Таро бросал искристый, улыбчивый взгляд, полный жизни и неистовости, на
Стеаха и говорил:
- Вот, здорово! Мы построим город хрусталя и поселим в нем эти
гигантские миражи, - Таро показывал рукой на горизонт, - это будет красиво,
Стеах!
И Стеах верил каждому слову, ибо еще не умел ничего другого; а Таро все
говорил, фантазировал, ибо тоже еще не умел ничего другого... Они построили
город хрусталя. Проходя изгибами анфилад, можно было ограничиваться до тех
пор, пока не попадал в изнанку сути, и тогда уж берегись, ибо кровожадные
Ораты и Хаетсы набрасывались и грозили превратить тебя в пыль, втоптать ее в
небо и, довольные, унестись в поисках новых жертв...
Стеах заканчивал "Книгу героев", Таро достраивал очередной надмирный
комплекс, сгущая стремления и порывы в импульсы созидания и кладя их
готовыми кирпичами в проемы пространств. Кипела работа, все новые проявления
использовались Таро как субстрат форм, и он углублялся все ниже, вскрывая
новые пласты того, что было до времен, но которые были созданы неизвестной
древней силой, о которой они как-то узнали, что она называлась Врагом и не
была в сути вещей, а следовательно не могла быть до времени...
Таро пришел к Стеаху, весело сверкнул взглядом и молвил:
- Пошли! Яма столь глубока, столь бездонна!.. Это интересно до боли в
глазах.
Стеах оторвался от "Книги героев", выпрямился, положил кисть и,
выбросив вверх очередное облако стремлений и порывов, опустился на дно
зрачков Таро:
- Я пишу это, - и указал на подымающееся и рассеивающееся облако, - мир
сей полнится и начиняется тем, что я перевожу отсюда, - и положил ладонь на
центр груди, - книга ведь еще не готова, Таро.
Тот вынырнул из бесконечности друга, отвел взгляд от его сердца,
рассыпал золотой песок самобытности, того, что он есть, по ветру:
- Я тот, кто я есть. - ("пока" - возникло в нем.) - И тот, кто научил
меня отличать себя от другого, ска...-
- ...нас никто этому не учил. - перебил Стеах. - Это ведь часть
возможности, из множества которых мы состоим, но никто не заставляет тебя
строить из себя темницу.
- А существует это... - И Таро покрылся панцирем, душным и
непрозрачным. - Видишь меня? А, я тоже тебя не вижу. Здорово?!
- Зачем это? - Стеах впервые видел то, чем он не был.
- Так легче копать вглубь, ничто не мешает... Ну, так ты идешь? Нет
ничего интереснее, как стоять на краю пропасти, ведущей в яростную
неизвестность, о, там молнии и шквалы, сносящие мириады форм и превращающие
их в пыль, но я, Орат, там всесилен.
- Ты Таро!
- Причем здесь верность ?
- Ты Та-... Я не знаю... Вещь сужается... Возможно... Возможно все...
- Пошли!
Они неслись по коридорам, из всех щелей дуло, искрился купол в
необозримой вышине, было свежо, прохладно, тепло и одинаково повсюду.
- О, вот это да! - Стеах задержался у одного из изгибов.
- Пошли, - потянул его Таро, - это слишком мягко и уступчиво, я устал,
когда доделывал этот угол.
- Но здесь прямо-таки присутствует Она... Знаешь, вероятно, я сейчас
войду к Ней, погоди минуту.
- Она ведь так далеко! - Таро не отпускал руку Стеаха, он впервые
осознал, какие они разные, и не понимал стремлений друга, а тот изумленно
вскинул брови, затем рассмеялся:
- Далеко?! Удачная шутка! Неужели твое сердце так далеко от тебя? Я в
восторге!
Стеах ушел вглубь и вверх, оставив Таро держать его за руку; он
погружался в Ее снежную радость:
- Мать, это ненадолго, сия Игра меня привлекает. Я вернусь скоро.
Он оказался в бескрайних обЦятиях и блаженно закрыл глаза, пребывая
маленькой запятой на коленях той.
- Дитя мое, у меня есть для тебя кое-что. Скромный подарок... Иди, но
возьми это. - и Стеах почувствовал, что стал больше.
- Что это, Мать?
- Это Безмолвие, в положенный срок оно откроет тебе свои сюрпризы и
возможности и..., если вдруг на пути твоем встанут преграды, оно будет
верным мечом, инструментом, помощником. И вот это...
- А это что?
- Любовь. Это сила, связующая то, к чему ты стремишься, с тем, что ты
есть и чем ты не являешься, но станешь в будущем. Если ты вдруг забудешь
дорогу ко Мне, свет ее приведет тебя в обитель моей солнечной страны.
Стеах засмеялся:
- Какую дорогу, ты ближе ко мне , чем я сам! И снежной страны я не
знаю. И солнечной тоже.
- Есть много вещей, которых ты не знаешь, гораздо больше, чем можно
представить. И вспомни, что сказал тебе Таро только что...
Стеах задумался:
- О, да, он сказал, что Мать далеко. Но ведь он пошутил... Во всяком
случае, у меня есть для него сюрпризы, два дара Матери, я поделюсь с ним.
- Дитя мое, когда бы ты не встретил меня, ты тотчас узнаешь свою Мать.
Ты нежен и хрупок. Но ты пройдешь... Я буду там, внизу; приду, когда
наступит время. И мы кое-что сделаем вместе.
- Время чего? - Стеах слушал, почти не понимая, но завораживала
загадочная прозорливая реальность сказанного.
- Время готовности Универсума к вхождению в вечность. Это будет,
конечно, непостижимая и величайшая реализация для вас, многочисленных,
вспомнивших и забывших, умерших и родившихся, уносящихся в светлые дали
розовыми чайками* и погруженных в смуту однодневной рутины. Каждый из вас
станет Мною. Это игра, вы будете великолепно обескуражены и растеряны, узнав
после миллионнолетнего бессознательного сна, кто вы есть в сути. Но игра
лишь начинается, беги, тебя ждет Таро. Он ведь, не зная того, играет по моим
правилам и движим мною же...
---------------------------------------------------------------
* Когда Йу прочитала эту фразу, она засмеялась: "А почему розовыми
чайками, а не серыми пеликанами? - Йу, не валяй дурака! - Нет, ну правда,
почему? Серыми пеликанами... Ой, как смешно..."
---------------------------------------------------------------
Стеах почувствовал в своей холодной руке ладонь Таро, ответил на его
рукопожатие, и они понеслись в центр схождения коридорных извивов,
застывших, как гигантские змеи, мощной и гармоничной композицией
созидательного искусства, уходящей в бесконечность вечно новой живой
конструкцией. Вдвоем они остановились на краю бездны, устремив солнечные
взгляды в непроглядную черноту там, внизу, где яростные энергии обрушивались
друг на друга, порождая недолговечные формы, изменяющие космический масштаб;
и возникали новые закономерности, разрушающие эти же формы, на смену которым
возникали другие, ограниченные и непонятные, существующие лишь благодаря
непрерывной смене бесчисленных поколений; время здесь стало, неизвестно
почему, врагом, разрушителем, Кала, неумолимым палачом сущего, хотя они ясно
видели его бескрайнюю лучащуюся суть; это было непостижимо; кипел вселенский
котел, это было дно... Таро оказался прав, это было интересно; захватывало
дух в предвкушении новых приключений, открытий неизведанных возможностей,
миров и свойств.
Они переглянулись, звонко восторженно засмеялись и шагнули в
неизвестность, успев услышать, как бездна ответила на их чистый смех
дьявольским хохотом, выплеснувшимся дегтярной волной из непостижимого
колодца и гулким эхом прокатившимся по пустым анфиладам, и чувствуя, что
покрываются толстыми, тесными, душными панцирями; в головокружительном
полете или, скорее, падении они забыли себя, чтобы вспомнить спустя вечность
и став бесконечно более обширными. Но сие было еще далеко впереди...
x x x
Все в Стеархе ныло болью нескончаемой, нестерпимой, непонятной. Он
метался в полусне, полураспаде собственного существа, и был бескрайним серым
хоботом, в бесконечных изгибах своих давно потерявшим и начало, и конец, и
середину себя. Стеарх медленно разворачивал кольца не имеющего пределов
тела, распутывал узлы, невероятно запутанные и стянутые в тугие серые
нагромождения, уходящие в беспредельные просторы того, о чем он мог сказать:
"Это я". Стеарх как бы пытался воссоздать свою первоначальную божественную
простоту, очевидно, безрезультатно. И болело везде, чем он был, вращаясь
среди звезд - прообразов бушующих ядерных светил - , но болело как-то не
так; и эта боль возникала от невозможности вернуться к исходному состоянию,
в котором Стеарх пребывал до рокового таинственного толчка, давшего вращение
всему, чем он был (был он всем); толчка, безвозвратно нарушившего гармонию
его стабильного бытия, но возникшего где-то вне пределов Стеарха, и это было
непостижимо, так как ничто не могло быть вне его. Он перестал знать,
пребывать, существовать и превратился из неподвижности в процесс, из бытия в
становление, из знания в разделение, из любви в поглощение, о!.. И... он
вспомнил золотой голос Той: свои солнечные глаза, песчаное плато, города
хрусталя, предназначение Вселенной (о, безнаказанно ли?);.. и тут же
перестал быть, став точкой, началом. Это была тоска, горечь, снова боль;
начало, нет ничего... И ценой величайшего напряжения точка создает в себе
непреодолимую, чудовищную жажду расширения и... Взрыв, возникновение
пространства, времени, материи и (о!, облегчение-то какое!) незнакомого
нечто, от чего можно оттолкнуться в развертывании того, чем он был. Он
напрягся, породил изначальное вращение и потерял осознание себя.
Глава 3. Маленький Стерх.
Неподвижное вращение мира феноменов; пока еще, по прошествии миллиарда
земных лет, Стерх не осознавал его. Воистину, он был сыном своего отца и
своей матери и достойным братом, как старшего, так и младшего. Первый
заканчивал аспирантуру, готовился к защите кандидатской и был весьма
социально перспективен, умен и практичен, намереваясь сделать себе имя в
фармацевтике, в чем младший брат никак не видел смысла жизни и деятельности.
Маленький буян, он был заводилой всех беспорядков в школе, равно как и дома,
где он бывал столь редко, что спокойствие жилища в-общем-то не нарушалось, и
все знали, что, если он и появится, то запрется в своей комнате, в лучшем
случае бренча там на стянутой с какого-то концерта электрогитаре; или, лежа
на диване, потягивая пиво, будет строить планы относительно создания нового
музыкального коллектива на смену распавшемуся; и дома он не очень досаждал.
Стерх был средним. Братья не утруждали себя общением друг с другом, а
родители попытками чему-нибудь научить сыновей, а тем более Стерха, которого
в семье считали серым неудачником, "так себе", "средней личностью". И ярких
эпизодов в его жизни было немного, хотя Стерх твердо верил в то, что рожден
он был не зря. О, эта вера часто представлялась ему чем-то бессмысленным, не
имеющим никакого основания пребывать в нем; ведь все его предполагаемое
будущее было столь далеко от радужных перспектив старшего и дерзких,
заманчивых, разрушительных планов младшего, столь непонятным, серым,
туманным и безрадостным, что это часто приводило его в отчаяние, и он
страстно желал иметь хоть каплю той жизненной неистовости, которая
переполняла его братьев, его умного, но донельзя невыдержанного отца и его
добрую, любящую, но слишком развязную и подверженную всем порокам и дурным
привычкам мать, что не мешало ей, однако, быть образцовым директором
автотранспортного предприятия. Он считал себя слабым и неспособным, но,
видимо, кто-то (или Что-то) лучше его знал, что такое сила и к чему
предназначался сей человеческий инструмент.
Нет, свет не снизошел на Стерха, не посетило его ни величайшее
озарение, ни интуитивное откровение, ни глубочайшее видение тайн мироздания.
