месте он все же проговорился и таким образом поставил все точки над "и".
Причем я не знаю, чего больше в этой его тираде -- цинизма, ненависти и
презрения к крестьянам или фанатизма, перерастающего в тупую и животную
злобу. Речь пойдет о русском крестьянине, которому никто никогда не
отказывал ни в уме, ни в смекалке, ни в живости характера, ни в чувстве
собственного достоинства. Это о нем говорил аристократ Пушкин: "Посмотрите
на русских крестьян, разве они похожи на рабов?" Это о русской крестьянке
говорит Некрасов: "Есть женщины в русских селеньях... Посмотрит -- рублем
подарит... Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет". Какие же слова
нашел о русском крестьянине великий вождь всех трудящихся? Нам важно сейчас
и это, но главным образом то, что Владимир Ильич откровенно наконец-то,
единственный раз проговорился, против кого была направлена диктатура.
Никаких кулаков, никакой деревенской буржуазии, все четко и ясно названо
своим именем.
"Легко сказать: хлебная монополия, но надо подумать о том, что это
значит. Это значит, что все излишки хлеба принадлежат государству. Это
значит, что ни один пуд хлеба, который не надобен хозяйству крестьянина (а
кто это решает? -- В. С.), не надобен для поддержания его семьи и скота, не
надобен для посева, -- что всякий лишний пуд хлеба должен отбираться в руки
государства. Надо, чтобы каждый лишний пуд хлеба был найден и привезен.
Откуда взять крестьянину сознание, которого сотни лет отупляли,
которого грабили (но так еще никогда! -- В. С.), заколачивали до тупоумия
помещики и капиталисты, не давая ему никогда наесться досыта (а вот теперь
решили накормить! -- В. С.), -- откуда ему взять сознание того, что такое
хлебная монополия; откуда может взяться у десятков миллионов людей (не в
кулаках, значит, дело! -- В. С.), которых до сих пор питало государство
только угнетением, только насилием, только чиновничьим разбоем и грабежом
(да все же не бросало против него регулярных продовольственных армий! -- В.
С.), откуда взять понятие того, что такое рабоче-крестьянская власть (да
уж! -- В. С.), что хлеб, который является избыточным (и который во всем
мире продается. -- В. С.) и не перешедшим в руки государства, если он
остается в руках владельца, так тот, кто его удерживает, -- разбойник,
эксплуататор, виновник мучительного голода рабочих Питера и Москвы? Откуда
ему знать, когда его до сих пор держали в невежестве, когда в деревне его
дело было только продавать хлеб, откуда ему взять это сознание?!
...Если вы будете называть трудовым крестьянином того, кто сотни пудов
хлеба собрал своим трудом и даже без всякого наемного труда, а теперь
видит, что может быть, что если он будет держать эти сотни пудов, то он
может продать их не по шесть рублей, а дороже, такой крестьянин
превращается в эксплуататора, хуже разбойника".
Вот теперь все по-ленински ясно. Все крестьяне, которые трудом
вырастили хлеб и хотели бы его продавать, а не отдавать бесплатно, -- все
они разбойники. Не те разбойники, оказывается, кто с оружием в руках пришел
в деревню отнимать хлеб, а те разбойники, кто не хочет его бесплатно
отдать.
Но самое страшное во всей истории то, что продовольственная диктатура,
как бы жестока и бесчеловечна она ни была, все же не являлась самоцелью, но
являлась лишь иезуитским средством к более отдаленным и более обширным
целям -- держать в руках весь хлеб и распределять его по своему усмотрению.
"Потому что, распределяя его, мы будем господствовать над всеми
областями труда". Стр. 449.
Точнее и короче, чем это сказал Ленин, сказать ничего нельзя.
И вот я думаю, ради чего, ради каких конечных целей, ради каких
конечных звеньев, если размотать всю цепочку, это все делалось? Большевики
завоевали Россию. Сошлемся опять на Ленина.
"Большевикам удалось сравнительно чрезвычайно легко решить задачу
завоевания власти, как в столице, так и в главных промышленных центрах
России. Но в провинции, в отдаленных от центра местах советской власти
пришлось выдержать сопротивление, принимавшее военные формы и только
теперь, по истечении более чем четырех месяцев со времени октябрьской
революции, приходящие к концу. В настоящее время задача преодоления и
подавления сопротивления в России окончена в своих гласных чертах. РОССИЯ
ЗАВОЕВАНА БОЛЬШЕВИКАМИ".
Когда одна страна завоевывает другую, когда и Российская империя
завоевывала Среднюю Азию, как там ее ни осуждай, ясна была цель, которой не
скрывали и сами завоеватели. Многие манифесты (или какие там воззвания) так
и начинались: "Стремясь к дальнейшему расширению пределов Российской
империи..."
Итак, когда одна страна завоевывает другую и устанавливает там
жестокий оккупационный, режим, дабы подавить сопротивление населения и
удержать эту завоеванную страну под своей властью, там преследуется хоть и
неблаговидная, но понятная цель: присоединить к метрополии завоеванную
страну.
Но вот Россию завоевала группа, кучка людей. Эти люди тотчас ввели в
стране жесточайший оккупационный режим, какого ни в какие века не знала
история человечества. Этот режим они ввели, чтобы удержаться у власти.
Подавлять все и вся и удержаться у власти. Они видели, что практически все
население против них, кроме узкого слоя "передовых" рабочих, то есть
нескольких десятых процента населения России, и все давили, резали,
стреляли, морили голодом, насильничали как могли, чтобы удержать эту страну
в своих руках. Зачем? Ради чего? С какой целью? Ради того, чтобы
осуществить в завоеванной стране свои политические принципы. Всеобщий учет
и контроль производимых продуктов, государственную монополию на все виды
товаров и их распределение по своему усмотрению. И это было бы полбеды. Но
из углубленного прочтения Ленина узнаем, что эти учет и распределение, в
свою очередь, являются средством, а не целью. Средством к тому, чтобы
осуществить всеобщую трудовую повинность в стране, то есть заставить людей
принудительно трудиться, заставить их подчиняться воле одного человека,
советского руководителя, диктатора, то есть средством к тому, чтобы все
население страны превратить в единый послушный механизм.
"Организация учета, превращения всего государственного механизма в
единую крупную машину, в хозяйственную организацию, работающую так, чтобы
сотни миллионов людей руководствовались одним планом, -- вот та гигантская
организационная задача, которая легла на наши плечи".
Но тогда возникает вопрос -- зачем? Хорошо, допустим, что у Ленина это
объяснено.
"Если мы взяли все дело в руки одной большевистской партии, то мы
брали его на себя, будучи убеждены, что революция зреет во всех странах и в
конце концов, какие бы трудности мы ни переживали, какие бы поражения нам
не были суждены, всемирная социалистическая революция придет".
"Наша отсталость двинула нас вперед, и мы погибнем, если не сумеем
удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны
восставших рабочих других стран".
"А пока там на Западе революция зреет, хотя она зреет теперь быстрее,
чем вчера, наша задача только такая: мы, являющиеся отрядом, оказавшимся
впереди, вопреки нашей слабости должны делать все, всякий шанс
использовать, чтобы удержаться на завоеванных позициях, остаться на своем
посту как социалистическому отряду, отколовшемуся в силу событий от рядов
социалистической армии и вынужденному пережидать, пока социалистическая
революция в других странах подойдет на помощь".
"Мы не знаем, никто не знает, может быть, -- это вполне возможно --
она победит через несколько недель, даже через несколько дней, и когда она
начнется, нас не будут мучить наши сомнения, не будет вопросов о
революционной войне, а будет одно сплошное триумфальное шествие". Стр. 16.
Итак, допустим, что с недели на неделю ждали мировую революцию и тогда
надеялись триумфальным шествием пройти по всему миру, хотя это
предположение говорит больше не о гениальности, а о слепоте и фанатической
тупости. Но опять возникает вопрос: ради чего, зачем и что принесет всем
народам? Да то же самое: всеобщий учет, контроль за распределением
продуктов. Всеобщую трудовую повинность. Подчинение миллионов (а тогда уже
миллиардов бы) людей единому плану, единой воле, единому советскому
руководителю с диктаторскими полномочиями. Зачем? Ради чего? Зачем живых,
инициативных, самодеятельных людей превращать в единый, послушный, но зато
безмозглый государственный механизм, весь подчиняющийся нажатию одной
кнопки?
Допустим, что -- банальная идея мирового господства, осуществленная не
путем походов Юлия Цезаря, Александра Македонского или Наполеона, но путем
хитрой отмычки так называемой классовой борьбы и натравливания в каждой
стране одной части населения на другую. ("Речь идет не о нашей борьбе с
войском, а о борьбе одной части войска с другой". Ленин.) Допустим, что
банальная идея мирового господства. Но для кого? Чье господство? Желание
римского императора господствовать над миром чудовищно, но понятно, так же
как любой другой могущественной нации. Но здесь-то чье господство? Неужели
только свое? Или своей группы? Но ведь остается пять-шесть лет жизни, а
затем -- прогрессирующий паралич, и все. Ну, пусть Сталин потом
господствовал тридцать лет, но все равно, неужели ради этого надо потрошить
народы, истреблять физически лучшую часть каждого народа, морить его
голодом, держать в тюрьмах и лагерях, загонять в колхозы, лишив земли,
лишив заинтересованности в труде, не говоря уже о поэзии труда, о его
радостях, хотя и сопряженных с тяжестью. Труд есть труд. Всякий труд тяжек
и связан с потом. Но все же, когда он -- трудовая повинность, он тяжек
стократ.
А еще удивляюсь я, как им, если бы даже и с благими (как им, может,
казалось) целями, как им не жалко было пускать на распыл, а фактически
убить и сожрать на перепутье к своим высоким всемирным целям такую страну,
какой была Россия, и такой народ, каким был русский народ? Может быть, и
можно потом восстановить храмы и дворцы, вырастить леса, очистить реки,
можно не пожалеть даже об опустошенных выеденных недрах, но невозможно
восстановить уничтоженный генетический фонд народа, который только еще
приходил в движение, только еще начинал раскрывать свои резервы, только еще
расцветал. Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного генетического
фонда, ушедшего в хлюпающие грязью, поспешно вырытые рвы, куда положили
десятки миллионов лучших по выбору, по генетическому именно отбору россиян.
Чем больше будет проходить времени, тем больше будет сказываться на
отечественной культуре зияющая брешь, эти перерубленные национальные корни,
тем сильнее будет зарастать и захламляться отечественная нива чуждыми
растениями, мелкотравчатой шушерой вместо поднебесных гигантов, о возможном
росте и характере которых мы теперь не можем и гадать, потому что они не
прорастут и не вырастут никогда, они погублены даже и не в зародышах, а в
поколениях, которые бы еще только предшествовали им. Но вот не будут
предшествовать, ибо убиты, расстреляны, уморены голодом, закопаны в землю.
Феликс Чуев недавно сообщил мне, что еще при Хрущеве была жива в секретных
архивах (а ему кто-то рассказал) запись разговора Владимира Ильича с
Дзержинским.
-- Что-то тихо, Феликс Эдмундович, не пора ли расстрелять человечков
десять-пятнадцать по вашему выбору...
И гены уходят в землю, и через два-три десятилетия не рождаются и не
формируются новые Толстые, Мусоргские, Пушкины, Гоголи, Тургеневы,
Аксаковы, Крыловы, Тютчевы, Феты, Пироговы, Некрасовы, Бородины,
Римские-Корсаковы, Гумилевы, Цветаевы, Рахманиновы, Неждановы, Вернадские,
Суриковы, Третьяковы, Нахимовы, Яблочкины, Тимирязевы, Докучаевы, Поленовы,
Лобачевские, Станиславские и десятки и сотни им подобных. Списки можете
продолжать сами...
Простое порабощение лишает народ цветения, полнокровного роста и
духовной жизни и настоящее время. Геноцид, особенно такой тотальный, такой
