почти все из того, чего не имел, но чем был. И приобретать это снова, но в
теле... Бог мой, не об этом ли говорила Йу.
А-а-а-х-х-х! Он ввинтился в эту трясину, закипевшую яростной агрессией
против сознательного в нее внедрения, опустился ниже, ниже; нечто заволокло
все вокруг дымной пеленой; он обессилел, замер где-то на уровне земли
золотистым глазом в мировом хаосе подсознания, медленно выплыл, проснулся в
тряском вагоне, обвел мутным взглядом купе и понял: да, это очень, очень
нелегко. Более того, это было невозможно. Но если бы он знал, что это в
принципе невозможно, он бы забросил это дело и наслаждался бы до конца своей
жизни тем, что получил от Матери. Он бы сотню раз подумал, прежде чем лезть
в кишащее змеями болото. Но он уже не думал ни о чем. И со светом Матери ему
были не страшны никакие змеи. По-другому было невозможно. Измучившийся мир
ждал неизвестно чего; чего-то, что изменило бы, наконец, всю эту свистоплясь
к... Руки и ноги затекли, он устал так, как не уставал за всю свою жизнь.
Что ж, он бросил вызов неизвестности; не ему менять предназначенное судьбой.
Пора! Он уснул. Йу хмурилась во сне; впервые она осталась одна, без Сааха, в
своих сновидениях, полных света и радости; и она искала своего любимого,
почти подозревая о его действительном местонахождении...
Поезд нес их на северо-запад, возможно, не случайно именно туда; в купе
было душно... Но ему было душно не от застоявшегося воздуха, а от
отождествления с тем, что каждый из нас пополняет ежесекундно своими мелкими
раздраженьицами, гневом, похотью, страхами и бог знает чем;.. От погружения
в океан грязи, из которого мы вышли еще амебами... И если бы не улыбка
Матери, не ее бескрайняя, раскрепощающая, утонченнейшая сила Любви, не свет
напряженной мощи ее могущества, Сааха бы не стало.
x x x
- Йу, сейчас я должен идти один. Ты будешь ждать меня в гостинице...
как бы долго я ни отсутствовал.
Поезд, пыхтя, двинулся, набрал скорость, стремительно пронзил даль,
оставив их вдвоем на платформе среди чемоданов. Йу кивнула, улыбнулась. Саах
видел снега, горы, долину. Он не стал ждать. Такси унесло Йу с вещами, он
остался один, поднял голову, вздохнул. Ох, господи, до чего зыбка граница
между зажатой, скуксившейся напряженностью и широчайшей открытостью, когда,
кажется, дышит все существо, от подошв до небес. Саах шагнул в переулок.
x x x
Они жили вдвоем в живописной долине, Она и Он. Когда колокольчики Ее
смеха будили в Нем неосознанную жажду открытий, путешествий и оживляли в
груди нечто, похожее на щемящую боль, пустоту, стремящуюся быть заполненной,
Он поднимал глаза к небу, порывисто вздыхал, не в силах вместить рвущийся из
существа поток мощи и иногда смеялся, хватал Ее на руки и уносил в поля,
приминая луговые цветы; знойный воздух дрожал, искажая фигуры двух
влюбленных, летящих не чуя ног куда-то вдаль, а иногда отворачивался,
смахивал слезу и уходил в горы; оседлав дикого горного яка, носился по
снежным склонам, вцепившись в шерстистую спину и устремив невидящий взгляд
за горизонт, изломанный горным хребтом, либо осуществлял головокружительные
прыжки через бездонные расселины и безумные восхождения к обледенелым
вершинам. Он видел много дальше того, что мог осознать, и сердце Его ныло,
не чуя радостей, не зная печалей, но ведя Его сквозь то, что могло бы
составить его обиход, сквозь повседневную рутину, сквозь вечно новые
восходы, сквозь милый взгляд агатовых глаз и... О да, Он готов был увидеть
мир, но некому было чиркнуть спичкой!.. Временами Она смотрела на него
долгим взглядом, вопрошавшим: "Кто ты? Ответь. Я забыла, чьи ноги несли меня
по дикому лесу". Взгляд звенел, звенела тишина; Он нарушал ее:
- Человек не есть совокупность клеток, музыка не есть совокупность
звуков, картина не есть совокупность мазков на холсте. Замри и
прислушайся... Ты почувствуешь аромат Истины. И человек, музыка, картина и
все остальное откроют тебе свой секрет. И..." - Он опускал голову, чувствуя,
как близко он к заветной двери и как далеко все же от разгадки цели своего
существования. Она брала его ладони в свои и думала: "Что-то произойдет
совсем скоро... А, может быть, Я просто перенервничала? Господи, какие
холодные у него ладони. О, Cолнце, прими..."
- Да, произойдет, вероятно. - Он кивал головой и снова надолго
замолкал, устремив взгляд в окно, в серебро звезд, колющих холодными иглами
лучей горячие сердца.
- Не подкупающею красотой,
Не дивным взглядом страсти фея снится, -
Забывши страх, замерзшая синица
Доверчиво садится на ладонь.
- Он протягивал руки, и синицы, вспорхнув с веток и усевшись на край
ладони, склевывали семечки подсолнуха. Сверкали снега.
Они любовались распадком; поросшая лесом ложбина и каменистые склоны,
испещренные тропами яков...
Из-за перевала показалась фигура человека; невыразимо маленький,
далекий, он огляделся и стал осторожно спускаться вдоль склона по одной из
троп. Они замерли, окаменели, скрестив взгляды на еле заметной темной точке,
растущей на глазах. Века побежали вспять. Кроме них двоих существовал кто-то
третий, и в этом была невыразимая сладость. Ожидание покинуло их умы,
сменившись надеждой. Думали ли они, что надежда будет предвестником
уверенности, основы истинного действия?
Человек преодолел последний сугроб, вошел во двор, приблизился к ним,
глянул сияющим взором поочередно в две пары глаз и молвил:
- Мир дому сему. Я Саах. Будем знакомы...
x x x
- ... и вот, все так непонятно, и что-то бродит где-то внутри, болит,
но как-то не так, и не найти ответа. Но как, как?.. И что?.. А что "что", я
не знаю.- и Он взглянул на Нее, Она была неподвижна.
Саах сказал еле слышно:
- Надо победить смерть, чтобы не было больше смерти; это так ясно. -
Саах глядел в Его зрачки, углубляясь в море кристальных мыслей, снежных
эмоций.., становящихся по мере погружения все темнее и яростнее, мелких
телесных рефлексов, тупости, инерции голой материи, и дальше, во тьму
корней. Молчание, Он судорожно вздохнул, невольно прижав руку к груди:
- О, да! Это есть то, чего мы ждали целую вечность. И... где это
искать? Я почти знаю, выше, выше, там, где царит Безраздельность и...
- Здесь в грязи и хаосе. И ниже, ниже. В самой глубине. В гадком
болоте... Вы живете здесь, прекрасное место, цветущая долина, горные
вершины, чистые источники... А где-то чадят трубы и кого-то убивают.
Очевидно, что бегство - не решение. Кто-то погрузил нас в эту
несознательность, в чем многие видят лишь ошибку Сущего, либо слепую
случайность среди многих случайностей природы. Но есть другое... Таких
чистых мест скоро совсем не останется, и куда тогда податься? Но существует
ли возможность остаться прозрачным и восприимчивым, светлым и широким,
находясь во тьме и несознании, в ограниченности, бессознательном кишении
обрывков впечатлений, страхов, навязчивых мыслей... короче, во всем том, что
характеризует погружение в низшие, наиболее материальные слои существа, в
саму клеточную субстанцию? Ясно, что сейчас импульсы и поведение большинства
людей формируются именно там. И именно оттуда исходят побудительные причины
большинства поступков. Я не знаю, вероятно, такая возможность существует, и
я хочу попробовать. Я поднимался туда, где до меня никто не бывал. Саах, как
человек, уже давно перестал существовать в безраздельном царствии света. О
да, это неописуемо. Но здесь, - Саах коснулся ладонью тела, - осталось, как
прежде: ложь, старение, распад, смерть, ограниченность материальными
законами. - Он сказал все это очень тихо, но Они оба растерянно
переглянулись. Саах положил ладонь на стол:
- Я много слышал от людей: "Хочу летать! Хочу свободы! Душа - птица!"
Но я понял одно: Дай человеку крылья, так выше 10-ти метров и не поднимется
- страх, вошедший в привычку. Привычку тела. Дай человеку власть - он
останется один посреди им же разрушенного мира. Потому что поглощать, не
значит - Любить (так же как и огульно отрицать всю темную половину мира - не
значит быть чистым), хотя в сути своей это одно и то же; обладать всем
можно, лишь отдавшись всему, а не заграбастав все. Но отдавшись именно
ВСЕМУ. Это противоречит человеческому понятию свободы... Очевидно, что
марионетка смерти не сможет войти в вечность. Человек еще и не начинал жить.
Нити надо обрезать постепенно, одну за другой, чтобы, когда последняя будет
оборвана, мы уже не были бы марионетками и не свалились бы бессильной кучкой
праха у подножия трона смертельного тирана. - Саах подошел к окну. -
Очевидно, что туда еще никто не спускался. Иначе нечто уже было бы сделано
там, понимаете. - Саах повернулся к ним. - Безраздельная преданность во имя
неизвестно чего. Работа, польза которой сомнительна, а тяжесть которой
неописуема. Труд незаметный, утомительный, скучный. И когда кажется, что
что-то сделано, и какой-то дефект побежден, он тут же принимает другую
форму, и все начинаешь сначала.
Саах знал, что не лезет в чужой монастырь со своим указом, нет. Он ясно
видел нужность того, что сейчас совершала Мать; он был наблюдателем, лишь
крохотной пылинкой, осчастливленной всемогущим присутствием той, чья радость
движет вселенными.
- Я не понимаю, Саах, - глухо проговорил Он, и васильки его глаз
потемнели от бесконечной тоски, налились горечью печали, - я не понимаю и...
Вероятно, весь этот чудесный край - гигантская маска той, кого зовут Ложь.
- ... существует столько разных краев и областей, - добавил Саах. - Но,
Вы знаете, надо быть сытым по горло всем этим, чтобы броситься в воду, имея
лишь веру в Нее, понимаете...
Пребывало все, от бездонного дна смертельного ужаса жизни и застоя до
бескрайнего великолепия миротворческого созидательного вечного Начала.
Кто-то, именно Саах, был, конечно же, не Саах; и теплая безбрежность, да,
конечно, всегда теплая (и, да, но всегда по-разному), и Он и Она... О, какая
чушь; "и", "и", "и" и много всяких "и". Довольно! Это было как вопль. И
спокойно-спокойно бежал ручей, променяв великолепие гор на изобилие долины.
Как никогда, все было всегда.
- ... надо быть сытым по горло всем этим, чтобы броситься в воду, имея
лишь веру в Нее, понимаешь, Йу. - говорил Он Ей, глядя поверх изгороди,
провожая взглядом идущего прочь некоего молодого человека с бездонным
взглядом неопределенных глаз.
- Саах, ты знаешь. А я верю. - Она откинула волосы назад. - К чему
тянуть. Уж слышен зов. Впрочем, все произойдет в безмолвии; и без мыслей...
Синички слетелись и ждали угощения. Были двое, которых было много. Они
очень долго сидели на завалинке и смотрели на заснеженные склоны, в
бирюзовое небо, в глаза друг другу, что, в-общем-то, означало одно и то же.
И видели себя - Он и Она - идущими в веках по свихнувшимся меридианам к
полюсу на встречу с теми, кто когда-то были ими же, и не видели уж теперь
существование лишенным смысла. К величайшему слиянию. Все во всем всегда, в
каждой точке; и радость, радость, радость теплая, непередаваемая, как
обЦятие за миллионы миль, но близкое, чистое и, главное, ВСЕобЦемлющее.
Дышала светлая под боком тишина.
Мерцаю звездочкой,
И много нас, все - Вселенная одна...
Очередная,
Спадает с глаз густая пелена.
- Аста, - молвил Феб, вставая с завалинки и следя взглядом за бредущим
по склону яком.
- Что, Лувр, - отвечала Лин.
- Я, тот, кто зовет себя Нико, уже не тот... Понимаешь, Йу? Так кто я,
