Владимировичу постель в кабинете, - распорядилась Мария Фоминична, когда чай
был окончен.
Звонарев поднялся из-за стола вместе с Варей и хотел идти за ней, но
девушка так свирепо взглянула на него, что он отказался от своего намерения.
Побыв еще немного с Белым в столовой, он направился в кабинет. Сквозь
неплотно притворенную дверь Звонарев увидел, как девушка сердито, рывками
накрывала кушетку простынями, небрежно бросила на нее подушки и с силой
ударила по ним кулаками.
- Можно подумать, Варя, что вы и меня хотели бы угостить такими тумаками,
- проговорил прапорщик, входя в кабинет.
- С сегодняшнего дня я вам не Варя, а Варвара Васильевна или даже никто!
Я не желаю иметь с вами ничего общего после той наглости и нахальства,
которые вы себе позволили в экипаже, господин Звонарев.
- Если я повинен лишь в том, что поцеловал вас недостаточно крепко, то я
готов немедленно исправить свою ошибку, - улыбнулся Звонарев и, шагнув к
девушке, хотел было обнять ее. В то же мгновение он получил оплеуху. Охнув
от удивления, прапорщик на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, то
увидел, как Варя с торжествующим видом выпорхнула из комнаты.
Расправившись с Звонаревым, Варя ласково попрощалась с родителями перед
сном и тоже улеглась в постель. Как ни устала она за день" но уснуть ей
скоро все же не удалось. Она вновь переживала все нанесенные ей сегодня
Звонаревым обиды. Оказался он виновен и в замечании, сделанном ей отцом в
госпитале, и в шутках родителей, не говоря уже о предерзких поцелуях в
экипаже и попыток обнять в кабинете. Одним словом, прапорщик был кругом
виноват перед нею и вполне заслужил постигшую его кару. И все же Варя была
недовольна собой. В глубине души она признавалась, что не так уж неприятны
были звонаревокие поцелуи и сам он не меньше ее был смущен подтруниванием
отца и матери. Пожалуй, можно было бы обойтись и без пощечины, ограничиться
лишь холодной вежливостью и ледяным презрением. Варя ярко представила себе,
какой неприступный вид был бы у нее в этом случае.
"Быть может, он, бедняжечка, от огорчения тоже не спит, - вздохнула Варя
и вспомнила рассказ отца об опасном путешествии прапорщика на форт. - И
зачем только он всегда норовит попасть в такие места! Не дай бог, случится
еще с ним что-нибудь! - уже с волнением подумала Варя. - Тогда я себе
никогда не прощу сегодняшней пощечины".
Накинув затем шаль на плечи, она осторожно пробралась к двери кабинета,
желая убедиться, спит ли прапорщик. Каково же было ее разочарование, когда
из-за двери до нее донесся храп крепко уснувшего Звонарева. Это было для нее
новой обидой. Добравшись до своей постели, она решительным движением сунула
голову под подушку и мгновенно уснула.
Утром Звонарев не встретил Варю - она убежала в госпиталь. Получив от
Белого различные указания служебного характера, прапорщик побывал в
Управлении артиллерии, в порту, а затем направился в штаб Кондратенко.
Уже темнело. Солнечный день сменился холодным, туманным вечером. Артур
заволокся густыми облаками.
Генерала он застал лежащим в постели, с высокой температурой. Вчерашняя
прогулка в штаб Горбатовского не прошла даром. Тем не менее Роман Исидорович
тотчас же принял прапорщика и, подробно расспросив о результатах посещения
моряков, дал ряд указаний о спуске мины.
- Помните, что вы остались единственным специалистом по опусканию шаровых
мин. Горский болен и не скоро оправится. Значит, на вас ложится вся тяжесть
руководства минно-шаровым делом. Главное же - не рисковать зря людьми и
собой, - проговорил генерал.
- Больше всего надо вам самим беречься, ваше превосходительство. Меня и
солдат легко можно заменить, вас же заменить некем! Между тем вы совсем не
бережетесь, о чем свидетельствует ваше здоровье.
В ответ Кондратенко громко рассмеялся.
- Первый раз в жизни слышу, чтобы прапорщик читал нотации генералу!
- Я не хотел вас обидеть... - смутился Звонарев.
- Прекрасно это понимаю. Меня заменить легко, и, быть может, давно пора
это сделать. Оборона крепости отличается крайней пассивностью. Ни одной
вылазки за три с половиной месяца тесной блокады! Это ли не возмутительно! В
первые дни осады мы легко могли прорвать расположение японцев, выйти в тыл,
захватить их артиллерию, а главное - так необходимые нам снаряды, порох и
продовольствие. По этому одному можно судить, насколько хорош я как
руководитель сухопутной обороны.
- Вы тут ни при чем. Стессель, Фок и Рейс никогда не допустили бы такого
образа действий с вашей стороны. Вылазки были запрещены Стесселем. Фок и
Рейс все время мешали активизации обороны.
- Какой же я военный, если не сумел отстоять своего мнения перед высшими
начальниками?
- Зная Стесселя и его окружение, нетрудно понять, что тут играет роль не
ваша мягкость, а твердокаменное упрямство высшего артурского начальства. Мне
не совсем понятна роль Смирнова. Комендант крепости по должности мог и
должен был возглавить оборону Артура, не уступать своего места Стесселю.
Фактическим комендантом является генерал-адъютант, Смирнов же играет роль
коменданта без крепости.
- Хрен, говорят, не слаще редьки! Если бы фактически во главе Артура
стоял Смирнов, то, возможно, мы были бы свидетелями еще более "оригинальных"
деяний, чем теперь. Комендант крепости хочет предвидеть все возможное и
невозможное. Ему совершенно непонятна та простая истина, что всего не
предусмотришь и, следовательно, должна быть сохранена инициатива младших
начальников. Нет, знаете, не хотел бы я видеть Смирнова в роли старшего
начальника в Артуре. У него нет необходимой для этого широты взглядов, -
задумчиво закончил Кондратенко.
- Мнение огромного большинства артурского гарнизона, что ваше
превосходительство являетесь наиболее подходящим комендантом для Артура.
- Начальство в Питере и Маньчжурии держится иного мнения, да и здесь
некоторые весьма влиятельные лица находят, что я приношу больше вреда, чем
пользы, - с горечью проговорил генерал.
- А кто же такие эти глупцы, выражаясь мягко? - возмутился Звонарев.
- Прочтите, - протянул ему Кондратенко одну из бумаг, лежащих на столе.
Это была напечатанная на машинке записка Фока под заглавием "Некоторые
соображения об артурской обороне". Адресовалась она Стесселю и всем
генералам и командирам отдельных частей. Наверху имелась надпись: "Не
подлежит оглашению". Прапорщик уже был знаком с литературными произведениями
Фока и сразу понял, что перед ним очередной пасквиль на Кондратенко.
- Стоило ли читать эту чепуху? - повернулся он к генералу.
- Хотя она и "не подлежит оглашению", но ее читают все писари, вплоть до
ротных, и, конечно, знакомят с ее содержанием солдат. Это, так сказать,
артурекая литература для народа. Все равно вам придется с нею познакомиться.
Звонарев принялся за чтение.
- "Я уже не раз указывал, что излишнее переполнение передовых окопов
стрелками и матросами ведет только к ненужным, ничем не оправданным потерям.
Но генерал Кондратенко, который воображает себя самым умным человеком в
Артуре, конечно, не пожелает снизойти до этих соображений. С ученым видом
всезнайки он по-прежнему будет напрасно проливать реками солдатскую кровь,
твердо веря, что это принесет ему славу героя, чины и ордена".
- Как допускает Стессель появление подобных произведений? - не выдержал
Звонарев. - Ведь это не только подрыв вашего авторитета среди солдат и
матросов, но прямое натравливание их на вас!
- "Известный всему Артуру своими длинными усами генерал недавно прямо
заявил мне, что он гораздо больше беспокоится о снарядах, которых мало, чем
о людях. По его мнению, солдат в крепости гораздо больше, чем имеющегося
продовольствия. Поэтому потеря тысячи-другой человек только облегчит
положение крепости. Надо ли говорить, что он сам отнюдь не хочет оказаться в
числе этих тысяч". Вопиющий поклеп на Василия Федоровича.
- Его хоть прямо по фамилии не называют, - все же как-никак родственник
Стесселю, не то что мы, грешные.
- Не секрет, что вы собираетесь предпринять, Роман Исидорович, в связи с
этой наглой и бестактной выходкой Фока?
- Подал рапорт об освобождении от должности начальника сухопутной обороны
и, как следовало ожидать, получил отказ. Нельзя-де обращать внимания на
чудачества Фока, он ведь еще в турецкую войну ранен в голову и немного
ненормален. Я не настаивал: боюсь, что без меня дело попадет в руки того же
Фока, и тогда дни Артура будут сочтены. Нет, я не собираюсь сдавать свои
позиции! - с жаром проговорил Кондратенко.
- Если бы вам, Роман Исидорович, предложили взять на себя высшее
начальствование в Артуре, вы согласились бы?
- Куда же денутся Стессель и Смирнов?
- Мы бы их арестовали.
- Кто вы?
- Ваши приверженцы.
- Я бы немедленно арестовал вас и освободил Стесселя и Смирнова, дабы они
вернулись к исполнению возложенных на них обязанностей, - улыбнулся
Кондратенко. - Нет, я против всяких незаконных действий. Так и передайте
всем "моим приверженцам", как вы выражаетесь.
Прапорщик разочарованно вздохнул. Вскоре пришел Науменко.
Воспользовавшись этим, Звонарев стал прощаться.
В Свободном госпитале ему пришлось довольно долго ждать в приемной, пока
вышла Варя. Увидев прапорщика, она сурово сдвинула брови и сухо справилась,
чем она может быть ему полезна.
- Прежде всего, я думаю, вам следует извиниться передо мной за вашу
вчерашнюю грубость, - в тон ей умышленно хмуро ответил Звонарев.
Не произнеся ни слова, девушка повернулась и направилась к двери.
Прапорщик едва успел схватить ее за руку.
- Стоп, стоп, стоп! Я еще не кончил, и вы, как всякая воспитанная
девочка, должны выслушать до конца, когда с вами говорит старший, -
проговорил он.
- Руки прочь, или вы получите еще одну оплеуху, - попыталась вырваться
Варя.
- Ша, киндер, как говорит Борейко в таких случаях, - еще крепче сжал ее
руку Звонарев. - Кондратенко прислал вашим больным цингой свежее мясо и
овощи. Потрудитесь их получить, - протянул он большой сверток.
- Я больше не веду палаты. Пустите, мне больно, - тихо проговорила она.
- А вы драться не будете? - уже совсем весело спросил Звонарев.
- Не хочу марать руки о вашу... вашу противную физиономию, - заикаясь от
волнения, проговорила девушка.
- То-то же, - отпустил ее прапорщик. - Теперь мы квиты, и я могу опять
поцеловать вас...
Варя фыркнула, как кошка, и одним прыжком оказалась за дверью.
- Не смейте никогда больше приближаться ко мне, приходить сюда или к нам
домой, низкий вы... человечишка, - наконец подобрала она наиболее
уничтожающее слово и, хлопнув дверью, исчезла.
Звонарев улыбнулся. Негодующая Варя была ему больше по сердцу.
В штабе Горбатовского его уже поджидали Буторин и Фомин с тремя
десятипудовымн шаровыми минами. Наскоро переговорив со Степановым и получив
от него последние указания, прапорщик отправился с матросами на форт номер
два.
На форте было относительно тихо: редкая ружейная перестрелка, взрывы
бомбочек, изредка гулкий артиллерийский выстрел и визг разорвавшейся
шрапнели. Сквозь туманную ночь чуть пробивались бледные лучи прожекторов.
Две подводы, запряженные парой осликов каждая, затарахтели за Звонаревым и
матросами.
Фролов уже ждал прапорщика. Им был разработан подробный план очищения
рвов форта от японцев.
- Как только ваши мины взорвутся, мичман Витгефт с матросами бросится в
атаку вдоль левого бокового рва, я со стрелками - вдоль правого, поручик
Юницкии из контрэскарпной галереи попытается выбить японцев из капонира. Вы
