данию, души предков встают из могил и бродят по берегам Коны, и Кэаве,
однажды спутавшись с чертом, вовсе не хотел попасть теперь в компанию
мертвецов. Вот скачет он, уже оставил позади Хонауану и вдруг видит: да-
леко впереди в море, у самого берега, купается какая-то женщина. Показа-
лось ему, что это молодая, но уже вполне созревшая девушка, но больше он
не держал ее в мыслях. Скачет дальше, а в воздухе мелькнула белая рубаш-
ка, затем - красная юбка-холоку: это девушка одевалась, выйдя из воды.
Когда же он поравнялся с ней, она уже закончила туалет и стояла в своей
красной юбке у самой дороги, освеженная купанием, и глаза ее лучились, и
была в них доброта. И тут Кэаве, как только взглянул на девушку, сразу
натянул поводья.
- Думал я, что всех знаю в этих краях, - сказал Кэаве. - Почему же я
не знаю тебя, как это так?
- Я Кокуа, дочь Киано, - отвечала девушка, - и только что возврати-
лась домой из Оаху. А кто ты?
- Я скажу тебе, кто я, - сказал Кэаве, соскочив с седла, - но не сей-
час, а немного позже. Потому что мне запала на сердце одна мысль, но я
боюсь, что ты не дашь мне правдивого ответа, если я скажу тебе, кто я:
ведь ты, может статься, уже слышала обо мне. Но перво-наперво скажи-ка
вот что: ты не замужем?
Услыхав это, Кокуа громко рассмеялась.
- Все-то ты хочешь знать, - сказала она. - А сам ты не женат?
- Нет, Кокуа, я не женат, - отвечал Кзаве, - и, признаться, до этой
минуты никогда и не помышлял о женитьбе. Но скажу тебе истинную правду:
я увидел тебя здесь, у дороги, увидел твои глаза, подобные звездам, и
сердце мое рванулось к тебе, как птица из клетки. А теперь, если я не
хорош для тебя, скажи мне это прямо, и я поеду дальше своим путем; но
если я, на твой взгляд, не хуже других молодых мужчин, дай мне услышать
это, и я сверну со своего пути и заночую у твоего отца, а наутро поведу
о тебе речь с этим добрым человеком.
Ничего не ответила ему на это Кокуа, только рассмеялась, глядя на мо-
ре вдаль.
- Кокуа, - молвил Кэаве, - твое молчание я понимаю как согласие. Так
отправимся же вместе в дом твоего отца.
И она, все так же молча, пошла вперед: раза два она обернулась, кину-
ла на него быстрый взгляд и отворотилась снова, держа тесемки своей шля-
пы в зубах.
Но вот, когда подошли они к дому, Киано вышел на веранду и громко
приветствовал Кэаве, назвав его по имени. И тогда девушка взглянула на
Кэаве, широко раскрыв глаза, ибо молва о его прекрасном доме достигла и
ее слуха, и как же тут не поглядеть. Весь вечер провели они вместе и
очень веселились, и у девушки в присутствии родителей развязался язык, и
она подшучивала над Кэаве, ибо у нее был сметливый и острый ум. А на
следующий день Кэаве переговорил с Киано, а потом разыскал девушку и на-
шел ее одну.
- Кокуа, - сказал он, - ты насмехалась надо мной вчера весь вечер, и
тебе еще не поздно сказать мне: оставь меня и уезжай. Я не хотел гово-
рить тебе, кто я, потому что у меня такой красивый дом, и я боялся, что
этот дом будет слишком сильно занимать твои мысли, а человек, который
тебя любит, - слишком мало. Теперь тебе все известно, и если ты хочешь
прогнать меня с глаз долой, скажи сразу.
- Нет, - сказала Кокуа.
И на этот раз она уже не смеялась, а Кэаве ни о чем больше не спраши-
вал.
Так посватался Кэаве к Кокуа. Все произошло очень быстро, но ведь и
стрела летит быстро, а пуля из ружья - и того быстрее, однако и та и
другая могут попасть в цель. Да, все свершилось быстро, и вместе с тем
свершилось очень многое: мысль о Кэаве теперь пела у девушки в душе; его
голос слышался ей в шуме прибоя, набегавшего на черную лаву, и ради это-
го человека, которого она видела всего два раза в жизни, Кокуа уже гото-
ва была оставить и отца, и мать, и родные края. А Кэаве? Кэаве гнал коня
по горной тропе мимо древних гробниц, и звуки его ликующей песни эхом
отдавались в пещерах мертвецов. И, прискакав обратно в свой "Сияющий
Дом", он все еще продолжал петь. Он сидел и ужинал на просторном балко-
не, а китаец-слуга дивился на своего господина, который распевал между
глотками пищи. Солнце погрузилось в море, и настала ночь, а Кэаве все
разгуливал при свете фонарей по балконам своего дома на высоком берегу,
и звук его песен тревожил моряков на проплывавших мимо судах.
"Я поднялся высоко-высоко, - говорил себе Кэаве. - Жизнь не может
стать прекрасней; я стою на вершине горы; отсюда нет пути наверх -
только вниз. Сегодня я впервые велю осветить все комнаты, и искупаюсь в
моем красивом бассейне с горячей и холодной водой, и один возлягу на
брачное ложе в своей спальне".
И он поднял ото сна своего слугу-китайца и отдал ему приказ растопить
печи, и слуга, трудясь внизу возле топок, слышал, как его хозяин весело
распевает наверху в своих освещенных покоях. А когда вода нагрелась,
слуга позвал хозяина, и Кэаве пошел купаться, и китаец-слуга слышал, как
он пел, напуская воду в мраморный бассейн, и как песня внезапно оборва-
лась. Китаец-слуга все прислушивался и прислушивался, а потом окликнул
снизу хозяина и спросил, все ли у него в порядке, и Кэаве ответил "да" и
велел ему ложиться спать. Но больше не звучало пение в "Сияющем Доме", и
всю ночь до зари китаец-слуга слышал, как его хозяин расхаживает без сна
по балконам.
А теперь послушайте, что произошло: когда Кэаве скинул одежды, чтобы
искупаться, он заметил, что у него на теле, подобно лишайнику на скале,
появилось пятно, и тогда он перестал петь. Ибо он знал, что означает это
похожее на лишайник пятно; он понял, что пал жертвой "Китайской напас-
ти", или, проще говоря, проказы.
Что говорить, такой недуг - большое несчастье для каждого. Горька
судьба того, кто должен покинуть красивый, удобный дом, покинуть всех
своих друзей и переселиться на северный берег острова Молокаи, где о
неприступные утесы, грохоча, разбивается прибой. Но что же сказать про
этого несчастного, про Кэаве, который только накануне повстречал свою
суженую, только сегодня утром завоевал ее ответную любовь, а теперь ви-
дел, как все его надежды разлетаются вдребезги, словно кусок стекла!
Долго сидел он на краю бассейна, а потом горестно вскрикнул, вскочил
и выбежал вон; и долго еще метался туда и сюда, туда и сюда по балкону в
великом отчаянии.
"Не сетуя на судьбу, покинул бы я Гавайи - родину моих предков, - ду-
мал Кэаве. - Не ропща, покорился бы я своей участи и оставил бы мой дом,
этот прекрасный, многооконный дом на высоком берегу. Не пал бы я духом,
отправляясь на Молокаи, в эту Калаупапу, затерянную между утесов и скал,
чтобы влачить свои дни и ночи среди пораженных страшным недугом и там,
вдали от земли отцов, уснуть вечным сном. Но за какие злые дела, за ка-
кие грехи должен был я вчера вечером встретить Кокуа, выходящую из моря,
освеженную купанием? Кокуа, похитительница души моей! Кокуа, свет моих
глаз! Никогда не увидеть мне теперь тебя, никогда не назвать своей, ни-
когда не ласкать влюбленной рукой, и только об этом, только о тебе, о
Кокуа, скорблю я безутешно!"
Вы понимаете теперь, что за человек был этот Кэаве? Ведь он мог бы
жить в своем "Сияющем Доме" еще годы и годы, и никто бы не подозревал о
его недуге; но на что ему это, если он должен лишиться Кокуа. А ведь он
мог бы и Кокуа взять в жены, скрыв свою болезнь, и многие поступили бы
именно так, ибо у них души свиней; но Кэаве любил девушку беззаветно,
как подобает мужчине, и не мог подвергнуть ее опасности и причинить ей
зло.
Уже перевалило за полночь, и вдруг Кэаве вспомнил про бутылку. Тогда
он прошел на заднюю террасу дома и вызвал в памяти тот день, когда на
его зов черт выглянул из бутылки. И при этом воспоминании ледяной холод
пробежал у Кэаве по жилам.
"Страшная вещь - эта бутылка, - думал Кэаве, - и страшен черт, и
страшно вечно гореть в адском пламени. Но как иначе могу я излечиться от
своего недуга и взять в жены Кокуа? Что ж, - думал он, - ради этого дома
я не побоялся связаться с дьяволом, так неужто у меня не хватит духа
снова прибегнуть теперь к его помощи, чтобы получить Кокуа?"
И тут он вспомнил, что на следующий день "Ковчег" как раз будет проп-
лывать мимо обратным рейсом в Гонолулу.
"Вот куда должен я немедля отправиться, - подумал Кэаве, - и повидать
Лопаку. Ведь вся моя надежда теперь - разыскать эту бутылку, от которой
я так был рад избавиться когда-то".
Ни на миг не сомкнул Кэаве глаз в эту ночь, и наутро кусок не шел ему
в горло; он тут же написал письмо Киано и к прибытию парохода спустился
верхом по тропинке, огибавшей скалу, где покоился прах предков. Лил
дождь, конь шел шагом, а Кэаве смотрел на черные пасти пещер и завидовал
мертвецам, которые спали там, не ведая ни тревог, ни печали, и вспоми-
нал, как всего день назад весело гнал он тут коня, и трудно ему было в
это поверить. Так добрался он до Хоокены, а там уже, как повелось, отов-
сюду собрался народ в ожидании парохода. Все расположились под навесом
перед лавкой, перебрасывались шуточками, обменивались новостями, но Кэа-
ве, с его тяжким грузом на сердце, было не до болтовни, и он, сидя вмес-
те со всеми, смотрел на дождь, поливавший крыши, и на прибой, бурливший
между скал, и тяжелые вздохи вздымали его грудь.
- Кэаве из "Сияющего Дома" сегодня не в духе, - переговаривались люди
между собой. И они были правы, да и как могло быть иначе?
А затем пришел пароход, и лодка доставила Кэаве на борт. На корме бы-
ло полно хаоле - белых, приехавших по своему обычаю поглядеть на вулкан;
вся середина парохода была заполнена канаками, а нос загружен дикими бы-
ками из Хило и лошадьми из Каю. Но Кэаве, убитый горем, сидел в стороне
от всех и ждал, когда на берегу появится дом Киано. Там, у самого моря,
среди черных скал, стоял он под сенью кокосовых пальм, а перед дверью
его красная юбка, величиной с бабочку и, как бабочка, хлопотливая, пор-
хала туда и сюда, туда и сюда.
- О властительница сердца моего! - вскричал Кэаве. - Я сгублю свою
бессмертную душу, чтобы обрести тебя!
Вскоре стемнело, в каютах зажглись огни, и хаоле по своему обычаю
уселись играть в карты и пить виски, но Кэаве всю ночь шагал по палубе и
весь следующий день, пока пароход огибал Мауи и Молокаи, он все так же
метался по палубе из конца в конец, словно дикий зверь в клетке.
Под вечер они миновали Алмазный Мыс и причалили в гавани Гонолулу.
Кэаве вместе с толпой пассажиров сошел на берег и сразу же принялся ра-
зыскивать Лопаку. Но Лопака, как выяснилось, приобрел шхуну - такую, что
краше не сыщется на островах, - и пустился куда-то в дальнее плавание -
не то в Пола-Пола, не то в Кахики - словом, ищи ветра в поле! Но тут Кэ-
аве вспомнил про одного приятеля Лопаки - стряпчего, проживавшего в этом
городе (я не стану называть его имени), и осведомился о нем. Ему сказа-
ли, что стряпчий этот внезапно очень разбогател и купил себе красивый
новый дом на берегу Вайкики. Это сообщение заставило Кэаве призаду-
маться; он кликнул извозчика и поехал к дому стряпчего.
Дом был новехонький, и деревья в саду еще крохотные, не толще тросто-
чек, и у стряпчего, когда Кэаве пришел к нему, был очень довольный вид.
- Чем могу быть полезен? - спросил Кэаве стряпчий.
- Вы друг Лопаки, - отвечал Кэаве, - а Лопака купил у меня одну вещи-
цу, так сдается мне, что вы могли бы мне помочь напасть на ее след.
Лицо стряпчего омрачилось.
- Не стану притворяться, будто я не понял вас, мистер Кэаве, - сказал
он, - хотя дело это темное и неблаговидное. Но, поверьте, я ничего не
знаю наверняка, могу только догадываться кое о чем и думаю, что если вы
поспрошаете кое-где, то, может быть, и узнаете кое-что.
И он назвал Кэаве имя одного человека, которое я опять же предпочитаю
не предавать гласности. И так повторялось изо дня в день, и Кэаве ходил
