врагами народа честнейших коммунистов, -- кто они? Тоже ведь не враги. Тоже
со своей стороны честно служили... И на работе поделиться не с кем.
Секретарша Баянникова до того намазана кремами и помадами, что подходить к
ней опасно. Виктор Антонович лукав и скрытен. На Катю изливал Степан Сергеич
свои мысли -- легко и свободно, не боясь крамольных оттенков. Растравил он
старую рану, поведал ей, за что выгнали его из начальников охраны. Теперь,
узнав правду, Катя не растерялась, не возмутилась.
-- Ты должен перед ним извиниться!
-- Перед кем? -- Степан Сергеич не понял или не захотел понять.
-- Перед Пантюховым.
-- Ни за что! -- взбушевался Шелагин. -- Он оскорбил меня! Он... --
Степану Сергеичу вспомнилось, как слесарь отталкивал его кулаком.
-- Извинишься, -- не попросила, а приказала Катя.
Степан Сергеич смирился. Он, правда, отказался идти на старую работу,
окольными путями узнал адрес Пантюхова и нашел бригадира в перенаселенной
коммунальной квартире. Многословно извинился. Пантюхов слушал его краем уха,
он таращил глаза на Катю, она и помогла ему сообразить, что от него хотят.
-- Подумаешь! -- сказал он. -- Мало ли что в жизни бывает! Жизнь,
дорогой товарищ!
Не ради смешочков пришел сюда Степан Сергеич, он хотел ясности.
-- Здесь вопрос политический! -- настаивал он, бичуя себя. -- Я проявил
преступное недоверие, я...
-- Вопрос житейский. -- Пантюхов не сдавался. -- Ни к чему приплетать
сюда политику. Ну, ошиблись, со всяким же бывает!
Видя, что от Шелагина отбиться трудно, он уложил его наповал
предложением распить пол-литра.
Степан Сергеич бросился было бежать в магазин, но Катя запустила руку в
сумку и, к безмерному удивлению мужа, достала бутылку московской "Особой".
Подмигнула жене Пантюхова и захлопотала с нею над закусками. После двух
стопок Степану Сергеичу стало не по себе, зато бригадир как чай пил водку и
рассказывал о работе. Дела там идут хорошо, построили еще один цех. Одно
плохо -- с жильем.
-- Уйду оттуда, к чертовой матери.
-- Но вы же комсорг, вам коллектив оказал доверие! Как можно?!
-- Оказал. -- Пантюхов согласился. -- Оказывает и сейчас. А комнату не
оказывает. В нашей девятиметровке не проживешь. Парнишке моему год, к бабке
отправляем, не развернешься с ним.
Степан Сергеич хотел спорить, доказывать... Мысли его блуждали -- и от
водки, и от недавних споров с самим собой. Кто и что есть рабочий класс? --
спрашивал он не раз у себя. В армии Шелагин так представлял себе
пролетариат: спешащая масса людей наполняет по утрам улицы, втекает в цеха и
самозабвенно трудится, молча и многозначительно. Так же дружно люди покидают
вечером цеха и идут -- кто учиться, кто воспитывать детей, кто на спортивную
площадку. Увидев же рабочий класс вблизи, Степан Сергеич разочаровался.
Рабочие на опытном заводе утром опаздывали, буянили из-за низких расценок,
ругались матом, в дни получки и аванса толпились у пивных, прогуливали. Но
кто же тогда, восклицал в беседах с собой Степан Сергеич, возвел эти
заводские корпуса, кто изготовляет умные машины, кто выполняет пятилетки? Те
же самые рабочие. Так кто же они? Что есть рабочий класс? Знакомств среди
рабочих Степан Сергеич не имел, не завел, знал -- и то плохо -- одного
Пантюхова и мучился неумением связать впечатления о бригадире так, чтобы
определить его словом -- до конца точно и ясно.
Из-за споров с самим собой или от чего другого Степан Сергеич совершил
грубейшую ошибку: не выполнил указаний своего шефа и принял на работу
беременную женщину. Вначале он, правда, ей отказал. Женщина замолчала,
осторожно вздохнула и пошла, широко расставляя ноги... И тут-то Степана
Сергеича кольнула мысль о том, что Виктор Антонович Баянников, загруженный
важнейшими делами, ошибся. Закон-то охраняет интересы не производства, а
ребенка будущего!
-- Куда ж вы, куда? -- Степан Сергеич вскочил из-за стола, расспросил
женщину и определил ее в отдел снабжения выписывать накладные.
Ходить в положении человека, обманувшего руководство, Шелагин не мог. С
отпечатанным приказом пришел он через два дня в кабинет своего шефа.
Баянников нацелился уже пером, чтобы подписать, но инспектор остановил его,
объясняя, в чем дело.
-- Почему? -- Шеф отвел авторучку.
Новая интерпретация закона заставила его повнимательнее глянуть на
Шелагина. В ожидании разноса инспектор принял стойку смирно, сурово сжал
губы.
-- Вы делаете несомненные успехи... -- удивленно проговорил Баянников.
-- Несомненные успехи.
Он замолчал, как всегда дергая галстук в напряженные моменты раздумья.
-- Садитесь, -- кивнул он на кресло. Достал из сейфа личное дело
Степана Сергеича, читал его, шурша листами. Расспросил, где живет, как сын,
как жена, что с теткой.
Тетка, отвечал Степан Сергеич, пока дышит, сын растет, жена работает
медсестрой, учится в вечернем техникуме.
-- Третий год у нас -- и не подали заявление на квартиру, --
констатировал Баянников. -- Хорошо, я подпишу приказ... Кое-какие новости, я
вам разве не говорил?
-- Слушаю вас.
-- При приеме на работу характеристик не требовать.
-- А как же?..
Баянников положил изящную и крепкую ладошку свою на телефон и подержал
ее там, пока Степан Сергеич думал.
-- Обязательность характеристики незаконна, -- продолжал Виктор
Антонович. -- Это установил еще Ленин, в то время свежи в памяти были черные
списки...
Заключая беседу, шеф расписался под приказом.
-- Принесите мне заявление, -- сказал он, -- о квартире.
22
С жильем союзный научно-исследовательский институт не бедствовал, и
скоро семья Шелагина переехала в двухкомнатную квартиру по соседству с
заводом, на Октябрьских полях. Кате хотелось радоваться (кому как не
москвичке знать, что такое свой угол!), и не радовалась она потому, что
никак не могла взять в толк -- за какие это заслуги получил ее Степка
квартиру?
Только переехали, купили кое-какую мебель, как умерла тетка. От стены к
стене ходила она в новой квартире, не находя себе места, смотрела из окна в
ту сторону, где осталась ее лачуга на улице Юннатов, и дважды порывалась
уйти туда с узелком. Часто подзывала к себе Колю и, как слепая, ощупывала
лицо его высушенными пальцами своими... Прожила жизнь, никому стараясь не
причинить хлопот, и умерла в ночь на пятницу, чтоб родные не отпрашивались
на похороны, -- снесли ее на кладбище в воскресенье. Колю устроили в школу с
продленным днем.
Степан Сергеич по вечерам пространно рассказывал об институте в те дни,
когда у Кати не было занятий. Ходил вокруг стола, восхищался истинным
коммунистом Баянниковым, превозносил волевого директора Труфанова,
принципиального парторга Молочкова. Катя слушала, терпеливо помалкивала, она
знала за мужем эту страсть -- выговариваться. Смерть тетки, приютившей их,
как-то странно повлияла на нее, освободила от каких-то обязательств. После
занятий в техникуме она не рвалась домой, бежала с подругами в кино,
смеялась в фойе, и эти минуты смеха и почти детских шалостей, когда спорили
из-за мороженого или места в зале, возвращали ее к годам, когда она девочкой
летала вприпрыжку по московским улицам и ссорилась на утренниках.
Если спрашивали о муже, Катя отвечала неопределенно (что можно сказать
о человеке, которого то выгоняют с работы, то награждают квартирой?).
Академия стала ей в тягость. Она покрикивала на болящих слушателей и
винила во всем Степана Сергеича -- это из-за него подавала она когда-то
тарелки с борщом в офицерской столовой, а ныне носится со шприцем и
градусником в медсанчасти. Академия по московским масштабам невдалеке от
нового дома, но Катя жаловалась на давку в автобусах, намекала мужу, что
надо ей искать другую работу. Люди с погонами ничего дурного сделать не
могут -- в это Степан Сергеич уверовал накрепко и сопротивлялся попыткам
Кати бросить медсанчасть. Катя же искала повод, чтоб разругаться с ним, чтоб
в пылу ругани высказать мужу все обиды на него. Несколько раз придиралась к
нему по пустякам -- Степан Сергеич отвечал удивленными взглядами.
Повод возник неожиданно.
Вечером Катя спешила на дежурство, застегивала ремешок туфли и порвала
его. Степан Сергеич, с терпеливостью вола тянувший домашнее хозяйство (щи
варил, с авоськой по магазинам бегал), выбрал иголку потолще, вдел нитку. Но
Катя не отдала туфлю, вырвала из рук мужа иголку.
-- Я сам сделаю, -- заупрямился Степан Сергеич.
-- Сам, сам... -- передразнила Катя. -- Сам... И вдруг выпалила: --
Самец!
Степан Сергеич обалдел от неожиданности, присел в испуге. Медленно
выпрямился, краснея в гневе:
-- Д-дура!
Катя радостно шарила по ящикам шкафа, искала другие туфли... Когда же
пришло время выкладывать обиды, она не могла ничего припомнить. Ни разу не
обидел ее муж, ни разу -- это она поняла сейчас, -- но, боже, какой он
неудобный, нескладный, непутевый человек, жить с ним так нелегко!
Утром, сменившись, она поехала в научно-исследовательский институт, от
которого за версту пахло химией. Сказала в отделе кадров, что учится в
техникуме на химика-аналитика.
Вызвали начальника лаборатории Петрищева. Тот поговорил с Катей на
научные темы, вздохнул.
-- В конце концов, -- сказал он, -- человек произошел от обезьяны...
Оформляйте старшей лаборанткой. -- Потрогал переносье, наложил руку на лоб,
подумал, очевидно, о тяжком пути эволюции. -- Нет. Просто лаборанткой.
23
По своим инспекторским делам Степан Сергеич часто наезжал в отделы
кадров родственных НИИ и в одном из них прочел приказ об увольнении ведущего
инженера Игумнова В.А. Ага, попался барчонок, обрадовался Степан Сергеич.
Сообщил Кате новость.
-- Степан, ты дурак, -- набросилась она на него. -- Тебе ли не знать,
что он не пьяница и не прогульщик! Узнай-ка все поподробнее.
Степан Сергеич узнал и ужаснулся. Прогулял, в самом деле прогулял!
Дважды приходил пьяным на работу! Вот к чему приводит
недисциплинированность!
-- Не верится мне! -- сказала Катя. -- Я ж просила тебя: поподробнее...
Точные данные Степан Сергеич собрал не скоро, учиненное им негласное
следствие заняло две недели, конец его совпал с отменой характеристик.
-- Ты должен устроить его на работу! -- приказала Катя.
-- Устроить? Как только язык поворачивается произносить такое слово!
Катя выпроводила Колю во двор. После долгих криков, споров, взаимных
извинений и ласк Степан Сергеич сдал свои принципиальные позиции, согласился
замолвить словечко за безработного Виталия. Сделал он это так грубо и
неловко, что Виктор Антонович пренебрежительно заулыбался, недоверчиво
посмотрев на инспектора.
-- Что же вы еще можете сказать об этом Игумнове, кроме того, что он
предан родине и партии?
Степан Сергеич с тоской отвернулся. Что действительно сказать?
-- Я ведь не потому, что он мне нравится или обязан ему чем-то... --
неуверенно объяснил он. -- Знаю я его давно. Что приписывают ему -- не
верю...
Шеф непроницаемо слушал его. Об Игумнове он уже знал, игумновское
выражение, означающее набить морду, ходило по министерству. Он думал не о
том, принять или не принять на работу Игумнова. Он размышлял о
пересекаемости человеческих судеб во времени и пространстве. В просьбе
инспектора по кадрам он видел любопытный психологический казус, не больше.
-- Вы уверяете, что Игумнов будет полезен нашему НИИ?
