ничего не перепадает. (66)
Ну, правда, хлеб покупаем. У Канады. У США. У Австралии. Яйца и кур --
у Польши. Баранину -- в Аргентине. Чеснок -- в Египте. Помидоры -- в
Болгарии. Сало и кур -- в Венгрии. Это ли не забота о трудящихся! До того,
значит, дозаботились, что приходится покупать то, чем Россия обычно
торговала сама, заваливая мировой рынок.
Недавно датские газеты вышли с большими заголовками: "С вологодским
маслом покончено!", чему они обрадовались, потому что не могли
конкурировать с вологодским российским маслом.
-- Не встречается в магазинах.
-- Покончено в целом, принципиально, как с конкурирующим фактором. А
немножечко всегда можно сделать. Немножечко у нас и раки еще встречаются.
-- Разве их было больше?
-- Даю справку. Россия только вывозила шестьсот тысяч пудов раков,
сколько шло на внутренний рынок, не учитывалось, конечно, но больше, чем
вывозилось. Теперь же мы вылавливаем двадцать пять тысяч пудов, да все они
уходят на экспорт. Выбросят нам немножко, чтобы подразнить, да и то мелочь,
несортовых.
Может, только то и осталось вживе от ленинской догмы о мировой
революции, что он рассматривал Россию, ее ресурсы и ее крестьянство как
материальный резерв для мировой революции, именно как своеобразную колонию,
как средство к достижению цели, а не как саму цель. Какова же степень
бессмысленности всего происходящего, если средства использованы на всю
катушку, земля оскудела, народ вырождается, а цель отпала сама собой и
вообще оказалась утопией. Ну, какая там вторая догма? Разберем и ее.
-- Наверное, учение о диктатуре пролетариата.
-- По-вашему, это учение живо и действенно? А по-моему, и мы об этом
уже говорили, никакой диктатуры пролетариата с самого начала и не было.
Была диктатура деклассированных недоучек, которые творили свою диктатуру,
прикрываясь именем пролетариата. (А они все недоучки: Троцкий, Зиновьев,
Каменев, Ворошилов, Киров, Дзержинский, Каганович, Куйбышев, Молотов,
Сталин, Берия, Свердлов, Орджоникидзе, Ягода, Урицкий -- все-все, за
редкими исключениями. Покопайтесь-ка в их биографиях.)
Тем более теперь. Ну, поезжайте в любую страну народной демократии,
где руководят Гусак и Живков, Кадар и Чаушеску, Тито и Герек, Кастро и Мао
Цзэдун. Ну при чем там у них -- диктатура пролетариата? И как ее можно себе
вообразить, если иметь в виду не фикцию, а нечто конкретное?! И влезем ли
мы сейчас в какую-нибудь иную страну с диктатурой пролетариата? И что нам
скажут там интеллигенция, крестьянство, все остальные люди, которых
все-таки большинство в каждой стране по сравнению с пролетариатом. Или
большинство подчинить меньшинству? И если пролетариат будет заниматься
диктатурой, то кто же будет работать?
Придется согласиться, что догма о диктатуре пролетариата, равно как и
догма о мировой революции, мертва и сдана в архив.
-- Но вот еще -- пролетарский интернационализм. Следующая догма.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
-- Тоже не подтвердилось жизнью. И если вдуматься, тоже вздор. Ну
почему лишь рабочие с рабочими? А писатели с писателями? Музыканты с
музыкантами? Студенты со студентами? А музыканты с рабочими? А рабочие с
писателями?
-- Интернационализм -- чувство хорошее, но зачем же отказывать в нем
всем, кроме пролетариата? Это направлено, если хотите, не на сплочение
народов, не на подлинную дружбу, а на разжигание вражды и ненависти. Но, к
счастью, это тоже утопия, не подтвердившаяся жизнью. Если у нашего
государства сейчас хорошие и как будто дружественные отношения с Францией,
Финляндией, Индией, Египтом, Данией, то это хорошие отношения со странами в
целом, а не только с отдельными частями этих народов, с людьми, стоящими у
станков и работающими в шахтах. А может быть, даже еще хуже: ибо от лидеров
той или иной страны могут во многом зависеть и отношения. (67)
Если же взять двадцатый век и посмотреть на тенденции, то, пожалуй,
можно этот век назвать веком не интернационализма, а обостренного
национализма у всех народов. В Китае -- национализм. У арабов --
национализм. У евреев -- национализм. У множества народов, освободившихся
от колониальной зависимости, пробуждается и всячески культивируется
национальное самосознание, начиная от великой Индии, кончая высыпками
африканских стран. Как-то в стороне при этом остается нержавеющее учение.
Оно существует само по себе, а жизнь развивается сама по себе.
Что же остается реального в нашей жизни, в нашем конкретном советском
обществе от так называемого ленинизма? Да ничего. Одно слово. (68) И чем
меньше за этим словом остается жизненной сути, тем, заметьте, мы чаще и
чаще его стараемся повторять. Подобный казус происходит не с одним этим
словом. У западных советологов, дотошно изучающих нашу действительность,
существует термин "фикционализм". Они заметили, что если мы особенно
настойчиво повторяем какой-нибудь лозунг, значит, с этим участком у нас не
все в порядке, значит, ищите в действительности противоположное лозунгу
явление. Например, если повсюду висят плакаты об успешном завершении
третьего года пятилетки, значит, план этого года не выполняется, горит,
причем настолько верно, что можно не проверять. Об этом урожае мы начинаем
шуметь и кричать, если у нас неурожай. Когда людей миллионами пропускали
через лагеря, мы пели как раз подходящее к случаю: "Я другой такой страны
не знаю, где так вольно дышит человек". Когда колхозники работали за пустые
трудодни, всюду висели плакаты: "Жить стало лучше, жить стало веселей".
Если повсюду мы начинаем склонять на плакатах и лозунгах дружбу народов,
значит, ищи -- с этой дружбой у нас расклеивается. Теперь вот один из самых
распространенных лозунгов, повсюду вывешенных и написанных крупными
буквами: "Народ и партия едины".
Все эти лозунги наши вообще -- курам на смех. Впервые один англичанин
меня навел на мысль. У них там ведь двухпартийная система: одна партия
правит, другая добивается правления. Тоже вообще-то чехарда, но не в этом
сейчас дело. Так вот англичанин и говорит: "Разве возможно, чтобы правящая
партия вывешивала лозунги, восхваляющие саму себя?" На этом сопоставлении я
понял всю нелепость наших лозунгов. В самом деле, КПСС у нас правящая
партия (единственная, кстати сказать). Зачем же, этично ли, скромно ли,
достойно ли, умно ли, красиво ли всюду провозглашать славу самой себе?
Скажем, глава семьи навешивает везде в своей квартире плакаты "Слава папе!"
А если бы дети навешали вдруг, неужели бы позволил им висеть? Да и не
навешают дети, не такие они испорченные и глупые, а в том, что лозунги у
нас вешаются с санкции самого правительства, легко убедиться, если бы
убрать все лозунги и ждать, когда люди сами, не через месткомы и парткомы,
начнут вывешивать их опять -- самодельные, от чистого сердца. Думаю, что
ждать бы пришлось очень долго.
Так что не зря, не зря слово "ленинизм" у нас на каждом шагу, в каждой
газете, на каждом собрании. Фикционализм же тут состоит не в том, что мы
отошли от Ленина в сторону и вот поэтому усиленно о нем говорим, а в том,
что сам ленинизм как догматическое учение остался далеко в прошлом и не
приложим к современной действительности. Мумия на Красной площади вот и
цела. Дураки ходят, толкутся в очереди и разглядывают. На этой-то мумии и
держится вся наша идеология.
Сколько раз в разных официальных кабинетах, у главного редактора
журнала, скажем, у секретаря райкома, в облисполкоме, в застекленных шкафах
я видел ровные, темно-бордовые и темно-синие ряды книг, к которым и
подходить близко было не нужно, чтобы сразу отметить -- Ленин. Знали уже
собрания его сочинений, узнавали издалека по внешнему виду безошибочно,
как, взглянув на тот же Мавзолей на Красной площади, никто не спутает его с
каким-нибудь другим зданием. Держать собрание сочинений Ленина каждому
большому начальнику (директору завода, генералу какому-нибудь) считается не
то чтобы обязательно... но как-то солидно и внушительно: письменный стол с
телефонами, а около боковой стены застекленный шкаф с томами Ленина. Много
их стоит у разных людей, в разных кабинетах, но не многие Ленина читали.
Если же кружки по изучению первоисточников, партучеба и семинары, то как-то
так получается, что начинают все время с ранних работ: "Материализм и
эмпириокритицизм", "Что делать", "Что такое друзья народа и как они воюют
против социал-демократов". Пока обучающиеся продерутся сквозь философские
дебри этих работ, пока конспектируют, глядь, а семинарский год уже
кончится, так что ни на одном семинаре, ни на одной партучебе никогда дело
не доходит до поздних его томов, до того времени, когда кончается философия
и начинается практическая деятельность.
Взглядывая на эти тома в кабинете кого-нибудь из своих достигших
официальных высот друзей, я, бывало, ловил себя на мысли, что не читал
Владимира Ильича и теперь уж, слава Богу, пожалуй, никто и никогда не
сможет меня заставить прочитать эти книги.
То ли от этого "эмпириокритицизма" осталось, что напичканы эти тома
сухой, схоластической, неудобовоспринимаемой материей, но, помню, я всегда
удивлялся, если видел человека, читающего Ленина.
-- А ты почитай, -- скажет еще иной такой человек. -- Ты почитай,
знаешь, как интересно!
Но часто бывает, что маленький, незначительный эпизод вдруг заставит
взглянуть на вещи по-новому, другими глазами, когда вдруг увидишь, чего не
видел раньше, и станет интересным, даже жгуче интересным то, что казалось
скучным.
Один читатель, пытаясь внушить мне в своем письме какую-то (не помню
уж теперь) мысль о первых днях революции, написал: "А вы откройте Ленина,
т. 36, пятое издание, стр. 269, и прочитайте, что там написано".
Нельзя сказать, чтобы я тотчас бросился открывать том, да и не было
его у меня под руками, потому что дома я никогда Ленина не держал. Однако
том и страница запомнились, и однажды на заседании редколлегии в одном
журнале я оказался около шкафа с книгами. Пока говорились там умные речи и
обсуждались планы, я вспомнил про наущение читателя и, потихоньку приоткрыв
дверцу шкафа, достал нужный том. Наверное, еще подумали мои коллеги, что я
собираюсь выступать с речью и хочу вооружиться необходимой цитатой, а я
сразу, сразу на страницу 269. Строчки ведь указаны не были, так что мне
пришлось прочитать всю страницу, и я сразу понял, о каких именно строчках
шла речь в письме.
"Я перейду наконец к главным возражениям, которые со всех сторон
сыпались на мою статью и речь. Попало здесь особенно лозунгу "Грабь
награбленное", -- лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не
могу найти что-нибудь неправильное... Если мы употребляем слова
"экспроприация экспроприаторов", то - почему же нельзя обойтись без
латинских слов?" (Аплодисменты.)
Я и раньше слышал, будто существовал такой лозунг в первые же дни
революции и что будто бы он принадлежал лично Владимиру Ильичу. Но тогда я
думал, что он существовал по смыслу, по сути, а не в обнаженном словесном
оформлении, и теперь, должен признаться, меня немного покоробила
откровенная обнаженность этого лозунга. Прочитанные строки были взяты из
заключительного слова по докладу "Об очередных задачах советской власти".
Времени было еще много, заседание редколлегии еще только началось, я стал
листать оказавшийся в моих руках том и очень скоро понял, что листанием тут
не обойдешься, что надо его внимательно прочитать.
Теперь я хочу сделать для возможного читателя моих записок извлечения
из этого тома, как я делал извлечения, скажем, из Метерлинка или
Тимирязева, когда писал о траве. Извлечения на свой вкус, разумеется.
Другой, возможно, выписал бы другие мысли... Впрочем, нет, мысли не другие,
ибо и те и другие мысли были бы ленинскими. А известно, насколько единым,
целостным и целеустремленным был Владимир Ильич в своих мыслях.
Почему именно из этого тома? Только ли потому, что он первым случайно
