холодные женщины, порождение ночи, которые прилетают на крыльях снов, -
бездушные тела, сотворенные сладострастными грезами. Он построил для
нее маленькую увитую зеленью хижину, с кровлей из банановых листьев. И
там он играл в любовь.
Вначале Полетта была просто благодарна ему за легкую праздную
жизнь, за избавление от тяжелого труда и разные поблажки. Но затем она
влюбилась в него без памяти и следила за его лицом, как смышленая
собачонка, готовая запрыгать в неистовой радости от одного слова, а от
другого - припасть к земле, виновато виляя хвостом.
Если Генри был серьезен или рассеян, ее охватывал страх. Она
падала на колени перед маленьким идолом из черного дерева - лесным
богом, и взывала к Пресвятой Деве - пусть он не перестанет ее любить.
Иногда она ставила чашки с молоком крылатому Джун-Джо- Би, который
делает мужчин верными. С неистовством и нежностью, жившими в ее
смешанной крови, она пыталась удержать его возле себя. От ее тела и
волос исходил пряный аромат, потому что она натиралась сандалом и
миррой.
А когда он мрачнел, она спрашивала:
- Ты любишь Полетту? - И повторяла: - Ты любишь Полетту? Ты,
правда, любишь Полетту?
- Ну, конечно, я люблю Полетту. Как может мужчина, увидев Полетту,
малютку Полетту, прикоснувшись к губам нежной Полетты, не полюбить ее?
- И глаза его обращались на морс у подножия склона, жадно следуя
береговому изгибу.
- Но ты, правда, правда, любишь Полетту? Тогда поцелуй грудку
твоей Полетты!
- Ну, конечно, я люблю Полетту. Вот и вот. Я поцеловал их обе, и
чары сотворены. Но теперь помолчи немного. Послушай, как гремят
лягушки. А что могло вспугнуть старую бородатую обезьяну вон на том
дереве? Должно быть, какой - нибудь раб крадется за плодами...И глаза
его беспокойно обращались на море.
Месяцы шли за месяцами, и почва ее любви проросла крепкими корнями
душного страха. Она знала, что рано или поздно он с ней расстанется, и
это грозило ей не просто одиночеством. Ее заставят стоять на коленях в
полях и рыхлить землю пальцами, как всех других женщин на плантации. А
потом настанет день, когда ее отведут в хижину дюжего негра с мощными
мышцами, и он изломает в звериных объятиях ее маленькое золотистое
тело, и она родит черного ребенка, сильного черного ребенка, который
будет трудиться и надрываться под солнцем, когда подрастет. Так было со
всеми другими рабынями на острове. Старческая половина ее рассудка
содрогалась при одной мысли о такой судьбе, но эта же старческая
половина знала, что Генри неизбежно ее бросит.
Затем детская половина ее рассудка вдруг выискала спасительную
лазейку, обещавшую конец всем страхам. Если бы он женился на ней!..
Конечно, это кажется невозможным, но ведь случались вещи куда более
странные... Если бы он только женился на ней, она могла бы больше
ничего не бояться. Ибо эти непонятные существа - жены каким-то образом
были по божьему велению ограждены от всего страшного и безобразного. А!
В Порт-Ройале она на них насмотрелась! Выступают под охраной своих
мужчин, оберегающих их от соприкосновения с мерзостями, прижимают
надушенные платки к лицу, чтобы дышать одними ароматами, а иногда и
затыкают уши плотными ватными шариками, оберегая их от уличной ругани.
И Полетта знала - из чужих рассказов, - что дома у себя они лежат на
больших мягких постелях и небрежно отдают приказания своим рабам.
Вот на какое небесное блаженство посмела она надеяться! Но ее тела
было мало, это она понимала. Слишком часто его мягкая власть
оказывалась недостаточной. Если она перекармливала Генри любовью, он на
некоторое время забывал дорогу к ее обители. Если она ему отказывала,
чтобы раздразнить его страстью, он либо угрюмо уходил, либо со смехом
грубо опрокидывал ее на низкое пальмовое ложе. Нет, заставить его
жениться она сможет, только отыскав какую - то иную могучую силу, какое
- то неотразимое средство. Когда Генри отправился в Порт-Ройал с грузом
какао, Полетта чуть с ума не сошла. Она знала о его любви к кораблю, о
его страсти к морю и бешено к ним ревновала. Мысленно она представляла,
как он ласкает штурвал сильными и нежными пальцами влюбленного. Ах, как
она исцарапала бы, изломала бы это дурацкое колесо, которое ее
обездоливает!
Нет, она должна заставить его полюбить Полетту больше кораблей,
больше моря, больше всего на свете, и тогда он на ней женится. И она
сможет проходить мимо хижин надменной походкой и плевать на рабов,
сможет забыть про землю, которую надо рыхлить пальцами, и про сильных
черных детей, которых должны рожать рабыни. Тогда у нее будут алые
материи для платьев, а на шее - серебряная цепочка. И, может быть, даже
обед ей когда нибудь подадут в постель, потому что она притворится
больной. При этой мысли она ликующе пошевелила пальцами на ногах и
стала подбирать обидные слова, которые скажет черной толстухе с
ядовитым языком, когда станет женой! Старая жирная дрянь на людях
назвала Полетту девкой! Полетта, прежде чем ее схватили за руки, успела
выдрать у нее много волос, но все равно придется толстухе поплакать!
Полетта прикажет отодрать ее кнутом на кресте.
В отсутствие Генри в порт зашел торговый корабль, и Полетта
побежала на берег посмотреть, какие товары он привез, поглазеть на
коричневых от ветра матросов. Один из них, широкоплечий великан -
ирландец, упившийся черным ромом, погнался за ней и схватил возле
штабеля ящиков. Она напрягла всю свою ловкость и силу, чтобы вырваться,
но он держал ее крепко, хотя и еле стоял на ногах.
- Я поймал фею, чтобы она починила мои башмаки, смеялся он и
заглядывал ей в лицо. - Фея, фея, ясное дело.
Тут он наконец разглядел, какая она маленькая и красивая. И
заговорил тихо и нежно:
- Ты прекрасная фея. Прекрасней всего, что видели мои глаза. Да
посмотрит ли тоненькая красавица на безобразного увальня вроде меня?
Послушай, давай поженимся, и будет у тебя все, что может подарить тебе
матрос.
- Нет! - закричала она. - Нет! - Выскользнула из под его руки и
убежала. Матрос осел на песок и тупо уставился перед собой.
- Померещилось! - прошептал он. - Просто духи наслали на меня сон.
С бедным матросом такого приключиться не может! Для матросов есть
смазливые ведьмы с колючими злыми глазами. "Ну- ка, денежки вперед,
миленочек мой!"
Зато Полетта нашла способ, как женить на себе Генри. Она сделает
так, чтобы он опьянел, поймает его в ловушку с помощью вина, а
поблизости будет ждать священник. Он придет на ее тихий зов... Ну,
конечно же, конечно, случались вещи и куда более странные!
Она приготовила ему ловушку в первую же ночь после его возвращения
- большая каменная бутыль перуанского вина стояла на столе, а в тени
пальмы ждал священник, подкупленный украденной монетой. Генри очень
устал. Он ушел в море с неполной командой и должен был сам помогать с
парусами. Маленькая увитая зеленью хижина манила его приятным отдыхом.
Полная белая луна серебрила море и устилала землю шарфами, сотканными
из голубоватого света. В пальмах, набегая из зарослей, сладко пел
легкий береговой бриз.
Она налила ему чашу вина.
- Ты любишь Полетту?
- Да - да. Бог мне свидетель, я люблю Полетту, милую, нежную
Полетту!
Еще чаша, еще настойчивее:
- Ты, правда, любишь Полетту?
- Полетта - звездочка с серебряной цепочкой у меня на груди.
Еще чаша.
- Ты никого не любишь, кроме своей Полетты?
- Я вернулся, тоскуя по Полетте, мысль о ней плавала со мной по
морю! - И его руки крепко сжали ее тоненькую золотую талию.
Еще чаша, еще и еще... Но тут он отнял руки, сжал их в кулаки.
Девочка со страхом вскрикнула:
- Ай! Ты любишь Полетту?
Потому что Генри вдруг стал угрюмым, холодным и чужим.
- Я расскажу тебе про былые времена, - сказал он хрипло. - Я был
мальчиком, веселым маленьким мальчиком, но уже достаточно взрослым,
чтобы любить. И была девочка, и звали ее Элизабет - дочка богатого
помещика. О, красивой она была, как эта ночь вокруг нас - светлой и
красивой, вон как та стройная пальма, озаренная луной. Я любил ее
любовью, какой мужчина любит один - единственный раз. Даже наши сердца
точно гуляли рука об руку. Какие планы мы строили, она и я, сидя на
склоне холма глубокой ночью! Мы собирались жить в большом доме, где
подле нас подрастали бы наши милые дети. Тебе, Полетта, никогда не
знать такой любви!
- Но, увы, - горестно вздохнул он. - Продлиться это не могло.
Боги, ревнуя, губят счастье. То, что прекрасно, обречено на быстрый
конец. Шайка негодяев матросов явилась в наш мирный край и похитила
меня, совсем еще мальчика, чтобы продать в Индии в тяжкое рабство.
Какой мукой была разлука с Элизабет... и никакие годы не изгладят эту
муку! - Он тихо заплакал.
Такая перемена в нем поставила Полетту в тупик. Она поглаживала
его волосы и закрытые глаза, пока он не начал дышать спокойнее. Тогда с
почти безнадежным терпением, словно учительница, спрашивающая тупого
ученика, она опять повторила:
- Но... ты любишь Полетту?
Он вскочил и смерил ее свирепым взглядом.
- Тебя? Любить тебя? Да ты же просто зверушка] Правда, хорошенькая
золотистая зверушка, но всего лишь комочек плоти, не больше. Можно ли
поклоняться идолу только потому, что он огромен? Или вкладывать сердце
в бесплодную пустошь только потому, что она обширна? Или любить
женщину, которая вся плоть, и ничего больше. Ах, Полетта, у тебя ведь
нет души. А у Элизабет крылатая белоснежная душа. Я люблю тебя... да...
но лишь телом, потому что ты сама только тело. А Элизабет... Элизабет я
любил всей душой.
Полетта ничего не понимала.
- Что такое душа? - спросила она. - И как мне обзавестись душой,
если ее у меня нет? И где твоя душа? Я ведь ни разу не видела ее и не
слышала. А если души нельзя ни увидеть, ни услышать, ни потрогать,
откуда ты знаешь, что у нее была душа?
- Замолчи! - закричал он в ярости. - Замолчи, а не то я заткну
твой рот кулаком и прикажу выпороть тебя на кресте. Ты говоришь о том,
что тебе недоступно. Что можешь ты знать о любви, которая выше всех
твоих плотских ухищрений?
VI
В жаркие тропики пришло рождество - четвертое рождество за
прожитые Генри кабальные годы. И Джеймс Флауер принес ему шкатулку,
перевязанную яркой лентой.
- Это рождественский подарок, - сказал он, и, пока Генри
развязывал ленту, его глаза искрились радостью.
В небольшой шкатулке из тикового дерева, выстланной алым шелком,
лежали клочки кабальной записи. Генри вынул из шкатулки бумажные
обрывки, долго смотрел на них, а потом растерянно засмеялся и уткнулся
лицом в ладони,
- Теперь ты больше не слуга, а мой сын, - сказал плантатор. -
Теперь ты мой сын, которому я преподал таинственную мудрость. И еще
многому, многому я тебя научу. Мы будем жить здесь всегда и вести по
вечерам долгие беседы.
Генри поднял голову.
- Но... Я не могу, не могу остаться! Я должен стать флибустьером.
- Ты... ты не можешь остаться? Как же так. Генри? Я ведь обдумал
нашу жизнь... Не бросишь же ты меня здесь одного?
- Сэр, - ответил Генри. - Я должен, должен стать флибустьером. Всю
жизнь у меня была только эта цель. Я должен уехать отсюда, сэр.
- Но, Генри, милый Генри, ты же получишь половину моей плантации!
И вторую половину, когда я умру. Только останься со мной)
- Этому не суждено быть! - вскричал юный Генри. Я должен уехать и
прославить мое имя. Мне не суждено быть плантатором. Сэр, у меня есть
планы, и долгие размышления придали им совершенство. И ничто не должно
