солнечном и беззаботном 197... году отдела или секции "Книги иностранных
издательств" в академическом книжном быть никак не могло, ибо многосторонний
документ под названием "Заключительный акт" еще только готовились подписать
в уютной северной столице главы тридцати пяти (не настаиваю) государств и
правительств. Державные мужи скрепили подписями бумагу, и через год
(только!) после этого стало возможно в Москве и в Новосибирске (а также в
Риге, Киеве и... смотри отсутствующее приложение) покупать по тогда
казавшейся баснословной цене в три пятьдесят и четыре рубля пингвиновские и
сайнетовские покеты, ну а ловким баловням судьбы и системы распределения по
труду даже абрамсы и темз-и-хадсоны.
Обман! Подтасовка! Злой умысел! Похоже на это, и все же автор помнит,
он уверен, не на холодильник "Апшерон", не на радиолу "Кантата" III класса
намекал Вадьке доктор Лесовых, а на книгу, на нью-йоркское издание работ
сумасшедшего, ээ-ээ, мм-мм, скажем так, итальянца. Да, да, книгу требовал
врач, и именно она в конце концов и была куплена. Но где и когда?
У автора есть одно, свидетельствам очевидцев не противоречащее и потому
вполне допустимое объяснение. Книга была в магазине. Много книг, и все они
попали на прилавок после американской книжной выставки, путешествие по нашей
стране завершившей здесь, на берегах Обского водохранилища. Говорят,
фирмачам оказалось выгоднее отдать экспонаты за рубли, чем тащить через
страны и континенты обратно в и без того затоваренную сверхдержаву.
Что ж, объяснения даны, правдоподобие сохранено, а значит, можно с
легким сердцем отправляться в путь, уже на ходу высовываясь в окно, и с
милой, вечную неловкость извиняющей улыбкой просить (надеясь сим
окончательно избавить воспоминания о середине одного десятилетия от примет
начала следующего) везде, где бы то ни было (во всех частях и главах),
вместо портвейна "Кавказ" читать "Агдам", ну, в крайнем случае, "Диляр".
На этом церемониал сочтем оконченным, все приличествовавшие началу
новой части реверансы и книксены сделаны, и можно возвращаться в
необозримый, зеленого колера зал ожидания новосибирского вокзала. Итак,
время - пять сорок пять, и все подоконники, все закутки у стоек и радиаторов
отопления (о креслах, о жестких скамьях даже говорить не приходится) - все,
что способно в час рассветный дать опору утомленному телу, все занято, сон
господствует в ангароподобном помещении, беспокойный, дорожный; волнообразно
распостраняется по залу всю ночь не стихавшее шевеление - ребенок прильнул к
зеленому пропыленному баулу, рыжий усатый здоровяк всхрапнул, качнул
головой, уронил косматую руку с неровными ногтями, женщине что-то
почудилось, она вздрогнула, поежилась, ноги поджала. Сладкий час перед
побудкой.
И лишь самые невезучие недотепы, лишенные позвоночник искривляющих
скамеек и лестничных, студящих почки ступеней, слоняются меж колонн, поедают
в буфете подозрительную рыбу, поплевывая молочными пенками, запивают
канцероген прохладным какао, курят одну за другой сырые едкие сигареты и у
киоска "Союзпечать" с тоской взирают на месячный комплект газеты английских
коммунистов "Morning Star".
Грачику, увы, не нашлось места во всеобщей необидной тесноте. Смотрите,
синяя шапка и розовые (на бритой голове такие заметные) уши маячат у киоска
с невостребованной печатной продукцией, а странно. Странно, ибо с утра, с
того момента, когда друг оказался вдруг, когда, откупившись мятыми
бумажками, выставил, выгнал, окружающие, словно сговорились искупить чужую
вину, только, казалось, и думали, чем Лысому помочь и угодить, облегчить
участь и устроить дела. Серьезно, несколько совершенно не склонных к
милосердию и благотворительности людей, не сумев выдержать пронзительной
голубизны его взгляда, даже поступились и правом своим и интересом.
Сначала квадратный, с бритым затылком и увесистым шнобелем в пол-лица
таксист не выбил из Мишки мозги, когда юнец отказался платить за поездку с
ветерком.
Лысый, только подумайте, зажал, пожалел эти жеваные и засаленные
мельниковские девять рублей. Понимаете, готов был выбросить, когда шагнул из
общаги заре навстречу, сжечь, затоптать, пепел развеять по ветру, а через
час, quite overwise, не иначе, все отчаяние своего положения оценив и пьяным
лихим духом от безнадежности проникнувшись, с хулиганским хладнокровием
прямо в шоферскую пивную репу проговорил:
- У меня нет денег.
И шеф (то, что Мирошник платил туда и обратно, необычности
последовавшего умалить никак не может) отпустил его живым. Да, да, лишь на
мгновение задержал высадку, прихватил за шкирку поганца, приблизил привычной
к железным предметам рукой и коротко, но внятно напутствовал:
- Парень, ты только так никогда больше не делай.
Однако совет не был услышан. Удалая сила влекла Мишку, остановиться,
даже задуматься на мгновение он уже не мог,- миновал будку и мостик,
спустился в подвальный сумрак кассового зала и без колебаний направил стопы
к единственному, никем не осаждаемому окошку "Оформление билетов по воинским
требованиям".
Тут кстати заметим,- у таксиста было время свыкнуться с нехорошей
мыслью, что связался он с наглецом и хулиганом. Видите ли, усаживаясь на
заднее сиденье Богом (Мирошником) ему посланной машины, Лысый проявил
излишнюю суетливость, пластмассовые пляжные уроды-очки спорхнули у него с
носа, были пойманы дверными ножницами и с мерзким скрежетом превращены в
никчемный мусор, благодаря этому носатый дядя, вертя баранку, мог сорок
минут в маленькое зеркальце над головой наблюдать (и наблюдал, злясь на себя
и мрачнея) синий полумесяц под горящим глазом пассажира.
Женщина за толстым стеклом такой паузы на размышление не получила. Она
даже не видела, как Грачик подошел к ее стойке, не видела, поскольку,
разогнав грубым голосом назойливую публику, уже почти час читала очень
популярную в том сезоне книгу Уилки Коллинза, тем, однако, удивительнее ее
чутье и сообразительность.
- В сторону Москвы на сколько хватит,- позвал ее Лысый из
девятнадцатого века.
Тощая жидковолосая дамочка подняла голову, посмотрела на деньги у себя
перед носом, на нашего, стыда не ведающего мазурика и с некоторым даже
сочувствием поинтересовалась:
- В бега решил податься?
Как выяснилось вечером того же дня, вопрос был задан не со скуки, и
сама продажа билета, пожалуй, не может сойти за инстинктивный акт
снисхождения и женское необъяснимое сострадание, поскольку еще до начала
посадки, в двадцать два тридцать, у пятого вагона поезда номер сто сорок
семь Новосибирск - Киев обладателя билета до Омска (в сторону Москвы на
сколько хватит) уже поджидали, зорко поглядывая по сторонам, два солдатика
со штыками на ремнях и строгий майор, перепоясанный новой кожаной портупеей.
Но неудачливый абитуриент не явился, он, как известно, предпочел
путешествовать без билета (то есть не в строгом соответствии с указанным ему
временем, местом и даже номером поезда).
Итак, пока мы обсуждали странности и слабости, кои всему разумному не
чужды, гвардейские усы часов, поспевая за движением космических тел в
пустоте, состроили пять пятьдесят два. Ввиду некратности ста восьмидесяти
угла, отсчитанного подвижным левым усом от вершины циферблата,
торжественного боя не последовало, прекрасное мгновение ознаменовалось
событием будничным, исторических примет решительно лишенным,- деликатно
расталкивая носом утренний воздух, красно-коричневый, настучавшийся за ночь
колесами тепловоз втащил на первый путь состав. Встречающих не было,
несколько новых пассажиров (кстати, вон Штучка с Марой), отыскав свои
вагоны, заняли места, разгоряченный тепловоз сдал пост электровозу
прохладной лягушачьей масти. Перрон опустел, и лишь меланхоличный труженик в
синем фартуке шел себе не спеша от хвоста к голове, стирая об асфальт новую
метлу.
До смены цветов на светофоре у стрелки оставалось не больше пяти минут,
когда дверь двенадцатого вагона распахнулась и в мелкую оседающую пыль
ступил, о Боже, кто бы вы думали,- Бочкарев Николай Валерьевич, Abbey Road
собственной персоной. Испытывая легкость в членах от ночного бдения
необычайную, он качнулся в лучах восходящего солнца и, нелепо взмахнув
руками, побежал, смешно выворачивая ступни и колени при толчке полностью не
разгибая.
Но куда это он устремился, рискуя отстать, потеряться, угодить в
новосибирский медвытрезвитель, да, Господи, просто упасть, растянуться и
разбить себе нос? За папиросами, друзья, за папиросами.
В самом деле, ни его самого, ни Диму Смура, ни Ленку Лапшу, ни одного,
по правде сказать, гостя служебного купе двенадцатого вагона скорого поезда
Южносибирск - Москва, даже радушного, хотя и не вполне уже вменяемого
хозяина, Сережу Винта, не устраивает буфетный (то есть вагоном-рестораном
предлагаемый) ассортимент сигарет с фильтром и без оного, что же касается
барского набора "Русская былина", то подарочная наценка путешественников
просто оскорбляет.
Хорошо им всем вместе в тесной проводницкой конуре, едут они, рассекают
ночь задом наперед, торчат, тащатся (иначе говоря, прекрасно себя чувствуют
чуваки), под звяканье подстаканников в шкафу и мерное шуршание бельевых
тюков светло в душах, поют они, как птички-невелички, и, дабы гимн сей не
умолк и легкость не сменилась с восходом дневного светила тяжестью
(отходняком), необходимо срочно, в экстренном порядке пополнить иссякшие
запасы папирос, чудесных перезаряжаемых трубочек с картонными длинными
мундштуками.
Все это так, но, справедливый вопрос, почему об опустошении последней
коробки "Беломора" надо было вспомнить за пять минут до отправления? Ах, ну
как вам, милейший читатель, для обострения обоняния и осязания ничего, я
искренне надеюсь, ни в нос, ни в рот не берущему, объяснить, отчего Дмитрия
Смолера, Смура-Мура, гадюку такую, ломало открывать рот и тем прерывать
волшебное ощущение независимого существования его головы от остальных
пятидесяти девяти килограммов (главным образом костей).
Димкина, пенившаяся черными мелкими колечками башка, для стороннего
наблюдателя лишь мерно клевавшая носом, на самом деле вертелась, выписывая
замысловатые, дух захватывающие фигуры. Пользуясь всеми шестью степенями
свободы, она по первому требованию освобождалась от услужливо питавшей ее
отравой шеи, зависала над ней и, приводя Смура покорностью в совершенное
умиление, начинала крутиться вокруг оси, кою мысленно легко было бы
провести, соединив прямой дырочки в его желтых ушах, не будь они жесткими
черными кудельками прикрыты совершенно.
Большую станцию он заметил и нет, в мозг его поступили соответствующие
сигналы, глаза, например, информировали о неподвижном бетонном столбе за
окном, уши сообщали о смене колесной скороговорки шепелявым причмокиванием
одинокого веника. Смур принял к сведению и то и другое, но делать выводов не
стал, не позволил плоскому миру разрушить его четырехмерный экстаз. И
совершила невозможное, заставила эгоиста (вынудила) прервать обалденную
ирреальную акробатику Лапша. Ленка, так счастливо и беззаботно забытая, на
горе всем напомнила Смолеру о себе грубо и безобразно. Впрочем, все по
порядку. Все внимание к теряющему устойчивость телу медсестры Лаврухиной.
Итак, Ленку мучила жажда, язык прилипал к небу. и в горле першило
неимоверно, причем давно уже и неизбывно, всю дорогу она, в то время как все
вокруг наслаждались божественной музыкой подкорки, только и знала, что
