мрачноватая сосредоточенность вернулась к Василию Петровичу, козлиная похоть
уступила место к упорному труду зовущим мыслям о том, как старый мотоцикл
сменить на новый, полуподвал на Арочной в квартиру превратить с уютным
теплым туалетом, о том, короче, как в люди выбиться, а не уподобиться
окончательно скоту неразумному. В общем ясно, последние едва ли не полтора
месяца пришлось легкомысленному Коле- Николаю отдуваться практически в
одиночку.
А посему ему же и выпало удовольствие косой ухмылкой, невнятным звуком
носовым приветствовать февральским утром буквально из леса, из небытия
явившуюся снегурочку-Валеру в овечьем черном зипуне, особенности грубого
мужского кроя коего, еще недели две, три пожалуй, позволяли не утруждать
себя поисками связи между дурным настроением гостьи и невероятным
исчезновеньем изгиба деликатного, ложбинки нежной, талии, решившей, да,
определенно путем кратчайшим стать от плеча к бедру. Но, честно говоря, и
тогда, когда ужасающая неосмотрительность, непростительная и необъяснимая
беспечность задорной лаборантки стали очевидны, огромное сердце потомка не
то Пересвета, не то Беовульфа экстрасистолой, судорогой желудочков,
волнением клапана метрального богатырское тело сил и жизнелюбия не лишило.
Напротив даже, беззаботной алой кровью играло, согревало, веселило организм,
апрельским свежим днем, когда в высоких жарких псовых унтах стоял егерь
Николай на крыльце районного роддома и думал, щурясь несерьезно в лучах
весеннего, пасхального светила:
"Была одна, а стало две".
(Господи, может быть, и впрямь врут богомазы, не пупсиками в розовых
ямочках ангелам быть полагается, а за спиною мадонны им следует маячить,
громоздиться десятипудовыми тушами надежного, добродушного, бычьего мяса? )
- Была одна, а стало две.
Увы, мадонна томская, Валера Караваева, как выяснилась вскоре, иные
действия арифметические в уме произвела и результат у нее получился отличный
несколько от очевидного.
Хотя, возможно, и действий-то никаких и не было, так, импульс, порыв,
очередной соблазн бесовский. Скорее всего, короче, после посещения базара и
коопторга у вокзала с водонапорной башней (а, может быть и водокачкой
пристанционной, как буфет, сортир и мост ажурный, клепаный, прекрасный,
словно аэроплан Авиахима) попросила молодая мать молодого отца остановить
телегу, спрыгнула на снег изъезженный и, не забыв стряхнуть желтые стебли
прошлогодней травы, мимо грязного и несимпатичного уличного строения без
окон и дырами зловонными вместо дверей пошла, направилась в само купеческих
времен здание. Внутри, в помещении повела она себя странно и нелогично.
Вначале как-будто бы озиралась, как-будто бы искала табличку, букву нужную,
не нашла, вышла (зачем?) на черную, ледком подернутую платформу, сделала
шаг, другой, и вдруг, решительно вложив ладони-лодочки в чьи-то белые
конопатые лапы, услужливо протянутые из ближайшего прокуренного тамбура,
оторвалась от убегать из-под ног уже начавшей земли и была такова.
Сиротство Доддам, похоже, на роду написано, но слава Богу, на этот раз
хоть без детдома обошлось. А печаль, если кого-то и посетила, над кем-то
крыла унылые распростерла и округлила коровьи глаза, то горемыкой этим
оказаться суждено было Васе. Василию Петровичу Додду, председателю правления
южносибирского областного общества охотников и рыболовов, годам к сорока, к
пику жизненному и административному осознавшему вдруг с горечью и даже
завистью в душе нехорошей, что улыбка милая плутовки ласковой, племянницы
Валеры, Вали, ему, ворчуну, самодуру и зануде, приятней и дороже всех вместе
грамот, пятерок и угрей с приданым в собственность доставшегося приемыша
Сергея.
Но делать нечего, закон, конечно, был на стороне бывшего егеря, а ныне
директора цеха мелкого опта при Южносибирском областном охотоуправлении
Николая Петровича, успевшего за исторические те два часа не только
подбросить к вокзалу моральную разложенку с неустойчивой психикой, но и
украсить по ее просьбе настоятельной каракулями жирности завидной сразу две,
если не три графы толстенной книги регистрации актов рождения и смерти.
Впрочем, гражданского уложения несовершенство, юридическое неравноправие
нисколько не мешало дяде Васе баловать, усердием папашу Додда самого
превосходя, пожалуй даже, родную кровь и плоть, на нет сводя, конечно же,
усилия и кропотливый, повседневный труд не одного, увы, увы, педколлектива
областного центра.
А возможности у него были, разве сравнишь председателя правления
общества любителей осеннее небо какого-нибудь укромного заказника,
заповедника веером дроби азартно дырявить, лихо, на звук палить, с
директором, распустившим донельзя десятка полтора горьких пьяниц- инвалидов,
исправно, тем не менее, признаем это, тачавших из меха малоценного пушного
зверя шубейки детские и шапки зимние с ушами, а порой и без?
Нет, определенно, нет.
Ну, сказал Николай Петрович мастеру своему одноглазому:
- Валюха, Никанор, вчера явилась, - и ничего кроме забот все той же
Валюхе, Валерии Николаевне, умыть, раздеть, уложить.
Та же самая фраза.
- Валюха наша, вот дела, вчера домой воротилась, - с такой же точно ( и
на слух их трудно различить ) довольной интонацией сорвалась с уст уже иных,
и, Боже, как разволновался Печенин Альберт Алексеевич, мужчина солидный,
двуногий, с глазами, всегда в несвежей сорочке, но "Свободы" ароматами
благоухающий, галстуком услаждающий взор и поражающий воображение алмазной
гранью трехрублевых запонок. Господи, Господи, какая удача, везение какое
перед самым, по слухам, скорым поступлением партейки малой дефицитных
стволов ижевских вороненных. - К нам, к нам, только к нам, Василий Петрович,
- с горячностью, ну, просто восхитительной повторяет товарищ Печенин, раз
десять, пятнадцать, право, не меньше, из правленья не выходит - выбегает и
мчит прямо в телерадиокомитет, зама по кадрам в кабинет приглашает, штатное
расписание подать немедленно велит, волнуется, вне всякого сомнения, ударить
в грязь лицом не хочет, по ковровой дорожке прохаживается, ноготками
неостриженными по подоконнику стучит, трям, трям, и... решенье в
конце-концов принимает беспрецедентное. Служебная мембрана телефонная
преобразует голос одного ответственного лица в ток электрический, и он,
волею гения человеческого в бесконечном проводе медном в момент любой
возбуждаться обязанный, секунды не прошло, уже воркует, гармониками дивными
обогащенный в трубке домашней, ласкает слух другого ответственного товарища.
- Ну, ну, - не возражает Василий Петрович Альберту Алексеевичу, и к обеду
следующего дня Валерия Николаевна Додд, неполных восемнадцати лет,
образование среднее, несостоявшаяся студентка Томского государственного
университета имени В.В.Куйбышева зачислена на службу, на должность взята,
коей, утверждают, в природе не было, нет и не будет, и все же,
редактора-стажера программ для учащейся молодежи и юношества.
С неясными обязанностями, сомнительным статусом, но жалованием, окладом
достаточным вполне. Да, для образа жизни пусть скромного весьма, но
независимого, ах, впрочем, не лишенного и некоторых неудобств, не без
изъянов мелких, увы, нет совершенства под луной, под звездами сибирскими, с
последними сомнениями на этот счет простишься, когда прелестным майским
утром от пенья птичек, от милого чирик-чирик еще и пробудиться, проснуться,
оглядеться не успел, а у тебя уже и перепонки барабанные лопаются, и голова
трещит, и вылезают из орбит шары.
Ох.
Но в учреждении общественного питания, кафе молочном "Чай" не напрасно
Валера Додд сидела целых полчаса, свой воспаленный пищевод смягчая
общеукрепляющим продуктом, кашей манной, размазней. Испарины холодные
приливы и отливы, урчанье подлое внутренних органов совсем, конечно, не
уняв, однако, и взор прояснили и плавность некоторую, движеньям столь
необходимую, возвратили. Во всяком случае, неловкое, опасное, грозившее
последствиями жуткими, копанье- ковырянье вблизи, у края самого гнусного
масляного омута не разлитием желчи разрешилось, нет, ложки уверенным
маневром в окрепшей настолько руке, чтоб гадость высокомолекулярную желтого,
неаппетитного, отвратительного цвета отправить из своей тарелки в забытую
чужую, там омывать остатки недоеденного кем-то омлета с ветчиной.
Итак, день начат. Из потной тоски липкого сна, через процедуры водные и
океан безмолвный разваренной крупы проторен путь раскаяния к стакану
прохладного компота из яблок мелких, сушеных, позапрошлогодних.
Уф.
Все, открывается дверь молочного кафе ( сменившего не так давно
название и профиль, но не успевшего пока ассортимент) и утро весеннее
кумачевого месяца травня принимает и носик, и ротик, и глазки, короче, всю
кралю целиком.
Оп.
Но фаталистов жалкую компанию, готовых терпеливо ждать под буквой "А"
финальной рыбы шоферских поединков, она желания пополнить не демонстрирует
вовсе, подходит к краю тротуара и... нет, выбросить руку, взмахнуть ладошкой
не успевает. Какой-то бешеный "Жигуль", нос срезав нагло хлебному фургону,
влетает колесом на низенький бордюр и, голубей вспугнув разноголосьем
женским, невинно замирает, уткнувшись бампером в колени, самообладания,
ввиду невиданного замедленья всех реакций, красиво и неподражаемо не
потерявшей Леры.
ЛЕША
Уф.
Воздушных масс волнение, сгущение, разрежение, скрип, крежет, свист не
разорвали дивное пространство на жуткие и мрачные куски. Отнюдь нет.
Бесцеремонно взболтанный эфир в мгновение ока обрел утраченную было весеннюю
прозрачность, и всяк полюбоваться смог героем дня.
- Ну, что, попалась? - изрек мерзавец беспардонный, небрежно локоть
положив на белую (цвета колониальных трофеев - сафари) крышу лихого своего,
отчаянного аппарата. Впрочем, вовсе не нового, местами ржавчиною тронутого,
с багажником, непристойно откляченным, задранным, а носом же, наоборот,
чего-то вынюхивающим, высматривающим в серой дорожной пыли, без бампера
заднего, с трещиной, расколовшей ветровое стекло, но тормозами, тормозами
отменными, чему мы все, слава Богу, живые свидетели.
- Гы-гы, - звуком радостным, торжествующим, нос гаденыша сопровождал
растекание ухмылки, улыбки порочности беспримерной по его, не лишенной
приятности, смазливой даже, пожалуй, физиономии.
Нет, нет, подобным образом девушку приличную, блюдущую себя и честь
дома, не приветствуют. Не на всякую, уверяю вас, курносую и голенастую
позволено было даже Диме Швец-Цареву, Симе, исключительно наглому субчику,
младшему сыну секретаря городского комитета одной влиятельной организации
общественной, племяннику начальника областного, абсолютно неподкупного
управления вот так по-хамски наезжать средь бела дня.
М-да, как ни старалась Валера, какое благоприятное впечатление она иной
раз ловко ни производила на поколения иные, гнусные ее сверстники никак
забывать не хотели, отлично помнили, все как один, и не звездные часы
школьных спартакиад, не то, как появилась ее фотография (глаза бесенка,
легушачий рот), а, увы, то, как в одно обыкновенное, прохладное утро исчезла
со стенда "Спортивная слава", после себя оставив лишь стойкий серый уголок,
который ноготь завуча товарища (товарки?) Шкотовой сердито исцарапал, но
подцепить не смог. Что ж, нравится-не нравится, но ладную и ловкую
девятиклассницу Валеру Додд из школы третьей, центровой, престижной, за
