береговые батареи по воображаемым японским кораблям. Война на время ушла из
Артура.
Даже нелепая гибель на своих же минах заграждения минного транспорта
"Енисей" и легкого крейсера "Боярин" не произвела особого впечатления на
Артур. Трагедия произошла далеко от крепости, никто ее не видел и не
переживал непосредственно.
В переполненных ресторанах по-прежнему гремела музыка, рекой лилось вино,
и порт-артурские офицеры в пьяном угаре кричали о своей готовности победить
врага или умереть во славу обожаемого монарха.
Почти все мужское население города было призвано в армию. Солдатского
обмундирования для всех не хватало. Ограничились тем, что на штатские пальто
нашили красные погоны, а на котелки и фуражки нацепили солдатские кокарды.
Дукельский, с наступлением военных действий поселившийся со штабом на
"Петропавловске", где раньше было лишь место его временного пребывании, не
появлялся в городе. С утра до вечера он вместе с флаг-капитаном Эбергардом
сидел за разработкой планов морских операций против японской эскадры. Все
эти планы неизменно браковались то Старком, который находил их чересчур
смелыми и рискованными, то наместником, считавшим их чересчур осторожными.
Один только начальник морского отдела штаба наместника контр-адмирал
Витгефт, добродушный, малоподвижный толстяк, всегда соглашался с любыми
планами, какие ему представляли на утверждение, искренне огорчаясь каждой
новой неудачей Дукельского.
Занятый штабными неполадками, лейтенант совсем забыл о Риве.
Подруги Ривы подсмеивались над ней, называя ее монашкой, и звали с собой
в "Звездочку" или "Варьете". Рива зевала, выдумывала предлоги для отказа и
оставалась дома.
Однажды она узнала, что в "Звездочке" моряки устраивают большой
"проворот" и приглашают ее. Надеясь встретиться там с Дукельским, Рива
согласилась.
Уже за квартал от "Звездочки" были слышны бравурная музыка и громкие
крики. В большом зале ресторана с тщательно завешенными окнами собралось
десятка два молодых моряков, которые, сидя за столом, громко пели скабрезные
куплеты. На хозяйском месте восседала пышная золотисто-рыжая блондинка Лола
Хьюз, чистокровная немка, выдававшая себя за американку. В Артуре считали ее
и Риву первыми "звездами" местного полусвета. Смуглая Рива была
представительницей горячей южной красоты, а светловолосая, белотелая Лола
олицетворяла красоту севера, более нежную, чем красота юга, но не уступающую
ей в огне и страсти. Рива и Лола, несмотря на внешнее соперничество, были
дружны между собой и охотно уступали друг другу своих кавалеров.
Появление Ривы в зале было немедленно замечено и вызвало аплодисменты.
- Ура, Ривочка! Да здравствует царица ночи! - кричали со всех сторон
мужчины, посылая ей воздушные поцелуи. Рива огляделась. За столом сидели
офицеры с разных кораблей, по большей части хорошо знакомые Риве. К своему
удивлению, она заметила среди них и несколько человек женатых, до этого не
решавшихся показываться в холостой компании молодежи. Очевидно, проводив
свои семьи из Артура, они поспешили зачислить себя в холостяки. Дукельского
в зале не было. Зато Малеев уже издали махал рукой, обращая ее внимание на
себя. Рядом с ним сидел, как всегда, розовощекий Андрюша Акинфиев. При виде
Ривы он попытался было сделать серьезную и строгую мину.
- Я сяду рядом с самым строгим и сердитым офицером Тихоокеанской эскадры
Андрюшей Акинфиевым, - громко заявила Рива. - Разрешите сесть, господин
строгий мичман, - шутила она, прикладывая руку к голове, как бы отдавая
честь.
Мичман вспыхнул, но смолчал и, под общий веселый шум и двусмысленные
замечания, поспешил поставить рядом с собой стул для Ривы. Малеев чмокнул
Ривину руку и, хитро подмигнув, вдруг громко закричал;
- Горько молодым!
Андрюша, весь пунцовый от смущения, хотел что-то возразить Малееву, но со
всех сторон так громко заорали: "Горько, горько Андрюше!" - что его слова
потонули в общем шуме.
Рива с лукавой улыбкой потянулась к своему соседу; "Поцелуемся?"
Андрюша растерялся, на его красном от смущения лице выразилась детская
беспомощность и ужас. Рива притянула к себе его голову и ласково поцеловала
в лоб.
Пирушка пошла своим чередом. Все вокруг кричали, пели, спорили, смеялись,
о войне забыли. Неожиданно общий шум был прерван зычным голосом из угла
зала. Тогда только Рива заметила, что там разместилась небольшая компания
сухопутных офицеров, преимущественно артиллеристов. Их стол был тесно
уставлен бутылками, а возбужденные лица показывали, что компания была уже
сильно "на взводе".
Рива по опыту знала, что такие встречи в ресторанах моряков с сухопутными
офицерами обычно кончались скандалами. Насторожившись, она ожидала
возникновения очередного конфликта, сопровождаемого обычно битьем посуды и
вызовом военной полиции. Все это не сулило и ей ничего хорошего. Она
собралась уже потихоньку уйти домой, но Малеев, заметив, удержал ее за РУКУ.
- Куда вы торопитесь? - проговорил он.
- Боюсь попасть в историю...
- Не думаю, это все бакланы - береговые артиллеристы. Мы вместе с ними
воюем с японской эскадрой на море, да и публика у них культурнее, чем у
стрелков. Не беспокойтесь. Ежели что случится, я вас провожу домой. Ба, да
среди артиллеристов мой приятель Борейко. Значит, все будет гладко.
От столика артиллеристов отделилась огромная фигура Борейко, который со
стаканом вина в руке двинулся к морякам. Все притихли, с интересом
поглядывая на саженный рост и гигантские плечи поручика.
- Господа офицеры доблестной Тихоокеанской эскадры! - прогудел Борейко. -
Позвольте мне приветствовать вас от лица гарнизона и артиллерии
порт-артурской крепости.
За Борейко двинулись и остальные офицеры. Моряки встали с мест и
встретили их с бокалами в руках. Подойдя к Малееву, поручик особенно
дружески приветствовал его.
- Душевно рад видеть тебя, Ермий Александрович, в добром здравии и
приятном соседстве, - расшаркался он перед Ривой. - Вашу лапку, мадемуазель.
Я всегда был уверен; что у моего друга Ермия прекрасный вкус, а теперь с
удовольствием убеждаюсь в этом.
Огромный, красный от выпитого вина, он все же понравился Риве. Она
приветливо улыбнулась ему, подставляя руку для поцелуя.
Когда наконец все перезнакомились, составили вместе столы и уселись,
Борейко опять поднялся и предложил выбрать тамаду сегодняшней дружественной
пирушки.
- Борейко! - выкрикнули все, знавшие его фамилию.
- С благодарностью принимаю это почетное звание от своих друзей и
предлагаю тост за наших сегодняшних дам, - ответил Борейко.
Все бурно приветствовали Риву и Лолу.
- Разрешите мне как тамаде сказать два слова, - продолжал Борейко.
- Просим, просим! - раздалось со всех сторон.
- Всего несколько дней как началась война. Началась она неожиданно,
неудачно для нас, для нашего флота. Многие обвиняют в этом моряков, моряки
обвиняют крепость. Это порождает споры, ссоры и вражду. Все это на руку
только японцам, ибо только в единении сила. Виноваты же в наших неудачах не
мы с вами, здесь присутствующие молодые офицеры армии и флота. Не виноваты и
наши штаб-офицеры. Они ничего не знали о надвигающейся войне. Виноваты
прежде всего и больше всего генералы и адмиралы. Больше всех виноват
наместник, этот принц царской крови с левой стороны, который своевременно не
сообщил о разрыве дипломатических отношений с Японией, не принял мер по
мобилизации армии и флота на случай внезапного нападения на ПортАртур.
Виноват Старк, не разрешивший флоту принять предохранительные меры вроде
постановки противоминных сетей на стоящих на внешнем рейде кораблях эскадры,
виноват Стессель, у которого крепость до сих пор еще далеко не достроена,
виноват и наш генерал Белый, не поверивший своим офицерам, когда ему
Страшников сообщил о совершенном на эскадру нападении. Теперь генералы и
адмиралы грызутся между собой, сваливая вину друг на друга, строча доносы в
Петербург, - Стессель и компания на моряков, а те на сухопутное начальство.
Они натравливают армию на флот, солдат на матросов, нас, сухопутных
офицеров, на вас - морских, и так далее. Поэтому я и хочу в дружеской беседе
с вами за стаканом доброго вина обсудить это обстоятельство. Ни двадцать
шестого, ни двадцать седьмого, ни двадцать девятого января не погиб и не был
ранен ни один генерал или адмирал. Я лично видел, как Стессель трусливо
прятался от японских снарядов в бетонные казематы на Электрическом Утесе.
Наместник сидел на Золотой горе тоже в крепком каземате. Ваши адмиралы едва
ли проявили больше храбрости. Кто же больше всего пострадал от нашей
неподготовленности? Прежде всего и больше всего "серая скотинка" - солдаты и
матросы, которые, по мнению всякого начальства, только для того и
существуют, чтобы все выносить на своей шкуре. За все ошибки
превосходительных дураков платятся матросы и солдаты. Так позвольте мне
сегодня поднять первый свой бокал не за царя-батюшку, который в полной
безопасности сидит в Питере, не за наших генералов и адмиралов, даже не за
нас с вами, а за наших солдат и матросов. Я твердо убежден, что мы, офицеры,
будем успешно воевать тогда, и только тогда, когда у нас будет тесное
единение с нашими солдатами, когда офицеры и солдаты будут едины в бою. Сила
офицеров в их тесном единении с матросами и солдатами. Тот, кто этого не
понимает, не может быть хорошим командиром и офицером. Итак, за наших солдат
и матросов - ура!
- Ура! - подхватили присутствующие.
Андрюша Акинфиев, растроганный до глубины души, смотрел влюбленными
глазами на Борейко.
- Ермий, расскажи мне подробнее, кто он такой, - упрашивал он Малеева.
- Борейко - пьяница, картежник, большой скандалист. Сослан за какие-то
художества из России в Артур. В то же время он один из лучших артиллеристов
крепости. Живет на Электрическом Утесе. Он всегда в контрах со всяким
Начальством. Сажали его на губу, грозили уволить со службы, но это мало
помогало. В конце концов его сослали на Утес, благо оттуда не всегда
выберешься в город.
Разговор их был прерван новым тостом, с которым выступил от имени
стрелков поручик Енджеевский, молоденький, безусый, с сильным и густым
басом. Он горячо приветствовал моряков и повторил пожелание тесного
единства. Ему тоже дружно аплодировали.
От моряков неожиданно выступил Андрюша. Путаясь от волнения в словах, он
долго и не особенно вразумительно говорил о подлых японцах и обожаемом
монархе и закончил тостом за царя. Тост его, как носящий официальный
характер, приняли стоя, но без особого воодушевления.
- Андрюша, друг сердечный, - обратился к нему Малеев. - Не гоже имя
царское трепать в кабаках. Предоставь такие тосты произносить нашим
генералам и адмиралам на парадах.
Мичман обиделся и, сильно покраснев, замолчал.
Общая беседа распалась. На разных концах стола завязались громкие споры,
и только время от времени Борейко, перекрывая общий шум своим громким
голосом, предлагал выпить за здоровье того или другого из присутствующих,
после чего все чокались и вновь усаживались на свои места.
- Что ни говорите, "Енисей" погиб геройски, как и "Варяг", а "Боярин"
позорно, - громко говорил Малеев своему соседу лейтенанту с "Баяна"
Сойманову.
- Ничего геройского не вижу в том, что Степанов посадил свой минный
транспорт на свою же мину, - возражал Сойманов. - Что, он не знал, куда
направлено течение в Талиенванском заливе в это время года?
