надо. Но что же тогда?
-- Обратили внимание -- Игумнов, начальник цеха или кто там у них...
сын Игумнова.
-- Да ну? Не в отца сынок. Отец -- вроде этого диспетчера, хитрить не
научился. В апреле сорок пятого года совещание у него было перед
наступлением. Решали среди прочего: какими деньгами платить немцам, валюту
какую пустить в обращение. Присутствовал один умник из МИДа, предложил
учредить несколько валют: для Тюрингии, скажем, одну, для Саксонии --
другую. Как триста лет назад, при княжествах. Игумнов как услышал это, так
тут же приказал умника в Москву отправить на просвежение и телеграмму
вдогонку; таких не надо. Дипломат пробовал жаловаться; да куда жаловаться,
кому?.. Диспетчера этого как фамилия? Забываю все...
-- Шелагин.
-- Позвони в кадры... пусть ему майора запаса дадут.
-- Слушаюсь... -- Адъютант поклевал карандашом блокнот. -- Разрешите
напомнить: прием. Вызвать помощника?
Иван Дормидонтович перебрался в примыкавшую к кабинету комнату,
переоделся. Прием предстоял в честь отъезжавших на родину социалистов, один
-- бывший премьер, второй -- бывший министр. Иван Дормидонтович провел рукой
по щекам: сойдет и так, не бриться же утром и вечером. Когда вернулся в
кабинет, увидел уже пришедшего помощника.
Тот начал инструктаж: кто и с какой целью будет на приеме, почему не
приедет атташе такой-то, звонил начальник отдела внешних сношений, сказал,
что...
Иван Дормидонтович слушал недоверчиво, но остро, запоминал все. И,
рискуя опоздать, вновь занялся ГИПСом. Почему все-таки никто из своих не
доложил о счетчиках? Адъютант, употребляя безличные предложения (чтоб в
дальнейшем не фигурировать как источник информации), сказал: соответствующий
документ присутствовал в деле, однако всем было известно, что индикатор
Ивану Дормидонтовичу нравится, и посему документ был изъят.
-- Кто изъял? Кто?
Адъютант открыл рот -- для неопределенно-личных местоимений. Иван
Дормидонтович, видимо, догадывался, кто из подчиненных проявил заботу о его
нервах, помощник знал точно и поэтому определял: строгий выговор? Пожалуй.
Если не последнее предупреждение.
Простительно в какой-то мере инженерам-шалунишкам, но никак не нам. --
Иван Дормидонтович, отстранив адъютанта, возился с шинелью. -- Не хотят
нервировать меня! (Адъютант подал шапку.) Я вам не курортная дама!
Настроение боялись мне подпортить? Так я его вам подпорчу, надолго и
основательно! -- Вдруг Иван Дормидонтович круто повернулся к адъютанту. --
Сожрут, боюсь, товарищи инженеры этого диспетчера Шелагина... Так ты пусти
какую-нибудь пулю похитрее... Понял?
34
В институте, на заводе только и разговоров что о Шелагине. Его
проклинали грузчики, машинистки всех отделов и конторские работники рангом
выше. В третьем отделе его ругали более сдержанно, в остальных -- бурно
хвалили. В конструкторском бюро весь гнев вылился на Немировича. Начальник
третьего отдела в коридорах не показывался, сиднем сидел в кабинете,
названивая осторожненько в главк, спрашивал, что слышно. Ему мерещились
оргвыводы. А Молочков громко восхвалял партийную принципиальность Шелагина,
советовал брать с него пример.
Мошкарин, не доверяя слухам, отыскал Шестова. Тот сам хотел поговорить
с ним.
-- Владимир Афанасьевич, вы потому не поехали в министерство, что
догадывались о Шелагине?
-- Вовсе не догадывался. Я, наоборот, полагал, что там все проскочит
без сучка без задоринки. Стыдно было подсовывать дрянь, вот и не поехал.
-- А я вот подсовывал, покрывал. -- Шестов болезненно поморщился. --
Считаешь себя честным человеком, считают тебя таким друзья, полезный член
общества и так далее. И обнаруживается вдруг, что ты подлец... С детства
внушают: будь честным. Хочется быть честным... Вам хочется?
Мошкарин не любил схоластических разговоров.
-- Хочется, да колется, -- буркнул он.
-- Скажу вам так: если придется попасть в подобную компанию и в
подобную ситуацию, брякну, ей-богу, по-диспетчерски!
-- Похвально.
-- А вы как поступите? Опять не захотите поехать?
Мошкарин снял со своего плеча по-пьяному нервную и дерзкую руку. Шестов
развеселился.
-- Знаете, что самое смешное в этой истории? Шелагин до сих пор
убежден, что Немирович и другие просто забыли рассказать о счетчиках.
-- Это уже анекдот, -- не поверил Мошкарин.
Труфанов подождал день, второй, третий. Когда выяснилось, что в главке
решили не придавать значения конфузу с индикаторами, он позвал Немировича.
Тот честно рассказал все. Прибавил:
-- Кто бы мог подумать... Включили этого идиота в делегацию. Ясно же,
что требовалось от него. Представляй себе рабочий класс и молчи.
-- Нехорошо, -- согласился директор.
Ему всегда нравились настоящие мужчины, смелые люди, не боящиеся
ответственности, в голове складывался образ такого мужчины, в нем было
что-то от самого Труфанова, от многих других знакомых, полузнакомых и совсем
не знакомых людей. Люди эти отличались острым умом, энергией, уверенностью в
себе, умелым пером -- чему только не научишься, отбиваясь от ревизоров,
контролеров, комиссий, корреспондентов и своих внутренних демагогов.
Смелость и честность, думал директор, явления абстрактные, понятия
безобидные и громкие. Весь вопрос в том, как их применять и где. Во имя
каких целей. С умом или без. Степан Сергеич Шелагин никак не согласовывался
с образом настоящего мужчины. Надо, конечно, отдать ему должное, текли мысли
Труфанова, человек он смелый. Но по существу -- выскочка. Неужели он мог
подумать, что НИИ хочет обмануть государство, всучив заказчику негодные
чертежи? Ничего подобного. Отдел стандартизации ошибся, конечно, впустив в
схему счетчики. Так ведь будущий завод-изготовитель был бы честно
предупрежден! Наконец -- это самое важное, -- надо знать свое место, свой
шесток. Послали диспетчера в министерство -- так молчи в кулачок, язык не
показывай. У нас, само собой, демократия. Но если каждый приглашенный в
делегацию станочник и подметальщик станет выкладывать свои узколичные
пожелания, то что же тогда получится? Анархия, развал, забвение
высокогосударственных интересов. Подумаешь, счетчики! Чепуха какая-то!
-- Удивляет меня твой воспитанник, -- пожаловался директор Баянникову.
-- Ума не приложу, что делать с ним.
-- Будем выгонять?
Труфанов недовольно хмыкнул. Умеет же сбивать с толку Виктор Антонович.
Мысль еще не додумана, еще боится вылезать наружу, а Баянников тут как тут,
выложит ее на просмотр, и сразу обнаруживается абсурдность копошащегося в
уме предположения.
-- Ну зачем так грубо? -- прикинулся обиженным Анатолий Васильевич. --
Выгонять! У нас, слава богу, за честность не выгоняют. Другое дело --
указать ему на ошибки, предупредить...
-- Какие ошибки?
Труфанов не ответил. Искоса наблюдал за Баянниковым, прощупывал его.
-- А хотя бы и выгнать...
-- Не выйдет.
-- Почему?
-- Я против.
-- Ну, ты-то, Виктор Антонович, это еще не все.
-- Да, не все. Как только вы выгоните Шелагина, его призовут в армию и
назначат старшим офицером контрольно-проверочного аппарата НИИ, а НИИ, чего
доброго, завалят военными заказами.
-- Это точно?
-- Есть такое мнение...
-- Мнение, мнение...
Труфанов заерзал. Классическая формула: "Есть такое мнение..."
-- Ему и майора уже присвоили, -- подбавил Баянников. (Степан Сергеич,
которого он поздравлял с повышением, обрадовано воскликнул: "Я был прав, я,
а не Набоков!" Малопонятные слова эти Виктор Антонович директору, конечно,
не передал.)
-- Никто не собирается Шелагина выгонять, заруби это себе на носу...
Пусть крутится в цехе: человек он для производства нужный, говорю тебе
совершенно искренно. Нужный. Но в комиссии, в делегации больше не вводить!
Мало ли что может произойти! Он после армейских щей никак не привыкнет к
гражданским деликатесам...
А Степан Сергеич обо всем этом и не подозревал, он и не думал трогаться
с насиженного места. Цех, лишившись премии, не стал обвинять своего
диспетчера ни в чем. Степана Сергеича теперь знали все, он же только отвечал
на приветствия, встречаясь с совсем не известными ему инженерами. Некоторые
открыто восхищались им -- с опаской за дальнейшее диспетчерство его. Другие,
признавая в нем существующие и не существующие достоинства, называли Степана
Сергеича не стесняясь дураком -- не при встречах, конечно. Слово "дурак"
приобрело уже на Руси (и только на Руси) второе значение. Есть в дураке
что-то героическое, гениальное, недаром один ученый немец с болью писал, что
русский Иванушка-дурачок несравненно умнее Михелей, Гансов и Петрушек,
вместе взятых. А раз герой -- то ему положено и страдать. Никто в НИИ
поэтому не удивился бы, услышав о гонениях на Степана Сергеича.
Мошкарин навестил его в цехе. Предупредил:
-- Договоримся: если захотите еще что-нибудь выкинуть --
проконсультируйтесь со мной.
-- Лучший консультант -- моя партийная совесть, Владимир Афанасьевич...
-- Подите вы со своей совестью... Здесь жизнь, а не конкурс христовых
невест.
-- Не понимаю я вас...
-- Понимать нечего. Один ум хорошо, а два сапога пара, как говорят
девицы в моей группе.
Главный инженер НИИ и завода Тамарин, дотошный знаток дилогии Ильфа и
Петрова, бендеровед, так сказать, прослышав о катастрофе с ГИПСами,
удивления не выразил. Задумчиво пожевал сигару.
-- Шелагин? Не знаю. Не мешало бы познакомиться с нарушителем
конвенции.
Когда-то, года два назад, главный инженер успевал обойти за день все
отделы и покричать в КБ. Потом кто-то решил, что высшую школу надо
приблизить к науке и производству. Тамарину предложили читать лекции в
энергетическом. Он согласился. Дальше -- больше. Несколько раз доказывал уже
Тамарин в руководящих кабинетах, что он главный инженер, а не старший
преподаватель кафедры, навязанные ему часы мешают основной работе, документы
в НИИ приходится подписывать не глядя. В кабинетах верили, но спрашивали:
"Вы что -- против постановления об укреплении связи?" "Я -- за, --
оправдывался и наступал Тамарин, -- я не против, но во всем должна быть
мера". Этому тоже верили. Пытались как-то распланировать его время, ничего,
однако, не вышло -- дела, дела... Он плюнул на все, с блеском читал
студентам лекции, те ломились к нему в аудитории. Защитил докторскую
диссертацию, написал два учебника, один уже издали, другой утверждался
коллегией. В НИИ бывал редко, все здесь шло не так, как ему хотелось.
Инженеры обнаглели окончательно. Мало кто знал, чем занимаются коллеги.
Промышленность выпускала новые типы полупроводников -- о них в институте не
ведали, вляпывали в свои творения старье, без задержки проходившее через
отдел нормализации и стандартизации. Планирование вообще ни к черту не
годится. В КБ свыклись с тем, что кто-то исправит их ошибки, а заодно и
ляпсусы разработчиков. Обленились и потеряли стыд. В "Кактусе" нельзя
прикрутить к корпусу субпанель, отверстия для винтов не совпадают. Со
студентов за такие фокусы шкуру дерут, а вторая группа КБ премию отхватила.
Директор доволен. Любит мужик власть -- ну и пусть володеет...
35
В кабинете Ивана Дормидонтовича Игумнов стоял рядом с Шелагиным, слушал
бодрый репортаж Немировича и радовался хорошо продуманной режиссуре
спектакля, в котором ему отводилась роль статиста. Установка ясна: не
вмешиваться ни в коем случае. "Валяйте, ребята, -- думал Игумнов, --
