Звонарева. - Севастопольская осада длилась триста тридцать шесть дней, -
думается, что Артур столько не выдержит.
- Мы совершенно отрезаны от мира, а Севастополь до самого конца сообщался
с остальной Россией. Думаю, что месяц-другой еще свободно удержимся, а там
подойдет или Куропаткин, или Рожественский.
- Ждите! - вмешался Азаров. - Куропаткин, как рак, все время пятится
назад, на север. Скоро зима, время для наступления мало подходящее. Вторая
эскадра раньше конца декабря до нас не доберется, да и что ей у нас делать?
Внутренний рейд простреливается из одиннадцатидюймовых мортир, ремонтная
база слабая. Вернее всего, она пройдет прямо во Владивосток, а наши суда,
которые еще уцелеют, присоединятся к ней по дороге.
- Значит, нам нечего от них ожидать помощи, - вздохнул казначей.
- Если Артур удержится до подхода Рожественского, то он свою роль, как
убежище для флота, выполнит, - проговорил Звонарев. - Тогда можно и
капитулировать, благо к тому времени в крепости не останется ни еды, ни
снарядов.
- Да и людей уцелеет немного, - добавил Иван Кирович.
Выходя из Управления, прапорщик встретил старшего писаря Севастьянова.
- Как дела, Петр Евдокимович? - поздоровался с ним Звонарев.
- Как сажа бела! Скоро все с голоду перемрем. У нас в артиллерии уже
выбыли из строя половина солдат и треть офицеров. В стрелковых полках убыль
того больше. Скоро некого и в окопы будет сажать. Цинга да тиф косят людей
больше пуль и снарядов.
- Вы-то, кажется, здоровы пока?
- Бог грехи терпит, - отозвался Севастьянов. - А вы, Сергей Владимирович,
слыхали, что Стессель приказал всех раненых солдат класть в госпиталях
вместе с цинготными и дизентериками, чтобы, значит, болезнь перешла на всех,
а затем объявить: некем, мол, больше Артур защищать, и сдаться?
- Что-то уж слишком невероятно такое предположение.
- Могу в Управлении показать приказ доктора Субботина о совместном
размещении в госпиталях раненых и больных; в нем так и написано: по
приказанию генерала Стесселя. Хотят перевести солдатиков и замириться. Вот
так дела-то, Сергей Владимирович.
Простившись с писарем, Звонарев вернулся к Белым и сообщил услышанные
новости Варе.
- Я к себе в палату не приму ни одного заразного больного, - объявила
она.
- Так тебя, девчонку, и послушают. Не спросят и положат, - вмешалась
Мария Фоминична.
Вскоре приехал сам Белый. Он был весь в копоти. Даже пышные седые усы его
стали совсем черными.
- Папка, да ты помолодел! Усы у тебя как у двадцатилетнего парубка, -
кинулась к нему Варя.
- Не прикасайся ко мне, а то и сама запачкаешься. Едва проехали мимо
пожара, - бурчал Белый. Затем он отправился мыться и переодеваться.
Пока Белый приводил себя в порядок, прапорщик вручил Варе все полученные
деньги, прося их сохранить. Девушка сначала запротестовала, а потом спрятала
вместе со своими безделушками.
- Смотрите, кладу сюда, - показала она. - Если меня ранят или убьют, то
будете знать, где они лежат.
- Это в гораздо большей степени грозит мне.
- Не геройствуйте, целее будете.
За обедом Варя с возмущением рассказала отцу о распоряжении Субботина.
- Я это знаю. Говорил со Смирновым и Кондратенко. Эго будет доложено
Стесселю, - ответил Белый
Как только встали из-за стола, Варя решительно объявила, что идет в свой
госпиталь.
Уже стемнело, обстрел почти прекратился, но пожар продолжал бушевать с
прежней силой. Рейд, Золотая гора и окружающие город сопки осветились
красным заревом. Начался дождь, и поэтому дым и сажа не разлетались так
далеко, как раньше. Звонарев пошел проводить девушку. Кое-как они добрались
до госпиталя. Прапорщик остался в вестибюле. Через несколько минут вернулась
Варя и с возмущением сообщила, что все освободившиеся в ее палате места
заняты дизентериками и цинготниками.
- Солдаты волнуются и думают, что это делается нарочно, чтобы их
заразить, - шепотом добавила Варя, испуганно смотря на Звонарева, - грозят
убить всех генералов, значит, и папу тоже, а он совсем ни при чем.
- А вы не обращайте внимания, поговорят и перестанут, - успокоил ее
прапорщик.
- Субботин велел меня перевести в операционную, чтобы я работала там, а
не в палате. Мне жаль моих больных, но зато в операционной интереснее. Видя,
как работают доктора, может, и я научусь делать простенькие операции, -
мечтательно вздохнула Варя. - Ну, прощайте, мне надо идти.
Прапорщик издали видел, как на огненно-красном фоне пожара мелькали
черные фигурки пожарных, матросов и солдат, ловко забрасывавших пламя
землей. Из темноты доносился зычный голос брандмейстера Вайтнкайнена,
распоряжавшегося всеми принимавшими участие в тушении пожара. Затем Звонарев
свернул к Новому городу и незаметно для себя оказался перед домиком
Акинфиевых.
Дождь перестал, с рейда потянуло запахом водорослей, на небе показались
звезды. С фронта чуть доносилась ружейная стрельба. В городе совсем
по-мирному лаяли собаки. По дорогам тянулись скрипучие военные повозки да
молчаливо шли в разных направлениях роты солдат и матросов. Все рестораны и
кафе давно превратились в лазареты, из которых доносились стоны раненых и
умирающих,
Подойдя к домику, Звонарев наудачу постучал, хотя в нем не было видно ни
одной светлой полоски и царила полная тишина. К его удивлению, за дверью
тотчас же послышались легкие, быстрые шаги, и голос Акинфневой спросил, кто
пришел. Прапорщик назвал себя. Стукнул болт, и дверь распахнулась.
- Входите, милый Сережа, - приветствовала его Надя. - Совсем не ожидала
вас сейчас видеть. Для меня ваше появление - приятный сюрприз.
Прапорщик поспешил захлопнуть за собой дверь. Несколько мгновений они
рассматривали друг друга. Акинфиева поправилась, порозовела и показалась
Звонареву еще привлекательнее. Надя тоже смотрела на него с нескрываемой
нежностью.
- Как вы хороши, Надюша! - чуть слышно от волнения проговорил он.
- Вы тоже похорошели, если так можно выразиться относительно мужчины, -
улыбнулась Акинфиева.
Не отдавая себе отчета, Звонарев обнял молодую женщину и припал к ее
губам.
Надя от неожиданности выронила из рук свечку. В наступившей темноте
несколько мгновений были слышны лишь звуки поцелуев.
Наконец Звонарев отпустил ее.
- Возьмите же себя в руки, милый, - просила Акинфиева. - Быть может, вам
лучше уйти? Я не гоню вас, но вы сами должны чувствовать, что вам лучше:
оставаться ли дальше со мной или обдумать все на свободе.
- Я останусь, - хрипло проговорил Звонарев.
- Тогда успокойтесь, - уже со строгой ноткой в голосе сказала Надя. - Я
сейчас зажгу свечу. Хорошо, что я одна в доме и никто не видел нас.
Звонарев постепенно успокоился и заговорил об Андрюше, жизни на
Ляотешане, видах на будущее.
После чая он поднялся.
Надя вышла на крыльцо проводить своего гостя. Стояла глухая темная ночь.
Моросил мелкий дождь, временами налетали порывы ветра. Пламя пожара
трепетными красными отблесками освещало склоны Перепелки и часть внутренней
гавани.
- Б-р-р, как холодно и противно. И в такую погоду вы гоните меня из
квартиры? - упрекнул ее Звонарев.
- Поймите, что я не могу оставить вас у себя, - нервно вскрикнула молодая
женщина и, вскинув руки на шею прапорщику, крепко поцеловала его.
Прапорщик медленно отошел и зашагал по дамбе. Он и не заметил, как чья-то
темная фигура обогнала его, стараясь при этом разглядеть лицо офицера.
В душе прапорщика царило полное смятение. Он чувствовал, что окончательно
запутался в своих отношениях к Варе и Наде. Еще утром все было так просто и
ясно. Варя казалась единственной, близкой, любимой девушкой, с которой он
готов был пройти жизненный путь. И тут на его пути опять появилась Надя
Акинфиева.
В глубокой задумчивости Звонарев не заметил, как оказался в Старом
городе, около Пушкинской школы. Он решил попросить приюта на ночь у
учительниц. На его стук тотчас вышла встревоженная Леля Лобина. Узнав, в чем
дело, она пригласила прапорщика зайти.
- Я буду только рада вашему присутствию в доме, так как я одна, и,
признаться, мне немножко жутко в одиночестве, - приветливо проговорила
учительница.
Утомленный дневными передрягами, Звонарев вскоре заснул одетым на диване.
Проснулся он на следующий день поздно, и первое, что увидел, - Варю,
молчаливо сидевшую за столом с замкнуто суровым выражением утомленного,
бледного лица. Ее серые глаза были красны не то от бессонницы, не то от
слез. При виде ее все ночные сомнения Звонарева рассеялись, он почувствовал
большую нежность к Варе и беспокойно спросил:
- Что случилось, милая Варя, чем вы так опечалены?
- Он еще спрашивает! - вздрогнув, вскочила со стула девушка. - Мне все
известно, и поэтому между нами все кончено! - вскрикнула она.
На лице прапорщика выразилось такое недоумение и растерянность, что
девушка сразу осеклась.
- Никакой помолвки не было и никогда не будет! Вы вчера целовались с
Надей на крыльце, и вас видели. Да, да, не смейте отпираться! И Леля
говорит, что у вас даже распухли губы! Какой вы мерзкий, грязный
человечишка, а я-то... - И тут Варя, разрыдавшись, выбежала из комнаты.
Торопливо приведя себя в порядок, прапорщик поспешил за ней, но ее уже не
было в школе. Лобина следила за ним с выражением серьезной задумчивости на
лице.
- Не огорчайтесь, Сергей Владимирович, - ласково проговорила она. - Варя
известный порох - взорвется, нашумит, а затем скоро успокоится.
- Тем более что никаких поводов для скандалов нет. - И Звонарев рассказал
все Леле.
- Вас с Надей заметила сестра, работающая вместе с Варей, и, конечно, не
замедлила довести обо всем до ее сведения.
Вскоре Звонарев снова обедал у Белых. В конце обеда генералу подали пакет
из штаба эскадры. Командующий отрядом броненосцев и крейсеров адмирал Вирен
приглашал начальника артиллерии на заседание у адмирала Григоровича, которое
должно было состояться сегодня вечером. Взглянув на часы, Белый проговорил:
- Так как Азаров нездоров, то я попрошу вас, Сергей
Владимирович, побыть сегодня моим адъютантом. После обеда зайдите,
пожалуйста, в Управление и там захватите все материалы о наличии и
потребности в морских орудиях и снарядах к ним. Пока вы подберете нужные
материалы, я немного отдохну. К шести часам экипаж будет вас ждать у моей
квартиры.
В условленное время Звонарев с папкой бумаг в руках подходил к крыльцу
квартиры Белых. Парный экипаж ожидал у подъезда. Едва Белый и прапорщик
сели, как экипаж с места быстро покатился по дороге. Они успели основательно
промерзнуть, пока добрались до дачи Григоровича.
Моряки были уже все в сборе: три контр-адмирала - Григорович, Вирен и
Лощинский, все командиры судов. Тут же были несколько флагманских
специалистов.
Артиллеристы прошли в кабинет Григоровича. После взаимных приветствий
Лощинский, как старший из адмиралов, попросил разрешения у Белого, как у
старшего из присутствующих, открыть заседание. Звонарев в качестве адъютанта
расположился рядом с Белым.
Вирен, доложил, что доставлена телеграмма Алексеева. Адмирал сообщил о
своем отозвании в Петербург и передаче начальствования над Тихоокеанским
флотом главнокомандующему Маньчжурской армией генералу Куропаткину.
- Теперь об Артуре никто уже не позаботится, - вздохнул Григорович. -
Куропаткин больше будет думать об армии, чем о флоте, а Артур превратится в
неприятную обузу для Маньчжурской армии.
- Но Артур ведь должен стать базой для эскадры Рожественского, - возразил
Белый.
- Он еще находится в испанских портах, кроме того, в Балтике снаряжают
