-- На мой взгляд, -- неуверенно ответил Шелагин, -- товарищ Молочков
попал в заблуждение по собственной вине. Я всегда готов поддержать линию
парткома, но надо же мне объяснить, что от меня требуется. А то сказал
только, что следует выступить о бдительности, а о чертежах и схеме ни
слова...
-- Так вот оно что... -- Труфанов уже принял решение: -- Товарищ
Шелагин, с завтрашнего дня приступайте к новой работе. Будете диспетчером
этого цеха.
Приказ появился не скоро, потому что Игумнов убеждал, спорил,
доказывал, кричал, что Шелагин не знает производства, вообще не знает
гражданской жизни, неуживчив и излишне резок. Убеждая и доказывая, Игумнов
сорвался, пустил оборотик из своего репертуара, уже, впрочем, известного
директору.
-- Я не обижен, -- сказал, выслушав извинение, директор. -- Я же знал,
кого беру на работу. Все же надо уметь управлять своими эмоциями. Мне это
часто удается. Туровцева, в ОТК, каждый день видите... Год назад пришел он
на завод, я обходил как-то цеха, слышу -- незнакомый парень ругает за что-то
монтажника. Усомнился я в законности ругани, поправочку сделал, а Туровцев и
послал меня подальше, ясно, куда посылают под горячую руку... Хотел его тут
же выгнать, у него испытательный срок еще не кончился, а потом решил
оставить, на народ оглянулся, учел, что может народ обо мне подумать, и
правильно сделал, что оставил, я ему, народу, стал ближе, понятнее, что
ли... С народом, -- Труфанов прервал воспоминания, заговорил назидательно,
-- с народом, Игумнов, надо уметь жить.
Так и стал диспетчером Степан Сергеич. Назначение в цех он связывал с
тем, что поддержал на провалившемся собрании линию парткома, и Кате говорил
так:
-- Партия совершенно правильно поступает, выдвигая на ответственные
посты преданных ей людей.
Игумнов же собрал мастеров на закрытое совещание, сказал, что нельзя
посвящать Шелагина в секреты выполнения плана. Работать теперь надо с
оглядкой. Мастера вздыхали: черт принес этого Шелагина, провались он
пропадом... Предупредили главбуха и главного диспетчера. Те проявили
понимание тяжести проблемы, обещали содействие.
Знакомясь с новой работой, Степан Сергеич обходил цех и остановился за
спиной какого-то монтажника. Тот бокорезами откусывал от мотка провод -- на
глаз, не примеряясь заранее, потом укладывал провод в блоки, обнаруживал во
всех случаях, что не пожадничал, и еще раз уменьшал длину. Много таких
обрезков валялось на полу, на столе, монтажник дважды поднимался и отряхивал
халат. Степан Сергеич подсчитал в уме, сколько метров провода уходит в
мусорный ящик от одного нерадивого монтажника, и пришел в ужас. Он вспылил,
накричал на него, сперва умеренно, затем разойдясь, обрушился всей скрипучей
мощью своего голоса.
-- Я не позволю обкрадывать государство! -- гремел он. -- Я научу вас
работать!
Оба мастера, Чернов и Киселев, подхватили быстренько диспетчера под
ручки, поволокли к начальнику цеха. Игумнов очень довольный скандалом,
предложил бывшему комбату решить простенькую задачу: что получится, если
отрезанный монтажником провод окажется чуть короче?
После долгого размышления, виновато наклоня голову, Степан Сергеич
выдавил:
-- Провод придется выбросить.
29
С обидой и горечью признался себе Степан Сергеич в невероятном: цех
презирал нового диспетчера Не за обрезки провода, нет. За речь или попытку
речи на собрании рабочие возненавидели его дружно и откровенно не хотели
признавать своим. Девушки говорили с ним и усмехались, мужчины
пренебрежительно цедили что-то совсем непонятное. Ужаленный в самое сердце,
Степан Сергеич спрашивал себя: что же им надо? Почему они не любят того, кто
заботится о них? На время он поддался милой человеческой слабости обвинять
всех, выгораживая себя. "Рвачи вы, бездельники, план еле-еле выполняете", --
кипел он злобной радостью, сычом смотря на цех. Одна Нинель Владимировна
Сарычева поддерживала нового диспетчера, охотно отвечала на его вопросы,
советовала не обращать внимания на ничтожных людишек, каких, уверяла
Сарычева, полно в цехе: от начальника до уборщицы все здесь ничтожества.
Степан Сергеич хмурился... Он постепенно обретал ясность в мыслях. Если
рассуждать здраво, то рвачей в цехе нет, он видел -- рабочие любили работу.
С нею связывалась, может быть, и не лучшая, но значительная часть их жизни.
А кроме того, она давала им деньги. От знакомых на других заводах рабочие
знали, как платят там за такой же труд, и хотели, чтобы платили им не
меньше. Я работаю -- так дайте мне столько, сколько я заработал, и если
можете, то подкиньте самую малость: ведь я делаю важные и нужные вещи.
Диспетчер иногда занимал в проходе стол Чернова, углублялся якобы в
свои бумажки, а сам слушал и слушал. Со смехом и сожалением вспоминали
монтажники не такие уж давние времена, когда планы всегда горели, в цех
прибывали комиссии, выслушивали, хмурясь, жалкие объяснения начальства и
прерывали их обычной фразой: "Мало рабочим платите!" Банк выделял деньги,
они веером разлетались по цеху, заказ выполнялся в срок, а то и раньше, все
ходили довольными и богатыми. "Хорошее времечко", -- вспоминали в цехе,
жалели слегка, что кончилось это времечко, и признавали нелепость и дурость
того времечка, когда деньги давали в неразумно большом количестве. Рабочие
знали истинную цену пота, и деньги, доставшиеся сверх пота, презирали -- не
настолько, однако, чтобы не тратить их. Где-то подспудно гнездилась в них
мысль об общности их авансов и получек с финансами громадного государства, о
связи их зарплаты с переменами в жизни общества. Неужели народ сможет жить
хорошо, если за пустяк платят бешеные деньги? Не по-хозяйски это. Денежки
счет любят.
Степан Сергеич удивлялся и умилялся. Вот тебе и рвачи! Он решил не
сдаваться, он хотел, чтобы эти люди полюбили его, и поэтому яростно осваивал
диспетчерскую науку. Спал, как на фронте, три часа в сутки, вгрызался в
учебники, расчерчивал журнал и таблицы, разносил по ним бесчисленное
количество наименований, красным карандашом -- заказ такой-то, синим --
такой-то. Придумывал специальные графики и устанавливал по ним, где -- в
каком цехе и на каком участке -- застревают нужные детали, где надо искать
гетинаксовую плату ЖШ 076342 и кронштейн ЖШ 679413. Он разобрался в системах
обозначений, научился читать чертежи и по-артиллерийски точно представлял
себе, в какой последовательности идут на сборку и монтаж детали. Память и на
этот раз верно служила ему. Степан Сергеич мог при секундном размышлении
сказать, не заглядывая в кипы чертежей, что такое втулка ЖШ 549654, по
какому заказу она идет и где сейчас находится -- на столе ли у
слесаря-сборщика, в гальваническом цехе или еще вытачивается на первом
этаже. Другим диспетчерам требовались минуты, если не часы, чтобы отыскать
следы исчезнувшей текстолитовой колодки, которую надо срочно промаркировать.
Степан Сергеич выпаливал моментально адрес беглянки, для верности показывал
соответствующую запись, прекрасным почерком выполненную.
Он не мог вести разговорчики о футболе и о женщинах, анекдоты не
запоминал. Резко и твердо выспрашивал он у начальников, почему они тянут с
окраской, пропиткой, зенковкой и расточкой, на ходу визировал
сопроводительные записки к деталям, не принимал объяснений и оправданий. На
него не действовали женские слабости, кладовщиц и комплектовщиц он гонял
свирепо по складам и отделам. Не признавая в себе изъянов, не хотел
признавать их в других, на цеховых собраниях ругал бракоделов и болтунов,
ошибался -- тут же исправлял себя. Голос его утратил скрипучесть, в нем
зазвучали новые тона.
И лед, поскрежетав, тронулся. Все детали и изделия начали приходить на
монтаж и сборку с удивительной своевременностью. Поставили кассу --
крутящийся шкаф, набитый ящичками, в них лежали сопротивления и емкости всех
наименований. Монтажники не ходили теперь на склад получать их поштучно,
брали в кассе сколько надо, провод разносили им мастера и сама
комплектовщица, курить разрешали в цехе. Степан Сергеич набил глаз, сверяя
узлы и детали с чертежами на них, и смело браковал на полдороге к цеху
недоделанное, переделанное и неверно сделанное. Яков Иванович избавился от
диспетчерских забот, сидел на своем участке, распределял и контролировал.
Монтажники уже не таскали ему шасси с непривернутыми стойками, с
невысверленными отверстиями для скобы, крепящей жгут.
Перемены в цехе заметил директор, одобрил, конечно, похвалил новшества
и озабоченно подумал, что диспетчерские затеи к добру не приведут. Теперь не
сошлешься на неотработанность опытного завода, теперь провала плана не
простят, цех третий месяц выполняет его на сто пятнадцать процентов, порядок
и дисциплина -- как на крупном конвейерного типа производстве. В
министерстве уже пронюхали, хотели объявить цеховое руководство образцовым,
ударить во все колокола на всю систему, да вовремя узнали, что Игумнов --
это тот самый Игумнов, и засмущались, дали задний ход, благодарностью
ограничились -- Чернову и Сарычевой. Хорошо, что не присудили переходящее
Красное знамя, тогда забот полон рот, денег дадут мало, изволь одаривать
рабочих мизерными премиями. Сплошной стыд.
Порядок в цехе, понимал Труфанов, не вечный, скоро он разлезется по
швам. Директор часто заходил в макетную мастерскую, видел, как со слезами и
кровью переделываются радиометры, они придут в цех зимою и снизят процент до
ста одного. Заварил Шелагин кашу. Анатолий Васильевич вновь испытал брожение
мыслей, возникших впервые в день подписания приказа ("Шелагина С.С.
назначить диспетчером 2-го цеха с окладом 1200 руб."). Тогда почудилась
Труфанову опасность в самой фамилии, угроза, отдаленное полыхание зарниц...
Он слышал таинственные шорохи в подкорке, он доверял ей, но отогнал нелепые
подозрения. Смешно: чем простачок Шелагин может повредить ему? Ничем.
Цех видел, что директор доволен Шелагиным, и еще больше укреплялся в
уважении к Степану Сергеичу. Здесь людей ценили по качеству и количеству
работы, за хорошо связанный жгут прощалась грубость, умение монтировать по
принципиальной схеме заменяло такт. Год назад один молодой писатель нанялся
в цех -- искал "жизненный материал". Он трепался с монтажниками и смешил
монтажниц, рассказывал любопытные истории, стал, кажется, своим в доску, а
ушел -- вспоминали о нем со снисходительным высокомерием, легко и не обидно,
книг его не читали. Если писатель на этой монтажной работе баловался, то как
может он делать серьезно ту, писательскую, работу? Они видели человека в
работе и знали, кто работает по-настоящему, а кто создает видимость
трудового героизма.
Степана Сергеича наперебой приглашали в столовой на соседнее место.
Если он забегал на монтажный участок, то отпускали его не скоро. Мужчины
степенно обсуждали с ним виды на следующий месяц, молодежь просила
судействовать в спорах. Женщины постарше называли диспетчера Степаном,
доверительно выкладывали ему мелкие свои обиды на работе и дома. Девушки уже
не боялись диспетчера, завидев его, не запахивали со злостью халаты. Теперь
Степан Сергеич боялся их, потому что в жаркие дни девушки оставляли платья в
комплектовке, надевали халаты и так работали.
Но когда в проходе появлялись Петров или Сорин, монтажницы подбирались,
прищемляли языки, поправляли халаты и прически. Это были самые завидные
женихи завода, и не только завода, -- рослые, красивые, знающие цену себе
