баловать зря, если она любит человека и этот человек все ей объясняет.
Билли приводил много примеров. Вот, скажем, одна лошадь, бывало, чуть
не падает - так уходится, а стоит ей только объяснить, что до дома
недалеко, и она сразу приободрится. А другая однажды испугалась - и ни
взад, ни вперед со страху; ездок объяснил ей, что бояться нечего, и
вмиг все прошло. Во время этих утренних бесед Билли Бак нарезал штук
двадцать - тридцать соломинок одинаковой длины и засовывал их за ленту
на шляпе. Днем, когда ему хотелось поковырять в зубах или просто
пожевать чтонибудь, соломинки всегда были под рукой.
Джоди слушал Билли Бака внимательно: он знал, да и по всей округе
знали, что в лошадиных делах Билли мастак. У Билли был свой собственный
конь - поджарый, головастый индейский пони, - и этот пони брал первые
призы на состязаниях. Билли ухитрялся в один миг заарканить молодого
быка риатой, захлестнуть его двойной петлей за один рог и спешиться, а
дальше пони уже сам маял быка, как рыболов мает рыбу на крючке, не
ослабляя риаты до тех пор, пока бык не падал наземь и не прекращал
борьбы.
По утрам, почистив пони щеткой и скребницей, Джоди открывал
загородку в стойле, и Габилан пролетал мимо него и несся из конюшни в
загон. Там он описывал круг за кругом на галопе и иногда делал прыжок и
опускался на все четыре ноги. Он замирал на месте, весь дрожа, поставив
уши торчком, и в притворном испуге так косил глазом, что только белки
сверкали. Потом, пофыркивая, подходил к колоде и погружал туда морду по
самые ноздри. В эти минуты Джоди гордился своим пони - он знал, что о
лошади судят по тому, как она пьет. Плохая лошадь касается воды одними
губами, а хороший, горячий конь погружает чуть не весь храп, так, чтобы
только можно было дышать.
И Джоди стоял, не спуская с Габилана глаз, и видел в нем то, что
ему никогда не приходилось замечать в других лошадях, - ровную,
сбегающую книзу мускулатуру на ляжках, жилы на крупе, стягивающиеся в
узлы, как рука, сжатая в кулак, и глянец, который наводит солнце на
рыжую шерсть. Видя вокруг себя лошадей всю свою жизнь, Джоди никогда
особенно не присматривался к ним. Но теперь он замечал, что подвижные
уши придают выражение морде, и не какое-нибудь одно, постоянное, а
разные. Пони разговаривал ушами. По тому, как у него стояли уши, можно
было судить о его отношении к той или иной вещи. Иногда они были
вытянуты в струнку, иногда торчали врозь. Они прядали назад, когда он
пугался или злился, устремлялись вперед, когда он вдруг настораживался
или был чем-нибудь заинтересован, доволен; положение ушей в точности
соответствовало его ощущениям.
Билли Бак сдержал свое слово. Ранней осенью приступили к
тренировке. Начали с недоуздка, и это было самое трудное, потому что
это было начало. Джоди держал в руке морковку, завлекал, заманивал ею
Габилана и тянул его за повод. Сопротивляясь, пони упирался всеми
четырьмя ногами, точно осел. Но вскоре он постиг эту науку. Джоди ходил
по всей ферме, водя за собой Габилана. Постепенно он стал ослаблять
повод, и пони следовал за ним сам, без принуждения.
Потом началась тренировка на корде. Эта работа двигалась еще
медленнее. Джоди стоял в середине круга, держа в руке длинную корду. Он
щелкал языком, и пони шел по кругу шагом. Джоди щелкал языком во второй
раз, пускал пони рысцой, потом в третий - и пони переходил на галоп.
Габилан скакал круг за кругом, дробно стуча копытами, и безмерно
наслаждался пробежкой. Потом Джоди кричал: "Стоп!" - и пони
останавливался. Не много времени потребовалось на то, чтобы научить
Габилана проделывать все это без запинки. И тем не менее бывали дни,
когда он вел себя из рук вон плохо. Он кусал Джоди за ляжки, наступал
Джоди на ноги. Бывало и так, что он прижимал уши и норовил ударить
мальчика задом. И после каждой такой выходки Габилан пятился назад и
словно смеялся, довольный сам собой.
Билли Бак плел аркан по вечерам, у камина. Все это время Джоди
собирал конский волос в мешочек, и каждый вечер он сидел возле Билли и
следил за медленно подвигающейся работой. Билли брал несколько волосков
и, ссучив их ладонями, скручивал по две таких прядки и из них плел
аркан. Закончив кусок, Билли катал его ногой по полу, чтобы он стал
круглый и жесткий.
Тренировка на корде быстро шла к блистательному концу. Отец Джоди
пришел однажды посмотреть, как пони по команде то останавливается, то
снова идет по кругу рысью или галопом, и ему это не понравилось.
- Без малого дрессированный получается, - недовольно сказал он. -
Не люблю дрессированных лошадей. Выделывают всякие фокусы, а... а
благородства в них ни на грош. Что дрессированная лошадь, что актер -
ни благородства, ни характера! - И отец добавил: - Приучай-ка ты его к
седлу, так лучше будет.
Джоди со всех ног бросился в каретник. За несколько дней до этого
он уже начал привыкать к седлу, кладя его на козлы для пилки Дров. Он
то укорачивал, то снова отпускал стремена и никак не мог установить
нужную длину. Иной раз, сидя верхом на козлах, Джоди выезжал далеко за
пределы каретника, увешанного по стенам хомутами, подпругами,
уздечками. Поперек седла у него лежала винтовка. Мимо проносились поля
- он смотрел на них и слышал цоканье копыт мчавшегося галопом скакуна.
Трудная это была работа - оседлать пони в первый раз. Габилан
приседал на задние ноги, становился на дыбы и сбрасывал седло, не давая
затянуть подпругу. Приходилось начинать снова-здорово, и так до тех
пор, пока пони не согласился терпеть седло у себя на спине. С подпругой
тоже было немало хлопот. День ото дня Джоди подтягивал ее чуть туже, и,
наконец, седло перестало беспокоить пони.
Потом настал черед уздечки. Билли сказал, что на первых порах надо
класть Габилану в рот кусок солодкового корня вместо удил, и пояснил
при этом:
- Конечно, силой всего можно добиться, но лошади это не пойдет на
пользу. Вечно она будет чего-то побаиваться, и если станет слушаться
тебя, то не по собственной воле, а по принуждению.
Когда пони взнуздали в первый раз, он непрестанно крутил головой и
так мусолил языком удила, что в уголках рта у него выступила кровь. Он
терся мордой о кормушку, пытаясь сорвать с себя уздечку. Он прядал
ушами, глаза у него налились кровью от страха и неистовой злобы. Джоди
ликовал, зная, что только никудышная лошадь не бунтует против
тренировки.
И Джоди пробирала дрожь при одной только мысли о том, как он сядет
в седло. Пони, наверно, сбросит его. Ничего позорного в этом нет. Он
опозорится только в том случае, если не вскочит сейчас же на ноги и не
сядет в седло. Ему часто снилось, как он валяется в пыли и плачет и не
может заставить себя снова сесть верхом. Стыд, испытанный во сне,
обычно терзал его все утро.
Габилан рос быстро. Это был уже не долговязый же ребенок - он
выровнялся, грива у него стала длинная и темная, от скребницы и щетки
шерсть блестела, словно оранжевокрасный лак. Джоди смазывал ему копыта
маслом и постоянно подчищал их, чтобы не было трещин.
Аркан был почти готов. Отец подарил Джоди старые шпоры, сжал их по
бокам, подрезал ремешки, укоротил цепочки по ноге. И вот в один
прекрасный день Карл Тифлин сказал:
-Я и не думал, что твой пони так быстро подрастет. Пожалуй, в День
благодарения можно будет его попробовать. Ну как, усидишь?
- Я не знаю, - застенчиво сказал Джоди. До праздника оставалось
всего три недели. Джоди надеялся, что дождя в этот день не будет,
потому что красное седло могло испортиться под дождем.
Габилан уже знал и любил своего хозяина. Он встречал Джоди
ржанием, когда тот шел к нему через жнивье, и прибегал с луга на
хозяйский свист. У Джоди всегда была припасена для него морковка.
Билли Бак неустанно обучал Джоди правилам верховой езды:
- Как сядешь в седло, сжимай лошади бока шенкелями и руки держи
подальше от луки. Если сбросит, не сдавайся. На всякого наездника, даже
на самого хорошего, найдется такая лошадь, которая сможет его сбросить.
Если упадешь, сейчас же взбирайся обратно, не давай ему заважничать. А
там, глядишь, он тебя и не сбросит, глядишь ему и не изловчиться. Вот
так с ними и надо поступать.
- Дай бог, чтобы дождя не было, - сказал Джоди.
- А что тебе дождь? Боишься в грязи вываляться?
Отчасти это было верно, но, кроме того, Джоди боялся, что, став на
дыбы, Габилан поскользнется, придавит его и сломает ему ногу или бедро.
Джоди приходилось видеть такие случаи, приходилось видеть, как
наездники корчились на земле, точно раздавленные букашки, и ему было
заранее страшно.
Он практиковался на козлах, как надо держать поводья и шляпу:
поводья в левой руке, шляпу - в правой. Если руки будут заняты, он не
станет хвататься за луку, когда почувствует, что сползает с седла. Ему
даже думать не хотелось о том, что случится, если он ухватится за луку.
Отец и Билли Бак, наверно, перестанут разговаривать с ним - так им
будет стыдно за него. Все об этом узнают, и матери тоже будет стыдно. А
в школе... Этого и представить себе нельзя.
Он уже начал становиться левой ногой в стремя, но перебрасывать
правую через спину Габилана все еще не решался. Это было запрещено до
праздника.
Каждый день Джоди седлал пони и все туже затягивал подпругу у
красного седла. Пони уже научился раздувать брюхо до совершенно
противоестественных размеров, когда подтягивали подпругу, и выпускать
дух, когда пряжка была застегнута. Джоди водил его к зарослям полыни и
поил из круглой зеленой бочки; водил по жнивью на вершину холма, откуда
были видны геометрически правильные квадраты полей, дубы, общипанные
снизу овцами, и белый городок Салинас. Иной раз они продирались сквозь
полынную чащу и выходили на маленькие плешины голой земли, которые
полынь окружала такой плотной стеной, что казалось, весь мир отступал
куда-то вдаль и от прежнего не оставалось ничего - только кусочек неба
и кольцо полыни. Габилан любил такие путешествия и выражал свое
удовольствие тем, что высоко задирал голову и раздувал дрожащие от
любопытства ноздри. Когда Джоди и Габилан возвращались с таких
прогулок, от них обоих пряно пахло полынью, сквозь которую они
прокладывали себе путь.
Время, оставшееся до праздника, тянулось медленно, но зима
наступала быстро. Тучи обложили все небо и целыми днями нависали над
землей, задевая вершины холмов, а по ночам пронзительно завывал ветер.
Сухие дубовые листья день-деньской падали на землю и наконец совсем
запорошили ее, но деревья стояли все такие же, их ничто не могло
изменить.
Джоди так хотелось, чтобы до праздника не было дождя, но дожди все
же начались. Бурая земля почернела, деревья влажно поблескивали.
Короткое жнивье покрылось плесенью на срезе, копны сена стояли серые
под дождем, а мох на крышах, летом серый, точно ящерица, теперь отливал
желтизной, подернутой яркой прозеленью. Всю эту дождливую неделю Джоди
держал пони в сухом стойле и, только возвращаясь из школы, выводил его
поразмяться немного и напоить водой из колоды в верхнем загоне. Габилан
ни разу не попал под сильный дождь.
Сырая погода продержалась до новых всходов травы. Джоди ходил в
школу в непромокаемом плаще и в коротких резиновых сапогах. И вдруг
как-то утром в небе ярко заблистало солнце. Убирая стойло, Джоди
спросил Билли Бака:
- А может, оставить Габилана в загоне, пока я буду в школе?
- Что ж, пускай погреется на солнышке, - ответил Билли. - Животное
не любит подолгу стоять взаперти. Мы с твоим отцом пойдем прочищать
ручей, его весь листьями засыпало. - Билли кивнул головой и поковырял в
