, вот Мексика, а вот
Атлантический..."
Фенни мрачно покачал головой.
"Вранье. Все вранье. Этого ничего нет. Нет!" - с этим криком он пнул
свой стул, и тот упал.
Я велел ему поднять стул, но он так же покачал головой. Тогда я
поднял его сам. Среди учеников пронесся вздох удивления.
- Так ты слышал раньше про другие страны?
- Да. Только это вранье.
- Кто тебе это сказал?
Он опять покачал головой. Я подумал, что он услышал это от родителей,
но он не сказал.
В полдень все дети достали пакеты с сэндвичами. Я поглядел на Фенни
Бэйта. Он сидел один. Если он пытался подойти к кому-нибудь из
товарищей, те просто отходили прочь, и он общался только с бледной
светловолосой девочкой - она была похожа на него, и я предположил, что
это его сестра. Я заглянул в список: Констанция Бэйт, пятый класс.
Тут я увидел за окном школы мужчину, стоящего на дороге. По, какой-то
причине он напугал меня - не только своей странной внешностью (густые
черные волосы), но и тем, как он смотрел на Фенни. Мне он показался
опасным и каким-то диким. Я отвернулся в замешательстве, а когда
повернулся опять, он исчез.
Вечером я, однако, забыл обо всем этом, когда поднялся в свою
комнатенку, чтобы подготовиться ко второму учебному дню. Тут в комнату
вошла Софрония Мэзер. Первым делом она потушила лампу, которую я было
зажег. "Это для ночи, а не для вечера. Нечего без толку жечь керосин.
Учитесь пользоваться светом, данным нам Богом".
Я удивился, увидев ее у себя. За ужином она молчала, и при взгляде на
ее лицо, натянутое, как барабан, могло показаться, что молчание - ее
природное состояние. Но в отсутствие мужа она оказалась весьма
разговорчивой.
- Я хочу вас предупредить, учитель. Идут слухи.
- Как, уже?
- Очень много зависит от того, как вы начнете. Мариана Бердвуд
сказала мне, что вы поощряете хулиганство в школе.
- Не может быть.
- Ее Этель ей это сказала.
Я не помнил лица Этель Бердвуд, но по списку она была одной из
старших девочек, пятнадцати лет.
- И что же она сказала?
- Это Фенни Бэйт. Правда, что он подрался с другим мальчишкой прямо у
вас перед носом?
- Я с ним поговорил.
- "Поговорил"? Говорить тут без толку. Почему вы не применили розгу?
- У меня ее нет, - признался я.
Вот теперь она действительно удивилась.
- Но так нельзя! Их обязательно нужно пороть. Одного-двух каждый
день. А Фенни Бэйта особенно.
- Почему его?
- Он испорченный.
- Я вижу, что он несчастный, неграмотный, быть может, больной, но не
вижу, что он испорченный.
- Испорченный. Другие дети боятся его. Если вы будете применять тут
свои идеи, вам придется оставить школу. Не только дети ждут, что вы
будете пользоваться розгой. Послушайте моего совета, я желаю вам добра.
Без розги нет учения.
- Но почему Фенни стал таким? - спросил я, игнорируя ее
заключительный афоризм. - Может, ему нужна помощь, а не наказание?
- Розга, вот что ему нужно. Он не просто испорченный - он сама
испорченность. Вам нужно утихомирить его обязательно. Послушайте моего
совета, - с этими словами она вышла, и я даже не успел спросить ее о
человеке, которого я видел на дороге.
(Тут Милли Шиэн отложила поднос, который якобы чистила, бросила
тревожный взгляд на окно, чтобы убедиться, что шторы задернуты, и встала
прикрыть дверь. Сирс, прервав историю, увидел, что дверь со скрипом
приоткрылась).
Глава 3
Сирс Джеймс, думая о том, что Милли слушает их с каждым разом более
открыто, ничего не знал о том, что случилось в городе в тот день и
роковым образом повлияло на их жизнь. Само по себе событие было
