Просветления, круги ангелов, даймонов и стихиалей, миры инвольтаций других
брамфатур, миры Высших Аспектов Мировых Трансмифов. Они вхожи и в темные
шрастры -- миры античеловечества, обитатели которых видят их, но бессильны
их умертвить. Они входят и в наш Энроф, но люди способны их воспринять
только духовным зрением..."
А на экране Брандо нес голую Шнайдер на плече, сажал в раковину, рычал
и дурачился.
"Зрение, разрывающее оковы нашего пространства, различает вдали, за
сферою российской метакультуры, небесные страны других метакультур, такие же
лучезарные, исполненные неповторимого своеобразия. Подготовка в любви и
взаимопонимании к творению небесной страны всечеловечества, священной
Аримойи, -- вот узы, связующие ныне синклиты и грады метакультур. Аримойя
лишь недавно начата творением в четырехмерных мирах, а ее историческое
отображение на земле будет символом и целью наступающего столетия. Для этого
и совершилось низлияние сил Приснодевы-Матери из транскосмических сфер в
высшие слои Шаданакара -- сил, сосредоточившихся в одной божественной
монаде, для этого и созидается в Небесной России небывалый храм, чтобы
принять в него Ту, Чье рождение в четырехмерных мирах есть цель и смысл
грядущего брака Российского Демиурга и Соборной Души. Исторически же, через
осуществление этого великого Женственного Духа в Розе Мира начнется
преобразование государственности всех народов в братство всех. В этом
Российскому Синклиту помогают и будут помогать синклиты метакультур, а
Синклит Мира примет от них и продолжит их труд, чтобы завершить его
всемирным богочеловечеством".
Марина закрыла книгу, встала и пошла к выходу.
-- Мариш, ты куда? -- Стасик взял ее за руку, но она освободилась.
-- Мне пора...
-- Куда пора? Щас чайку попьем, я за краской съезжу. Потом все
трахнемся.
Не отвечая и не оборачиваясь, Марина прошла в коридор.
-- Эй, погоди... -- Говно приподнялся с пола вразвалку двинулся за ней.
Проворный Стасик, опередив его, снова взял Марину за бледную безвольную
руку:
-- Ну что с тобой, девочка моя? Давай расслабимся, потремся телами.
-- Мне пора. Дай мой плащ...
Говно отстранил Стасика:
-- Я обслужу, Стас. Дай нам договориться.
-- А чего ты?
-- Ничего. Дай мне с девушкой поговорить.
-- Пожалуйста, -- Стасик по-мусульмански прижал худые руки к груди, --
Мариночка, жаль что ты нас бросаешь. Заходи в любое время дня и ночи. Не
отвечая, Марина запахнула плащ, открыла дверь и пошла вниз по широкой
лестнице с модерновыми перилами.
Говно шел следом.
Когда дверь с грохотом захлопнулась, он обнял Марину за плечи:
-- Погоди... давай здесь.
Его бледное лицо с пьяными глазами и красной надписью на лбу
надвинулось, горячие губы ткнулись в Маринины.
Отведя назад руку, Марина ударила его с такой силой, что он упал на
ступени, а звук оплеухи долго стоял в просторном подъезде.
Окончательно проснулась Марина только во вторник: на часах было без
пяти двенадцать, возле батареи посверкивали осколки долетевшей-таки бутылки,
одеяло сползло на пол. Голова слегка болела, во рту было противно и сухо.
Марина приняла ванну, напилась кофе и легла отдохнуть.
Сейчас ей казалось, что прошло не три дня, а три часа.
"К двум в ДК", -- морщась, подумала она, -- "Вчера прогуляла. Ну,
ничего. Сашок покроет. Не в первой..."
Сашок -- директор ДК Александр Петрович -- был давно своим: в свое
время Марина помогла ему продать налево казенный рояль.
"Господи... как время бежит. Думала еще денек поваляться. Ну ничего,
ничего... а все-таки как тошно... омерзительно. Господи! Ты хоть помоги...
Тридцать лет... Как быстро пронеслось. Недавно вроде. Марию в темноте
целовала, играла ей..." Вздохнув, она подошла к инструменту, села, открыла
крышку.
-- Милые мои...
"Сколько времени провела за ними... Все царапинки и трещинки знакомы.
Училась. Играла неплохо... Да что говорить -- здорово играла. Если б пятый
палец не раздробили -- была б пианисткой, не хуже других..."
-- Ну, что, августейший Август Ферстерович, попробуем?
Руки опустились на клавиши.
Звук показался резким и чужим.
Тринадцатый потек не тринадцатым, а каким-то триста тридцать третьим,
чорте каким...
Никогда перекличка аккордов не была такой сухой и черствой, никогда
родная мелодия правой не раскручивалась спиралью скуки и пустоты.
Марина с удивлением смотрела на незнакомые руки, так неумело месящие
черно-белое тесто.
Она прекратила играть.
-- Перепила наверно...
"Чорт знает. Нет, хватит. Так напиваться нельзя. А то совсем в животное
превращусь. Да... А с чего я напилась? С тоски? Вроде б и не с тоски...
Сашку с Тонькой выгнала? Ну так не в первой ведь. Аааа... конечно. Сон
проклятый этот. Двадцать девять девок... Двадцать девять баб и тридцать лет.
Постой, постой... Смотри-ка какое совпадение! Интересно. А может это и не
баба будет? Мужчина? Парень, наконец. Неужели? Нет, но сон поразительный.
Аааа! Так это явно знамение! Но парня... как-то и не хочется... Мужики они и
есть мужики. А бабу? Чорт ее знает. Но приснился-то ОН..."
Марина посмотрела на фотографию. Впервые фото не вызывало никаких
чувств.
"Лицо как лицо. Да и скажем прямо -- очень обыкновенное лицо. Такое и у
прола бывает и у сапожника... Человек великий, конечно, но что мне до того.
Втюрилась, как дура какая-то в Алена Делона. Идиотка..."
Она подошла к фотографии.
ЕГО глаза смотрели с грустным равнодушием, маленький рот скупо сжался,
в развале прядей было что-то коммунальное, двадцатилетней давности...
"Не твори себе кумира. А я сотворила. Нет, книги хорошие, что говорить.
Но чего ж я так голову потеряла? Чудачка... Все равно что в Льва Толстого
влюбиться..."
Слово "книги" заставило вспомнить все еще лежащий в сумочке Митин
подарок.
Марина вытащила книгу, открыла, начала чиать и тут же бросила: слова,
причудливо переплетаясь, складывались в замысловатый узор, на который сейчас
смотреть не хотелось.
Зазвонил телефон.
Она сняла трубку.
-- Мариночка? -- спросил осторожный голос Леонида Петровича
--Да...
-- Здравствуй.
-- Здравствуй.
-- Что с тобой?
-- Ничего.
-- Ты не больна?
-- Нет...
-- А что такая грустная?
-- Я не грустная.
-- Марин. Так может съездим вечерком, посидим где-нибудь?
-- Не могу.
-- Почему?
-- Не могу. И не хочу.
--Что с тобой?
-- Ничего.
-- А хочешь -- на дачу поехали?
-- Не хочу.
-- Марин, ну объясни мне...
-- Леня. Я прошу тебя сюда не звонить.
-- Как?
-- Так! Не звони мне! Я человек, понимаешь?! Человек! А не шлюха
подзаборная!
Она бросила трубку и с остервенением выдернула вилку телефонного
провода из гнезда:
-- Дурак...
"Надоели все, Господи, как они мне надоели! Провались все пропадом!
Никому звонить не буду. А приедут -- не открою..."
Чувствуя в себе нарастающую тоску, Марина стала собираться.
Выходя из дома, бросила в мусоропровод остатки планчика...
День в ДК прошел мучительно: болела голова, звуки раздражали, ученики
тоже.
Она сорвалась на Нину, пугливого Николая выгнала за плохую домашнюю
подготовку, Олегу дала ощутимый подзатыльник, после которого он побледнел и,
словно улитка, втянул голову в форменный воротник...
К вечеру стало совсем невмоготу: звуки, свет, слова, лица учеников
мелькали, лезли в уши, пульсировали в глазах... Спросив анальгина у Риты,
она запила его водой из-под крана и еле доволокла ноги до преподавательской.
Там шло оживленное одевание педагогов, только что закончивших уроки:
-- Мариш, привет!
-- Ты что такая бледная?
-- Перетрудилась, Марин?
-- Вот, девочки, что значит творчески к работе относиться!
-- Ладно, не приставайте к ней... Марин, что, месячные, да? Дать
таблетку?
-- Да я дала ей уже, отвалите от нее...
-- Ну извини, рыбка...
--А ты б дома посидела, Марин...
Она устало отмахнулась, опускаясь на стул. Женщины веселой гурьбой
направились к двери:
-- Ну, пока.
-- Поправляйся, Марин!
-- До свидания...
-- До скорого!
-- Всего...
Хлопнула дверь, их голоса стали удаляться.
Радуясь наступившей тишине, Марина облегченно вздохнула, потерла
пылающие виски ладонями.
Дверь противно заскрипела, впуская кого-то.
"Штоб вы сдохли..." -- поморщилась Марина, сжимая зубы.
-- Марина Ивановна, добрый вечер! -- пророкотал торопливый басок
директора.
Его голос показался Марине слишком официальным.
Она подняла голову.
Перед ней стояли трое: улыбающийся круглолицый директор, притихшая
девочка лет семи и... Господи, надо же, с ума сойти. Удивительно... Забыв
про головную боль, она встала:
-- Здравствуйте.
-- Вот, Сергей Николаич, это наш лучший педагог Марина Ивановна
Алексеева.
-- Ну, Александр Петрович, это нескромно, -- пробормотала она,
разглядывая незнакомца, -- "Удивительно".
Директор качнул свое приземистое тело, взмахнул короткопалой ладошкой:
-- А это вот, Марин Иванна, новый секретарь парткома нашего завода --
Сергей Николаевич Румянцев. И дочка его Танечка. -- Очень приятно, --
проговорила Марина, все более и более поражаясь сходству. "Да. Вот таким ОН
приехал из ссылки тридцать лет назад..."
-- Нам тоже очень приятно, -- проговорил Сергей Николаевич и наклонился
к девочке, -- Что ж ты не здороваешься, Таня?
-- Здрасьте... -- буркнула та, глядя в зашарканный пол.
Директор с ложной оживленностью замахал руками:
-- Марин Иванна, вот Танечка хочет заниматься музыкой, девочка
способная, а до осени ждать не хочется, я думаю, я все прикидывал тут: или
Вас попросить взять, или Королеву. Но у Королевой и так -- тринадцать, так
может к вам в класс запишем?
-- А главное -- рядом живем совсем -- в двух шагах, -- улыбнулся Сергей
Николаич, разглядывая Марину.
-- Ну конечно возьму, о чем разговор, -- ответ но улыбнулась она, --
Пусть завтра приходит.
-- Вот и замечательно, Сергей Николаич, тогда я побегу, мне на
репетицию лететь надо...
-- Конечно, конечно, о чем речь...
-- Марина Ивановна замечательный работник, она у нас лет семь уже,
семь, Мариночка?
-- Шесть.
-- Вот. Шесть... Ну, я побежал, вы тут обговорите все... До свидания...
-- До свидания.
Некоторое время трое оставшихся молча рассматривали друг друга.
-- У вас есть инструмент? -- первой нарушила тишину Марина.
-- Да. Полгода назад купили, -- благожелательно качнулась его голова,
-- Мы ведь раньше в Орехово-Борисово жили, а здесь только-только въехали.
-- А... это в заводской дом, рядом который?
-- Да. Шестнадцатиэтажный...
У него были зеленовато-серые глаза, широкий, слегка морщинистый лоб,
маленький подбородок с упрямой ямочкой, улыбчивый рот и развал прядей, все
тот же развал прядей...
-- Это хорошо. И завод рядом, и ДК.
-- Да. Мы сначала в музыкальную устроиться хотели, мне предлагали, но
потом передумали -- далековато. А здесь -- в двух шагах...
Сам -- широкоплечий, среднего роста. Руки крепкие, большие.
Жестикулирует ими. "Господи... а галстук какой смешной..."
-- Правильно. У нас народу поменьше, комнаты просторные.
-- Я уже заметил.
"Нельзя быть до такой степени похожим. Как его с работы не выгнали!"
Марина улыбнулась.
Он непонимающе заморгал светленькими ресницами и тоже улыбнулся.
