этот раз пастора), -- Нельзя слюжить двум господам сразу! Дом раздэлившейся
не вистоет! Или минет или лекар!
Марина хохотала с полным ртом, прикрывшись покоробившейся от крахмала
салфеткой.
А он -- вытянувшийся, чопорный, охуевший от аскезы и галлюцинаций, с
неистово сжатыми у груди руками -- кивнул проходящему мимо официанту, скосил
выпученный глаз на пустой графин:
-- Сын мой, еще полькило, пожалюста!
И сын с носом Гитлера, прической Гоголя, усами Горького принес новый
графин, а вместе с ним -- запеченую в тесте осетрину.
-- Нет, с тобой просто помереть недолго, -- пробормотала Марина,
вытерев слезы и закуривая, -- И напишут потом -- убита рассчетливым смехом
американского шпиона!
-- Я бы хотел умереть за таким столом, -- проговорил он, отделяя вилкой
кусочек осетрины и отправляя в рот, -- Ммм... заебысь!
-- Откровенно говоря, не думала что у них по-прежнему так хорошо
готовят...
Тони наполнил рюмки, пожал плечами:
-- Все равно мне показалось, что выбор меньше.
-- Да уж конечно больше не будет. Вы вон взвинчиваете гонку вооружений,
пытаетесь задушить нашу молодую страну.
Тони легонько постучал кулаком по столу, прорыча:
-- Да! Мы поставим вас на кольени! Мы превратим вас в рабов! Разрушим
вашу культуру! Спилим берьезки! Развалим церкви! Повьесим на ваши шеи тяжкое
ярмо капитализма!
Марина втянула голову в плечи, как пантера, блестя глазами, зашипела
ему в ответ:
-- А мы будем сплачивать трудящихся всей планеты в борьбе против гнета
американского империализма, против политики "большой дубинки", против
огнеопасных игр мракобеса Рейгана за мир во всем мире, за полную и
окончательную победу коммунизма на нашей планете!
-- Браво! -- расхохотался Тони, поднимая рюмnку, -- За это надо пить!
-- Хай, хай, эмерикен спай! -- чокнулась с ним Марина и лихо проглотила
водку.
Тони выпил, дернулся:
-- Уаа... какая она у вас... это...
-- Горькая?
Он затряс головой, цепляя на вилку кусок осетрины:
-- Нет... не горькая, а... как бы это сказать... ну... кошмарная!
-- Кошмарная?
-- Да.
Марина пожала плечами:
-- Ну не знаю. А что виски лучше, по-твоему?
-- Лучше.
-- А чего ж ты водку заказал?
-- Я ее люблю, -- ответил он, склоняясь над тарелкой, и Марина заметила
как неуклюже двигаются его руки.
-- А почему любишь?
-- А я все русское люблю.
-- Молодец. Я тоже.
Марина оглянулась.
В полузашторенных окнах уже сгущался вечерний воздух, музыканты
настраивали электрогитары, ресторан постепенно заполнялся публикой.
Официант унес тарелки с осетровыми останками и вернулся с двумя
розетками мороженого.
-- О, отлично, -- Тони потянулся к мороженому, -- Это русская Сибир...
Глаза его плавали, не фокусируясь ни на чем, он замедленно моргал, еле
шевеля побелевшими губами.
-- Тони, милый, ведь ты же в жопу пьяный, -- Марина взяла его за
безвольную мягкую руку, -- Может тебе плохо?
-- Нет, чьто ты... я... я...--он отшатнулся назад, -- I'm sort of
shit-faced.
Он потянул к себе мороженое и опрокинул розетку. Подтаявшие шарики
красиво легли на сероватую скатерть.
-- Дурачок, ты же лыка не вяжешь.
-- I'm fine... fine...
-- Тонька, слушай, давай расплатись и пошли отсюда. Тебе воздухом
подышать надо...
-- Run rabbit, run rubbit, run, run, run ...
-- Пошли, пошли...
Марина подошла к нему.
-- Где у тебя бумажник?
-- My wallet? It's up my ass...
-- Да, да.
-- А... вот... вот...
Приподнявшись, он вытащил из пиджака бумажник, покачиваясь, поднес его
к лицу:
-- That's the fucking wallet...
Официант стоял рядом, косясь на опрокинутую розетку.
-- Посчитайте нам, пожалуйста, -- пробормотала Марина, помогая Тони
отделить чеки и доллары от рублей.
-- Тридцать пять рублей восемьдесят шесть копеек, -- буркнул персонаж,
Марина сунула ему деньги и повела Тони к выходу.
Он шел, качаясь из стороны в сторону, свободная рука безвольно
загребала прокуренный, пропахший жратвой воздух:
-- Нет... Марина... ти должен... должен мне гаварить... You ever fuck a
dog? Никогда? А?
-- Пойдем, пойдем, алкаш, -- смеялась Марина, подводя его к гардеробу,
-- Где номерки?
-- Ф писде на ферхней полке! -- выкрикнул Тони, откидываясь на стойку и
глупо смеясь.
Седой морщинистый старичок за стойкой смотрел на них с нескрываемым
любопытством.
-- Давай, давай... где они у тебя... -- Марина полезла к нему в
карманы, но Тони вдруг обнял ее и стал валить на стойку, дыша в ухо еще не
перегоревшей водкой:
-- Fuck me...
Отталкивая его, Марина выудила наконец номерки, протянула ухмыляющемуся
старичку.
Тот быстро отыскал одежду, проворно выбежал из-за стойки, одел Марину и
принялся ловить Тони его светло-коричневым плащем. Заметив, что сзади кто-то
суетится. Тони покорно отдал руки. Пройдя сквозь стеклянные двери, они вышли
на улицу и Марина с наслаждением втянула вечерний воздух.
Ее тоже шатало, залитый огнями город плясал перед глазами.
--Wait a sec... -- пробормотал Тони и ломанулся в обледенелые кусты,
чтобы оставить на рыхлом снегу икру, салат "Столичный", уху, осетрину и
водку, конечно же -- русскую водку...
Они сидели рядом на холодной скамейке, Марина курила, Тони, растирая
пылающее лицо затвердевшим к вечеру снегом, приходил в себя.
Рядом темнели стволы молодых лип, впереди сиял огнями Комсомольский
проспект.
-- Ку-ку... -- пробормотал Тони и сонно рассмеялся, -- Не помню когда я
так пить. Отлично...
Он стряхнул снег с колен и зябко передернулся:
-- It's fucking cold out...
-- Тогда пошли отсюда. А то я тоже жопу отморозила.
-- Давай немного посидим. У меня голова... так... танцует...
Она улыбнулась, потрепала его по плечу:
-- Привыкай к русской пьянке.
И озорно пихнула его:
-- А может еще пойдем вмажем, а?
Он дернулся, поднимая ладони:
-- Ради Бога... ой, я слишат не могу.. ой...
-- А чего -- пошли, Тоничка, -- продолжала хулиганить Марина, --
Возьмем бутылочку, за уголком раздавим, кильками закусим.
-- Ой! Не надо... кошмар...
-- Не хочешь?
-- Страшно... как так русские могут... это же ненормально...
-- Что ненормально?
-- Ну... пить так. Как свинья.
-- Между прочим на свинью сейчас ты больше похож.
--Я не о себе. Вообще. Вы очень пьяная нация.
-- Ну и что?
-- Ничего. Плохо... -- он с трудом приподнялся, оперевшись о спинку
скамейки, -- Ой... танцует... очень плохо...
-- Что -- плохо?
-- Вообще. Все. Все у вас плохо. И дома. И жизнь. Ой... тут очень
плохо...
-- А чего ж ты тогда сюда приехал? -- проговорила Марина, чувствуя в
себе растущее раздражение.
-- Так... просто так... -- бормотал Тони, с трудом дыша.
-- Так значит у нас все плохо, а у вас все хорошо?
-- У нас лучше... у нас демократия... и так не пьют...
-- У вас демократия? -- Марина встала, брезгливо разглядывая его --
распахнутого, красномордого, пахнущего водкой и блевотиной.
-- У нас демократия... -- пробормотал Тони, силясь застегнуть плащ.
-- Ну и пошел в пизду со своей демократией! -- выкрикнула Марина ему в
лицо, -- Мудило американское! Вы кроме железяк своих ебаных да кока-колы ни
хуя не знаете, а туда же -- лезут нас учить! Демокрааатия!
Тони попятился.
Марину трясло от гнева, боли и внезапно нахлынувших слез:
-- Демократия! Да вы, бля, хуже дикарей, у Вас кто такой Толстой никто
не знает! Вы в своем ебаном комфорте погрязли и ни хуя знать не хотите! А у
нас последний алкаш лучше вашего сенатора сраного! Только доллары на уме да
бабы, да машины! Говнюки ебаные! Тут люди жизнь за духовное кладут, Сахаров
вон заживо умирает, а он мне про демократию, свинья, фирмач хуев! Приехал
икру нашу жрать, которую у наших детей отняли! Пиздюк сраный! Вернется,
слайды будет показывать своим говнюкам -- вот она, дикая Россия,
полюбуйтесь, ребята, а теперь выпьем виски и поедем в Голден Гейт Парк!
Говно ты, говно ебаное!
Рыдая, она размахнулась и ударила Тони кулаком по лицу. Он попятился и
сел на снег, очки полетели в сторону.
Марина, всхлипывая, побежала прочь.
Тони остался беззвучно сидеть на снегу.
Она бежала, хрустя ледком, растрепанные волосы бились по ветру:
-- Гад какой...
Комсомольский оказался перед ней и, словно во сне, облитая желтым
светом фонарей, выплыла, засияв золотыми маковками, игрушечная Хамовническая
церковь святого Николая, в которую ходил седобородый Лев Николаевич,
крестясь тяжелой белой рукой.
-- Господи... -- Марина бессильно опустилась на колени.
Храм светился в золотистом мареве, весенние звезды блестели над ним.
Это было так прекрасно, так красиво той тихой, молчаливой красотой, что гнев
и раздражение тут же отпустили сердце Марины, уступив место благостным
слезам покаяния:
-- Господи.. Господи...
Она перекрестилась и зашептала горячими губами:
-- Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот
Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха
моего очисти мя, яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть
выну. Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих; яко оправдишися
во словесех Твоих, и победиши внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат
есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо истину возлюбил еси; безвестная и
тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очишуся; омыеши
мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие; возрадуются
кости смиренные. Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония моя очисти.
Сердце чисто сожизди во мне. Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не
отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь
ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя
путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже
спасения моего; возрадуется язык мой правде Твоей. Господи, устно мои
отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы,
дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен; сердце
сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим
Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды,
возношение и всесожигаемая; тогда возложат на алтарь Твой тельцы.
Она перекрестилась и тихо прошептала:
-- Аминь...
Кто-то осторожно тронул ее за плечо.
Марина обернулась.
-- Доченька, что с тобой? -- испуганно прошептала стоящая рядом
старушка. На ней было длинное старомодное пальто. Маленькие слезящиеся
глазки смотрели с испуганным участием.
Марина встала с колен, посмотрела в глаза старушке, потом, вынув из
кармана самсонову пачку червонцев, быстро сунула в морщинистую руку и
побежала прочь.
-- Постой... постой... куда же? -- оторопело потянулась та за ней, но
Марины и след простыл.
Белая дверь с медной ручкой распахнулась рывком и длинноногий, бритый
наголо чернобородый Стасик артистично развел руками:
-- Кто к нам пришел! Мариночка! Худые, но мускулистые руки обняли, он
прижался пухлыми, пахнущими вином губами:
-- Душечка... как раз вовремя...
И со свойственной ему мягкостью потащил в прихожую:
-- Давай, давай, давай...
В огромной, отделанной под ампир квартире гремела музыка, плыл табачный
дым, слышался говор и смех.
Стасик снял с Марины плащ, взъерошил ее волосы и боднул круглой
