несколько теней метнулись к рощице осин, оттуда взревел двигатель,
загорелись фары и махина автобуса понеслась на Сааха. Он успел услышать
голос Йу и Нат, убегающих в лес и сообщающих, что будут ждать его... где, он
не услышал. Автобус врезался в его твердое, как сталь, худое тело и отбросил
его на стену флигеля. Жалобно звякнув, отлетела лопата, земля забрызгалась
красным. Солнечная сила поднялась из-под земли, из-под самых темных магм,
собрала, связала его распадающееся существо, готовое умереть, выпрямила
позвоночник, влилась в ноги, заставив их совершать работу, и он осознал, что
с невероятной быстротой удаляется в чащу, оставив на стене и земле клочья
одежды, чуть ли не всю свою шевелюру и рев автобуса, рыскающего вокруг в
поисках исчезнувшей жертвы.
x x x
"...Мать. Мать..." - это слово прорастало сквозь него, как золотой
цветок, пуская солнечные корни в черноту под ногами и расцветая над головой
сияющим снопом. Он был лишь выражением этого цветка... Прошло уже два дня.
Лес поглотил его, и Саах продвигался, плавно скользя в некой субстанции.
Он не был, от БЫЛ; пусть даже на несколько часов. Он осознавал крепкие
нити, похожие на паутину, связывающие автобус и несколько теней в нем с
некоторыми местами в городе, в лесу, на покинутой станции. В реальности
этого опыта он убедился, когда, прослеживая путь одной из нитей, вышел на
небольшую полянку, посередине которой стоял каменный домик. Нить тянулась к
дому и исчезала внутри. Саах подошел не касаясь земли, толкнул дверь, прошел
через прихожую и оказался в комнате. Несколько мертвецки пьяных мужей спало
вповалку в различных местах. Он взял все необходимое: еду, одежду,
документы, аптечку и вышел. Внутри напряглось. Он услышал гул мотора и
почувствовал, что это за ним. Он это чуял всеми фибрами. Постояв на пороге и
глядя в чащу, он сосредоточился и тут же резко повернулся. В дверях,
пошатываясь, стоял человек с осоловелыми глазами: "Ык! Копка! Ты, штоль?"
Саах облегченно вздохнул и, повернувшись, зашагал к лесу. Автобус подЦехал к
дому как раз в тот момент, когда Саах скрылся за деревьями. Пьяный человек
бессвязно рассказывал о лешем и показывал, куда тот пошел, тыкая пальцем
совсем в другую сторону. Саах все это слышал, и чувствовал струйки
враждебности, приходящие к нему с той стороны. Они, эти струйки, нуждались в
указании направления не больше, чем опилки железа по отношению к магниту. Он
ощущал их на своем бедном теле как маленькие скручивания, затвердения,
мешающие нормальному функционированию. Это были щупальца смерти.
Саах вышел на вырубку и сел на пень. Лучи связывали солнце с землей
золотыми волокнами. Поднявшись по одному из них, он увидел израненного Сааха
сидящим на пне в бандитской одежде, жующего бандитский хлеб, увязнувшего в
бандитской паутине, опутывавшей, в сущности, весь город и прилегающие
станции, и даже некоторые места в лесу. Но лес был могуч. Он насмешливо,
добродушно терпел эту паутину, так как был любвеобилен. И лес в любой момент
мог стряхнуть эту сеть с себя, как слон стряхивает комара. Но суть леса -
смирение и отдавание. И, видимо, так было задумано для окончательного акта.
Саах понял, что, живя в лесу и волоча за собой враждебные сети, он
становится носителем этой заразы. Необходимо было найти решение. Какое?
Растворяясь в солнечном тепле, он видел Сааха, сидящего на пне; бандитов,
горящих местью и рыскающих повсюду в городе и в лесу; море за горизонтом, в
котором смуглая девушка на белой яхте смотрела на пробегающую под бортом
лазурь воды; видел город, в котором запуганные жители с закупоренными
сердцами добывают и едят свой скудный обед; где-то за океаном видел ураганы,
рушащие в несколько минут несносные язвы слишком обнаглевших мегаполисов;
наблюдал червя в земляной подстилке, глотающего перегной... Видимо, решение
созрело, раз он встал и направился в чащу. Да, он пошел в город.
x x x
Саах не тревожился о Йу и Нат. Он знал, что эти цветы дадут свои плоды,
и никто их не сорвет. Он бы это сразу почувствовал. Они двигались к своей
цели, своему финалу, и пока он не видел, где их пути могут пересечься. Он
прозревал в грядущем лишь языки пламени и черноту пещеры, в конце которой
горел свет.
Через неделю он вошел в город. Первое, что бросилось ему в глаза, это
огромная афиша, изображающая до боли знакомое лицо с подписью внизу,
обЦявляющей о награде за поимку особо опасного преступника Сааха, убийцы,
насильника и садиста. Город был в сетях, как рыба в сачке; и даже борода не
защищала от пристальных взглядов прохожих на его лицо, как будто сошедшее с
афиши. Саах шел, зная куда. Ноги привели его на овощную базу. Он поднялся по
ступенькам конторы на второй этаж и вошел в отдел кадров. Толстячок в очках
поднял голову и глянул вопросительно.
- Я хотел бы устроиться на работу, грузчиком или комплектовщиком.
У Сааха были документы одного из бандитов, позаимствованные в лесном
домике. Толстячок долго смотрел ему в лицо, потом спохватился, встал и
сказал, услужливо предложив стул:
- Садитесь. Я сейчас... У нас как раз... Недостаток... Нужны
комплектовщики и... и грузчики. Пишите заявление, а я... пойду распоряжусь
насчет спецодежды. Погодите.
И он выскочил, хлопнув дверью. У Сааха сдавило горло. Он тихо встал и,
задохнувшись, сглотнул. В чем дело? Тело рвалось вон. В чем дело? Его
прожгла мысль: служащий не спросил документа - а это первое требование при
устройстве на работу. Почему? Саах вышел из кабинета и тихо прошел по
коридору дальше. Из приоткрытой секретарской слышался голос толстячка,
говорящего по телефону:
- ... да-да, только борода отросла. Приметы схожи, как две капли воды.
Да-да. Смогу задержать минут на пятнадцать. У нас есть охрана, если что,
попробуем удержать силой. Адрес? Вот...
Саах не стал дослушивать, вышел, спустился на улицу и пошел к воротам
базы. Тело было спокойно даже тогда, когда дорогу ему преградил вахтер и
несколько крепких парней ринулись к нему, чтобы схватить. Мир не желал
меняться и в этот самый момент топил свою надежду. Он побежал в боковую
улочку и услышал краем уха, как у ворот затормозила машина. Теперь его знали
не только в лицо - каждую мелочь его внешнего вида. Это было нужно? Или?
Бесконечность молчала, втягивая его в водоворот мировых событий.
Впереди над домами показался столб дыма, и Саах помчался туда. Через
несколько кварталов он выбежал на площадь, а из другого переулка прямо ему
навстречу выскочил грузовик. За рулем сидел тот детина, который видел его в
лесном домике, их взгляды встретились во второй раз, высекая искры из
затвердевшего воздуха. На площади волновалась толпа народу, горел магазин
одежды, окрашивая небо черным дымом. "Обычный" пожар. Саах вскочил в толпу и
протиснулся ближе к центру событий. Из ближнего дома выбежал мужчина в
рубашке, кинулся к магазину и отскочил, отброшенный жаром пылающих стропил.
- Брезент, есть ли у кого-нибудь брезент! - орал мужчина; увидел Сааха,
подбежал и стал стаскивать с него длинную брезентовую куртку, взятую в
лесном домике, всю в заклепках и каких-то металлических побрякушках. Натянув
на себя, выпустил капюшон, плеснул из ведра на голову воды и бросился к
магазину. Наперерез ему вырулил грузовик. Детина за рулем затормозил,
распахнул дверцу и, прикрываясь рукой от жара, проследил, как мужчина в его
куртке, звенящей заклепками, исчез в пламени. Осталось невыясненным, что он
хотел спасти, - ребенка, жену, сейф, - потому что стропила рухнули,
похоронив под собой совсем другую загадку, о которой Саах, удаляющийся от
площади по узким закоулкам, узнал на следующий день: преступник Саах сгорел
в магазине на площади Свободы в попытках скрыться от карающей десницы
закона. В пепле был найден визитный медальон Сааха, который он носил в
кармане куртки, а об одиноком мужчине в рубашке никто и не вспомнил,
обсуждать решения "свыше" было не принято.
Саах поселился в коммуналке на окраине города. Длинный коридор соединял
десять комнат. В восьми из них жили старушки, в девятой - он сам. Десятая
комната была отделена от коридора бронированной дверью, а от улицы, как
потом разглядел Саах, - железными ставнями. Свет мерк в глазах при виде
насилия, царящего в городе. В комнате сидел Шевчук, приговоренный к
медленной смерти в каменном кубе коммуналки. Засадили его туда три года
назад, и вот уже год, как Саах жил в соседней с ним комнате. Шевчук орал
песни о национальном герое Саахе, погибшем в огне славы от рук поганых
правительственных чинов. О спасителе мира Саахе, его неудавшейся миссии и о
грядущей гибели Земли. Он поносил тех, кто засадил его в эту комнату,
обЦединяя их под общим ярлыком: погань. Он пел о любви, о радости и о смехе
чистого сердца, о солнце, весне, осени и о звездах. Бабульки приносили
Шевчуку еду под окно, он спускал веревку, сделанную из своего нижнего белья,
через щель между стеной и неплотно прилегающей ставней и поднимал кусочки
хлеба, сыра, ломтики яблок. Бабушки плакали, украдкой крестились и уходили,
быстро семеня стоптанными шлепанцами... все это впитывалось, копило мощь.
Саах сидел в комнате, глядел в окно на заходящее солнце и чувствовал
себя семенем, уснувшим на зиму в родной земле. Он ждал. Его черный взгляд
был тих и спокоен, пространство тишины в комнате можно было щупать рукой.
Что-то готовилось. Что? Наверное, если бы это было уже известно, то не
представляло бы интереса. Если человек - это семя, то что будет представлять
собой тот росток, который выйдет из этого семени, пробив оболочку? Семя
умирает, давая жизнь дереву? Или семя становится деревом, перестав быть
семенем? Или само дерево, - это семя, ставшее, наконец, самим собой?.. Две
реки любви пробивались из глаз Сааха и текли вниз по стене, по мостовой,
уходя в улочки, растекаясь по городу. И дети, вдруг ступив в один из таких
ручейков, начинали смеяться и играть в жмурки, пока родители не пробовали
звать их домой и заставлять зубрить интересные книжки, становящиеся от этого
совсем неинтересными. Это было как солнце, но оно росло из земли под ногами,
под грязными, потными ногами.
И вот в один из дней голова Сааха взорвалась, разлетевшись маленькими
осколками, смешавшимися со звездами. Шар оранжевого цвета стал расти внутри
всего, чем был Саах, а был он всем. Неподвижные волны несли нечто куда-то с
пугающей интенсивностью. Саах прошел в прихожую, открыл ящик с инвентарем,
взял тяжелый стальной лом, подошел к бронированной двери, из-за которой
растекалась по городу очередная песня, и под испуганное шушуканье соседей
несколькими ударами выбил ее. В комнате было темно и затхло. Проделав ту же
процедуру с окнами, Саах собрал в пучок солнечную напряженность и тихо
наполнил ею комнату. Вселенная вибрировала здесь, рядом, он мог потрогать ее
руками, от колец Сатурна до светлой безысходности. Шевчук снял пыльные очки,
покачался на пружинистой сетке кровати, почесал бороду и уставился на Сааха,
близоруко щурясь. Он немного офанарел, и Саах видел, как понимание росло в
Шевчуке, разрастаясь, подобно масляному пятну на скатерти.
- Зачем ты это сделал? Мне ведь еще долго сидеть, - Шевчук усмехнулся,
- до смерти. Я ведь пожизненно. Или ты и есть смерть?
- Смерть кончилась уже. - Саах сел на тумбочку. Он был застывшим,
нежным и пронзительным. - Теперь начинается жизнь.
Он неподвижно сидел, глядя вдаль, завивая барашки радости на полотне
мировых катаклизмов, из которых, казалось, только и состоял весь мир. Шевчук
