наложить в него соломы и обернуть его простыней, а затем поехал с ним к
себе на Кавендиш-сквер.
Там я внимательно рассмотрел его содержимое. Порошки были завернуты
очень аккуратно; но все же не так, как завернул бы их настоящий апте-
карь, из чего я заключил, что их изготовил сам Джекил. Когда же я раз-
вернул один пакетик, то увидел какую-то кристаллическую соль белого цве-
та. Флакончик, которым я занялся в следующую очередь, был наполнен до
половины кроваво-красной жидкостью - она обладала резким душным запахом
и, насколько я мог судить, имела в своем составе фосфор и какой-то эфир.
Что еще входило в нее, сказать не могу. Тетрадь была самой обыкновенной
тетрадью и не содержала почти никаких записей, кроме столбиков дат. Они
охватывали много лет, но я заметил, что они резко обрывались на числе
более чем годовой давности. Иногда возле даты имелось какоенибудь приме-
чание, чаще всего - одно слово. "Удвоено" встречалось шесть или семь раз
на несколько сот записей, а где-то в самом начале с тремя восклица-
тельными знаками значилось: "Полнейшая неудача!!!" Все это только разд-
разнило мое любопытство, но ничего не объяснило. Передо мной был флакон-
чик с какой-то тинктурой, пакетики с какой-то солью и записи каких-то
опытов, которые (подобно подавляющему большинству экспериментов Джекила)
не дали практических результатов. Каким образом присутствие этих предме-
тов в моем доме могло спасти или погубить честь, рассудок и жизнь моего
легкомысленного коллеги? Если его посланец может явиться в один дом, то
почему не в другой? И даже если на то действительно есть веская причина,
то почему я должен хранить его приход в тайне? Чем больше я ломал над
этим голову, тем больше убеждался, что единственное объяснение следует
искать в мозговом заболевании. Поэтому, хотя я и отпустил слуг спать, но
тем не менее зарядил свой старый револьвер, чтобы иметь возможность за-
щищаться.
Не успел отзвучать над Лондоном бой часов, возвещавший полночь, как
раздался чуть слышный стук дверного молотка. Я сам пошел открыть дверь и
увидел, что к столбику крыльца прижимается человек очень маленького рос-
та.
- Вы от доктора Джекила? - осведомился я.
Он судорожно кивнул, а когда я пригласил его войти, он прежде тревож-
но оглянулся через плечо на темную площадь. По ней в нашу сторону шел
полицейский с горящим фонарем в руках, и при виде его мой посетитель
вздрогнул и поспешно юркнул в прихожую.
Все это, признаюсь, мне не понравилось, и, следуя за ним в ярко осве-
щенный кабинет, я держал руку в кармане, где лежал револьвер. Тут, нако-
нец, мне представилась возможность рассмотреть его. Я сразу убедился,
что вижу этого человека впервые. Как я уже говорил, он был невысок; меня
поразило омерзительное выражение его лица, сочетание большой мышечной
активности с видимой слабостью телосложения и - в первую очередь -
странное, неприятное ощущение, которое возникало у меня при его прибли-
жении. Ощущение это напоминало легкий ступор и сопровождалось заметным
замедлением пульса. В первую минуту я объяснил это какой-то личной своей
идиосинкразией и только подивился четкости симптомов; однако позже я
пришел к заключению, что причину следует искать в самых глубинах челове-
ческой натуры и определяется она началом более благородным, нежели нена-
висть.
Неизвестный (с первой же секунды своего появления вызвавший во мне
чувство, которое я могу назвать только смесью любопытства и гадливости)
был одет так, что, будь на его месте кто-нибудь другой, он вызвал бы
смех. Его костюм, отлично сшитый из прекрасной темной материи, был ему
безнадежно велик и широк - брюки болтались и были подсучены, чтобы не
волочиться по земле, талия сюртука приходилась на бедра, а ворот сползал
на плечи. Но, как ни странно, это нелепое одеяние отнюдь не показалось
мне смешным. Напротив, в самой сущности стоявшего передо мной незнакомца
чувствовалось что-то ненормальное и уродливое - что-то завораживающее,
жуткое и гнусное, - и такое облачение гармонировало с этим впечатлением
и усиливало его. Поэтому меня заинтересовали не только характер и натура
этого человека, но и его происхождение, образ его жизни, привычки и по-
ложение в свете.
Эти наблюдения, хотя они и занимают здесь немало места, потребовали
всего нескольких секунд. К тому же моего посетителя, казалось, снедало
жгучее нетерпение.
- Он у вас? - вскричал он. - У вас?
Его лихорадочное возбуждение было так велико, что он даже схватил ме-
ня за плечо, словно собираясь встряхнуть.
Я отстранил его руку, почувствовав, что от этого прикосновения по мо-
им венам прокатилась ледяная волна.
- Простите, сэр, - сказал я. - Вы забываете, что я еще не имею чести
быть с вами знакомым. Будьте добры, присядьте.
И я показал ему пример, опустившись в свое кресло так, словно передо
мной был пациент, и стараясь держаться естественно, насколько это позво-
ляли поздний час, одолевавшие меня мысли и тот ужас, который внушал мне
мой посетитель.
- Прошу извинения, доктор Лэньон, - ответил он достаточно учтиво. -
Ваш упрек совершенно справедлив - мое нетерпение забежало вперед вежли-
вости. Я пришел к вам по просьбе вашего коллеги доктора Генри Джекила в
связи с весьма важным делом - насколько я понял... - Он умолк, прижав
руку к горлу, и я заметил, что, несмотря на свою сдержанность, он лишь с
трудом подавляет припадок истерии. - Насколько я понял... ящик...
Но тут я сжалился над мучительным нетерпением моего посетителя, а мо-
жет быть, и над собственным растущим любопытством.
- Вот он, сэр, - сказал я, указывая на ящик, который стоял на полу
позади стола, все еще накрытый простыней.
Незнакомец бросился к нему, но вдруг остановился и прижал руку к
сердцу. Я услышал, как заскрежетали зубы его сведенных судорогой челюс-
тей, а лицо так страшно исказилось, что я испугался за его рассудок и
даже за жизнь.
- Успокойтесь, - сказал я.
Он оглянулся на меня, раздвинув губы в жалкой улыбке, и с решимостью
отчаяния сдернул простыню. Увидев содержимое ящика, он испустил всхлипы-
вающий вздох, полный такого невыразимого облегчения, что я окаменел. А
затем, уже почти совсем овладев своим голосом, он спросил:
- Нет ли у вас мензурки?
Я встал с некоторым усилием и подал ему просимое.
Он поблагодарил меня кивком и улыбкой, отмерил некоторое количество
красной тинктуры и добавил в нее один из порошков. Смесь, которая была
сперва красноватого оттенка, по мере растворения кристаллов начала свет-
леть, с шипением пузыриться и выбрасывать облачка пара. Внезапно процесс
этот прекратился, и в тот же момент микстура стала темно-фиолетовой, а
потом этот цвет медленно сменился бледно-зеленым. Мой посетитель, внима-
тельно следивший за этими изменениями, улыбнулся, поставил мензурку на
стол, а затем пристально посмотрел на меня.
- А теперь, - сказал он, - последнее. Может быть, вы будете благора-
зумны? Может быть, вы послушаетесь моего совета и позволите мне уйти из
вашего дома с этой мензуркой в руке и без дальнейших объяснений? Или ва-
ше любопытство слишком сильно? Подумайте, прежде чем ответить, ведь как
вы решите, так и будет. Либо все останется, как прежде, и вы не сделае-
тесь ни богаче, ни мудрее, хоть мысль о том, что вы помогли человеку в
минуту смертельной опасности, возможно, и обогащает душу! Либо, если вы
предпочтете иное, перед вами откроются новые области знания, новые доро-
ги к могуществу и славе - здесь, сейчас, в этой комнатке, и ваше зрение
будет поражено феноменом, способным сокрушить неверие самого Сатаны.
- Сэр, - ответил я с притворным спокойствием, которого отнюдь не ощу-
щал, - вы говорите загадками, и вас, наверное, не удивит, если я скажу,
что слушаю вас без особенного доверия. Я слишком далеко зашел по пути
таинственных услуг, чтобы остановиться, не увидев конца.
- Пусть так, - ответил мой посетитель. - Лэньон, вы помните нашу про-
фессиональную клятву? Все дальнейшее считайте врачебной тайной. А те-
перь... теперь человек, столь долго исповедовавший самые узкие и грубо
материальные взгляды, отрицавший самую возможность трансцендентной меди-
цины, смеявшийся над теми, кто был талантливей, - смотри!
Он поднес мензурку к губам и залпом выпил ее содержимое. Раздался ко-
роткий вопль, он покачнулся, зашатался, схватился за стол, глядя перед
собой налитыми кровью глазами, судорожно глотая воздух открытым ртом; и
вдруг я заметил, что он меняется... становится словно больше... его лицо
вдруг почернело, черты расплылись, преобразились - и в следующий миг я
вскочил, отпрянул к стене и поднял руку, заслоняясь от этого видения,
теряя рассудок от ужаса.
- Боже мой! - вскрикнул я и продолжал твердить
"Боже мой! ", ибо передо мной, бледный, измученный, ослабевший, шаря
перед собой руками, точно человек, воскресший из мертвых, - передо мной
стоял Генри Джек ил!
Я не решаюсь доверить бумаге то, что он рассказал мне за следующий
час. Я видел то, что видел, я слышал то, что слышал, и моя душа была
этим растерзана; однако теперь, когда это зрелище уже не стоит перед
моими глазами, я спрашиваю себя, верю ли я в то, что было, - и не знаю
ответа. Моя жизнь сокрушена до самых ее корней, сон покинул меня, дни и
ночи меня стережет смертотоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочте-
ны и я скоро умру, и все же я умру, не веря. Но даже в мыслях я не могу
без содрогания обратиться к той бездне гнуснейшей безнравственности, ко-
торую открыл мне тот человек, пусть со слезами раскаяния. Я скажу только
одно, Аттерсон, но этого (если вы заставите себя поверить) будет доста-
точно. Тот, кто прокрался ко мне в дом в ту ночь, носил - по собственно-
му признанию Джекила - имя Хайда, и его разыскивали по всей стране как
убийцу Кэрью.
Хейсти - Лэньон.
ИСЧЕРПЫВАЮЩЕЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ГЕНРИ ДЖЕКИЛА
Я родился в году 18... наследником большого состояния; кроме того, я
был наделен немалыми талантами, трудолюбив от природы, высоко ставил
уважение умных и благородных людей и, казалось, мог не сомневаться, что
меня ждет славное и блестящее будущее. Худшим же из моих недостатков бы-
ло всего лишь нетерпеливое стремление к удовольствиям, которое для мно-
гих служит источником счастья; однако я не мог примирить эти наклонности
с моим настойчивым желанием держать голову высоко и представляться окру-
жающим человеком серьезным и почтенным. Поэтому я начал скрывать свои
развлечения, и к тому времени, когда я достиг зрелости и мог здраво оце-
нить пройденный мною путь и мое положение в обществе, двойная жизнь дав-
но уже стала для меня привычной. Немало людей гордо выставляли бы напо-
каз те уклонения со стези добродетели, в которых я был повинен, но я,
поставив перед собой высокие идеалы, испытывал мучительный, почти болез-
ненный стыд и всячески скрывал свои вовсе не столь уж предосудительные
удовольствия. Таким образом, я стал тем, чем стал, не из-за своих до-
вольно безобидных недостатков, а из-за бескомпромиссности моих лучших
стремлений - те области добра и зла, которые сличаются в противоречиво
двойственную природу человека, в моей душе были разделены гораздо более
резко и глубоко, чем они разделяются в душах подавляющего большинства
людей. Та же причина заставляла меня упорно и настойчиво размышлять над
тем суровым законом жизни, который лежит в основе религии и является са-
мым обильным источником человеческого горя. Но, несмотря на мое постоян-
ное притворство, я не был лицемером: обе стороны моей натуры составляли
подлинную мою сущность - я был самим собой и когда, отбросив сдержан-
ность, предавался распутству и когда при свете дня усердно трудился на
ниве знания или старался облегчить чужие страдания и несчастья. Направ-
ление же моих ученых занятий, тяготевших к области мистического и транс-
