навсегда оставив Димыча в одном купе с четой орденоносцев.
Итак, проникая в истерзанную душу Смолера, мы коснулись воспоминания
свежего, алого, кровоточащего, и уж нет возможности отвертеться и не
рассказать, как за пять минут до отправления из Южки, можно сказать, ни за
что ни про что одаренная поездкой в столицу Лапша отплатила торчкам за
щедрость и благородство. Медсестра Лаврухина, дура, уступила свое нижнее
место, обменяла на верхнее в соседнем купе.
Вы только вообразите, минутной стрелке оставалось каких-нибудь
три-четыре раза клюнуть носом до первого поцелуя буферов, каких-то пара
мгновений, и тронется поезд, поедет, и, право, можно понять, отчего уже
казалось,- пронесет, никого не пошлет Создатель на четвертое мягкое место,
но, увы, отворилась дверь, полное синее зеркало подобно ночному светилу
сократилось четверть за четвертью, закатилось совсем, исчезло за
полированным уголком косяка, и сразу, наступая прямо на тихую надежду о
канабисном интиме, в открытое для всеобщего обозрения купе вошли два ряда
орденских планок на сером женском жакете, а следом - на черном мужском
пиджаке еще пять (четыре полные и две ленты - точкой внизу).
Сознаемся, замешательство было взаимным, но первой нашлась хозяйка
серого (между прочим, французская вещь, джерси) жакета, дама с хною
обманутой сединой.
- Девушка,- обратилась она к Лапше, по-женски безошибочно выбрав
адресата,- Девушка,- сказала дама,- у моего мужа в соседнем купе верхняя
полка, он инвалид, у него протез, ему тяжело было бы подниматься наверх, вы
не согласитесь поменяться с нами...
- К-к-конечно,- сказала Ленка, от искреннего желания, неподдельной
готовности путая буквы в словах.- Да-дда, пожалуйста,- даже встала,
безусловно, внушая нам с вами уважение к обществоведу первой школы Аркадию
Михайловичу Искину, уроки мужества которого, усилия по патриотическому
воспитанию учеников оказываются неподвластными никакой химии и биологии.
Итак, Ленка удалилась, поезд тронулся, а ветераны, уложив багаж,
принялись молчаливо разглядывать удивительных своих попутчиков.
- В Москву едете? - спросила бывшая телефонистка, а ныне главный
бухгалтер южносибирского треста "Зеленстрой" Евдокия Яковлевна Терещенко.
- В Москву,- сознался Эбби Роуд, еще надеясь правдивостью заслужить
если не симпатию, то по крайней мере снисхождение и терпимость.
- Ну-ну,- проговорила Евдокия Яковлевна и, на сем покончив со светским
вступлением, перешла к общественно значимым темам.- А волосы почему не
стрижете, молодые люди?
- А мода такая,- пояснил ей собственный супруг (если кто-то
интересуется материалом его черного костюма, сообщаю - кримплен).
- А брюки грязные, неглаженые - это тоже мода?
- Тоже,- кивнул всезнающий владелец несминаемого пиджака и пристальным
взглядом заставил Смура потупиться, а Эбби Роуда заинтересоваться
деревянными кижами уже мелькавшей за окном Южной окраины.
Вот так, дорогие читатели, друзья Медного всадника, приятели Домика в
Коломне, вот так Смолер и Бочкарь оказались (гонимые и презираемые) в
служебном купе Сергея Кулинича, по прозвищу Винт, таким вот образом чужое
несчастье и черное невезение для Сергея Кулинича обернулись порцией плана
(шалы), на которую (мы, конечно, помним) еще в Южке Винтяра изволил
претендовать, основанием к чему достаточным считая нежданную-негаданную
идентичность номера его вагона цифре, проставленной в билетах наших
путешественников.
Худшее произошло. Однако неописуемое горе Смура оставим неописанным. С
одной стороны, автор не мнит себя способным поспорить с категоричностью
определения. а с другой - скорее признает в Винте радушного хозяина, травку
требовавшего всего лишь для понта и порядка, ибо, и это совершенная правда,
не считал он ее ни царицей полей, ни властительницей ума. Старым
южносибирским двором, беседкой, гаражами, тополями и неоштукатуренной стеной
физкультурного диспансера укрытым, выпестованный, полагал ее совершенно
необязательным дополнением к пиву, коего оказалось у него запасено (о!)
четырнадцать литров в пластиковой автомобильной канистре. Короче, описание
печали отложим, поскольку, пусть и расходясь в основном философском вопросе
о первичности, трое молодых людей и девица, свои пропорции соблюдая,
примирились с безрадостной действительностью, от нее попросту оторвавшись.
И светлый их мир, теперь мы знаем, погубило одно неверное движение.
Впрочем, почему так скверно чувствовал себя на землю низвергнутый Смур,
мы, похоже, разобрались, но Лапша, она-то с чего надулась, у нее-то
(позволим себе даже голос немного возвысить) какие претензии к окружающим,-
едет себе, горя не знает, страха не ведает, кочумает по Западно-Сибирской
равнине с уютом и комфортом, катит чуду (не мифическому, настоящему, вот у
Смура в кармане билеты) навстречу.
Ну что ж, признаемся, опять автор попался на лакировке
действительности. Увы, забылись каждые по-своему под стук, такой
подогревающий, колес особи с мужским хромосомным набором. Лапша же,
прекрасная четверть компании, стебалась. Ей было не в кайф, она не двигалась
вместе со всеми, она все время выпадала, ломки ее, абстинентный синдром,
отступая, осчастливили медсестру новым и неожиданным симптомом. Неуемным
голодом, безудержным аппетитом. Под последним ребром слева поселился,
завелся (где-то с середины вчерашнего дня) червяк, буравчик, глист и
скребся, и ворочался в пустом ее желудке, безрадостный и неутомимый.
Томительно и без утешающего предчувствия насыщения тянуло девушку есть,
хавать, жрать, кусать, жевать и заглатывать. Ощущение левитации в хороводе
"Марии и Анны" металось с голодными тошнотиками и отдавалось свинцовыми
пульсами в висках.
И ведь ела она, кушала, вот что обидно. Перед самым отправлением купила
в привокзальном буфете кулек беляшей (с сосисками) и три крупных,
желтовато-матовых куска жареной трески. А Винт уже в дороге, испив хмельного
и почувствовав себя христианином, около полуночи сходил в ресторан и выпроси
для нее две пачки печенья и килограмм батончиков "Школьные", и все это она
тоже съела и тем не менее ощущала в себе молодость, каковая Рембо (не говоря
уже о Бурлюке) даже и не снилась. Больше того, к чувству голода добавилась
жажда. Соленую рыбу и приторные конфеты хотелось запить, ну а поскольку пиво
сестричка не любила, находя напиток в равной степени горьким и кислым, то
приходилось ей время от времени вставать, открывать кран и наполнять стакан
с вишневой полоской прозрачной, вкусовыми добавками не оскверненной водой.
Дважды ей это удавалось проделать, окружающих не потревожив, а третий
(Богу, как утверждают, особенно угодный) оказался (надо же) роковым.
Равновесие нарушилось. Ах, и теперь, лишь дав чемпионам молниеносных
умозаключений пару-другую мгновений блеснуть даром предвидения, откроем,
повторим те слова, с которыми в минуту его скорбных манипуляций с рубахой
отнеслась Лавруха к Смуру. Итак, Ленка, Лапша, всю ночь что-то жевавшая без
перерыв и остановки, сказала, объяснила, повернувшись к Смолеру и глядя в
его черные зрачки:
- Я хочу есть.
Ответил он одним словом, потребовалась одна частица, один слог, две
буквы для достойной реакции. Достойной, но не молниеносной. Смур выдержал
паузу, задрал ногу, брякнул на стол прямо перед Ленкиным носом поношенный
тапочек цебовских умельцев и щедро предложил, трудно сказать, подошву ли,
шнурки или все изделие в целом имея в виду:
- На.
Ну а любуясь произведенным эффектом, не удержался и добавил:
- Жри, не стесняйся.
От такого скотского обращения Лапша сжалась, уголки губ задрожали,
отвернулась Ленка к окну и принялась тихонько всхлипывать, нечаянную радость
злюки Смура простодушием своим обратив в бессильную тоску. Воистину никакого
просвета во тьме, никакого избавления от вечного дурдома бедному мечтателю
не было и не предвиделось.
Впрочем, Эбби Роуд все же сумел вывести друга из оцепенения, нашел
способ возродить вновь, пусть ненадолго, но раздуть в душе Смура огонь,
угасший не совсем, а еще раньше Винт умудрился восстановить душевное
равновесие Лаврухи и Лысого, между делом привести в состояние блаженного
восторга.
Но по порядку, в хронологической, последовательности, начиная с той
самой секунды, когда, входя в купе, Бочкарь не удержал в руках бумажные
коробки...
Хотя нет, пожалуй, лучше пропустить минуты две-три и начать с
обиженного шлепанья губами, неразборчивого шепотка, да, именно так и надо
поступить. Итак, папиросы уже собраны и вновь трепещут в Колиных руках, то
есть сами просятся скорей на липкую, но широкую и устойчивую поверхность
служебного стола.
- Ленка,- обращается Эбби Роуд (негромко, но отчетливо) к девичьей
сутулой, стол загородившей спине.- Лапша,- зовет Бочкарь из звездного своего
далека неподвижное темя.
- Тэ-пэ-тэ,- отзывается Лавруха, не оборачиваясь.
- Что?
- Тэ-пэ-тэ,- бормочут невидимые губы.
- Чего она? - смущенный и счастливый глубиной благостной своей
интоксикации, просит Коля объяснения у Грачика, и тот, демонстрируя
усталостью и бесконечными неожиданностями обостренную сенсорную
восприимчивость, а может, что тоже не исключено, как раз наоборот,
превозмогая себя в желании быть полезным своему спасителю, говорит:
- По-моему, она чего-то хочет.
От этих слов левая сторона смуровской рожи приходит в движение,
совершенно при этом не считаясь с правой, кривую гадкую ухмылку утрируют
теперь несимметричные щеки и дьявольский прищур.
- Тэ-пэ-тэ.
- Есть она хочет, - отбросив сомнения, констатирует Грачик. -
Проголодалась.
- Вот прорва, - искренне изумляется Винт и щелкает пальцами.
- Извини, - то ли сетует, то ли просит Лапшу войти в его положение Эбби
Роуд, в новом приливе торчковых ощущений взором проникающий за горизонт,
радость выпускающий, как птицу (как седого сизого орла) лететь с приветом
туда, где расцветают яблони и груши. Он, Коля. в самом деле больше не может
ждать, вникать в смысл чужих гонок, он должен немедленно добавить,
затянуться, задержать дыхание, поддержать возвышающее его, с любимой
соединяющее безрассудство гипоталамуса и надпочечников.
- Извини, - произносит Коля и сваливает пачки на стол (порок и
добродетель перепутав) через правое Ленкино плечо.
А у Смура при этом из-под неестественно перекошенной губы появляется
белый прекрасный клык и начинается (вот вам, однако, какая неожиданность со
стороны физиологии) от переизбытка отрицательных, черных-пречерных эмоций
легкая, но необыкновенно приятная (с мазохистским, конечно, привкусом)
вибрация в организме.
Но дальше, дальше уже совершенно неожиданное.
- Минуту, - требует внимания Винт,. - минуту, - поднимает палец к
потолку. - Гулять так гулять, - говорит он, - кутить так кутить, - и еще
что-то такое, должное означать одно: он, Серега Кулинич, завелся, пошел в
раскрут и посему море ему по колени, а все прочее ниже пояса. - Минуту, -
призывает к терпению Винт и, ничего к сему не добавляя, исчезает за дверью.
Надо заметить, ждать он себя заставил недолго, явился очень скоро,
торжественно скалясь и с черной болоньевой сумкой (родной сестрой
грачиковского bag'a) в руке. Свойственного победителям пренебрежения к
церемониям не скрывая. Винт отодвинул печальную медсестру и, скомандовав:
