стремления быть злым, голодным, одиноким. Но вовсе не для того, чтобы
пленять горящим взором окружающих, сурово и неумолимо мозги им всем
вправлять носатый жажадал Зух гитарой электрической.
Лови! Отваливай! Следующий!
Им всем, которым правда и смысл существованья недоступны хотя бы
потому, что никогда игла стальная не прошивала их насквозь, лишая воздуха,
движенья, жизни... Итак, они должны были расстаться, рано или поздно, эта
нелепая, но столь типичная для времени всеобщего крещенья звуком, вокалом
сумасшедшим обрезанья, пара. Конечно, безусловно, определенно, Толе с Леней
было не по пути, но, как ни странно, еще почти три года, насыщенных
разнообразными событиями, потребовалось Ленчику Зухны, дабы в душе его
дозрела наконец до состояния немедленного разрешенья требующего потребность
явиться вечерком и обблевать с цветочками богемские обои, а если хватит
ветчины, то и дорожку полосатую ковровую в прихожей чистенькой, ухоженной,
Толяна Кузнецова, товарища по школьному ансамблю вокально-инструментальному.
Да, кстати, как водится, самое значительное из всех событий,
происшествий, мельчайших радостей минутных и крупных, омрачающих не день, не
два, а целые недели неприятностей, сложившихся подобно кубикам в трехлетья
конструкцию, на свое место встало столь буднично и скромно, что вездесущий
глаз соглядатая молчаливого момент сей эпохальный не зафиксировал вообще, не
приукрасил, не раздул, противным шепотком гулять по кругу не пустил
рассказец гнусный, а посему интуитивная догадка Ленчика Зухны, на веки
вечные так и осталась всего лишь мерзким и беспочвенным предположением.
А между тем, он не ошибся, сынок художника, внук прачки и машиниста,
истопник котельной центральной бани с номерами. Действительно, однажды
мартовской порой, в библиотеку институтскую спеша, надеясь учебник нужный до
закрытия с железной полки получить, студент первого курса
инженерно-экономического факультета Южносибирского горного института
Анатолий Ефимович Кузнецов, лишился мотивации внезапно, остановился средь
коридора полутемного, паркета старого щербатого, как оказалось, метров
тридцать до входа в пахнущее червями книжными, должно быть, хранилище по
воле случая слепого пощадил. Но нет, не музыкой (полного зеркального
совпадения, увы, он не добился) всего лишь привлеченный, огромным
объявленьем огорошенный, куском дурного ватмана А3-формата, который был
небрежно присобачен, определенно, полчаса каких- нибудь тому назад к двери с
табличкой незатейливой и скромной "Комитет ВЛКСМ".
"Весна-78" - привычно, броско, лихо на белой пористой поверхности
гуашью алой некто соединил слова и цифры, в углу птенца с огромной неуклюжей
нотой в клюве прилепил, а снизу, уняв вдруг неизвестно почему задора
молодого прыть, пером железным, строгим, редисным, толково пояснил:
"Ежегодный отчетный смотр-конкурс самодеятельных коллективов и ансамблей".
Назначалось мероприятие на апрель.
Ну, да, конечно, как же, об этом слышал Толя, то есть ему говорили
осенью, ключи от очередной коморки с инструментом вручая, на сей раз в
деканате:
- 29 октября в день молодежи у нас обычно факультетский вечер, на Новый
год вы тоже обязательно должны играть, само-собой восьмое марта, ну, а там,
там главное. Не вырвете первое место на студенческой "Весне", попросим
освободить помещение. Имейте в виду.
"Ага", - едва успел подумать Кузнецов, как дверь с табличкой лаконичной
отворилась, и на пороге объявился, ба, в плаще распахнутом, отменном
заграничном светлом, линейка галстука бордового от кадыка до пряжки (значок
сверкнул, мигнул, конечно же, да не простой, украшенный плюс к капельке
казенной головы словами золотыми "Ленинская" и еще "поверка") сам,
собственной персоной вожак всей институтской молодежи, плечистый тезка
нашего героя, освобожденный секретарь, Анатолий Васильевич Тимощенко.
Впрочем, в сем появлении внезапном нет ничего особенно уж
примечательного. Ну, работал человек, доклад готовил к собранью
общеинститутскому весеннему, сверял план-факт, проценты вычислял прироста и
привеса, оттачивал абзацы в разделе "самокритика", трудился, трудился, да
устал, отбросил ручку, потянулся, взгляд кинул за окно, встал, плащ накинул,
в карман засунул пачку "Ту", кейс прихватил, свет потушил и ...
Нет, не вышел. Вот это-то и замечательно, хотел, но нос к носу
столкнулся с юношей лохматым, лист объявления свежего с завидным интересом
изучавшим.
Ну, ну.
И тут отметим, согласимся, не зря, не за красивые глазенки карие
товарища Тимощенко на должность руководящую молодежь заведения учебного
единодушно выдвинула, а орган вышестоящий без лишних возражений кандидатуру
поддержал. Был дар, определенно умел с людьми работать сей краснощекий
организатор масс. И не одно лишь чванство, хамство и пошлость, соединенные в
лице номенклатурном, являл он, приговаривать любивший: - Да я вас всех
насквозь вижу, - похоже, что действительно, талантом препарировать,
заглядывать в таинственные душ чужих пределы, отыскивать там клавиши и
струны потаенные, был наделен Тимоха, товарищ Анатолий. И в самом деле, ну,
казалось бы, какое ему, человеку партийному, дело до тезки, обросшего, прямо
скажем, безобразно, одетого в какой-то непотребный свитер пестрый, с флажком
страны далекой и враждебной, приколотым на грудь, на то место, где должен
профиль дорогой сиять на фоне сочном леденцовом, и в довершение всего в
штанишках синих поношенных, швами наружу. Да никакого. Захлопнуть дверь, по
тени длинной коридорной подошвой каучуковой пройтись, и до свиданья. Чао.
Но нет.
- Ко мне? - спросил он Толю Кузнецова с улыбкой дружеской и тут же,
словно не сомневаясь в ответе положительном, посторонился, махнул рукой,
гостеприимно, по-товарищески, просто, приглашая, ну, заходи, коли пришел. О
чем он говорили больше часа, беседовали под стягом сидя малиновым, тяжелым,
обшитым желтой бахромой? Да так, вроде бы и ни о чем.
Был мимоходом секретарь освобожденный оказывается, присутствовал, а как
же, в огромном холле электро-механического корпуса, с соратниками скромно,
ненавязчиво, минут пятнадцать, двадцать наблюдал из дальнего угла, у
гардероба стоя, за веселящимся студенчеством экономического факультета.
- Слышал, слышал, конечно... да вот не понял только, что это вы там про
шпионов-диверсантов такое пели? - Про шпионов... Да нет, это про любовь.
- Про любовь?
- Ну, да.
" Я лазутчик в стране круглых лбов, Я вижу во тьме, Я слышу во сне, Я
знаю смысл таинственных слов".
- Интересно, интересно... А круглые лбы, это на кого намек?
- На родителей... на тех, кто лезет во все...
Короче, сидели, толковали о том, о сем, из корпуса уже пустого вышли
вместе и на крыльце расстались дружески. Товарищ Толя пошел в свою гостинку,
а Кузнецов домой и по дороге окрыленный (ну, непонятно, право, чем) вдруг
песню написал, сложил внезапно. Не всю, конечно, сразу, но мелодию, припев
придумал и один куплет, а утром встал и остальные два досочинил. Вот так,
впервые в жизни. Отличился.
Но, увы, именно с этого приступа вдохновения и начался разлад между
приятелями, Кузнецовым и Зухны, который ужасной, мерзкой сценой напротив
туалета женского (у входа в темный узкий холл аудиторий электро-
механического корпуса) всего лишь пару лет спустя прискорбно подытожен был.
Песня не понравилась Зухны решительно. То есть начало только лишь
услышав, "фугас - на нас", "страны - войны", такую рожу кислую состроил
Леня, что плавный переход аккордов музыкальных одного в другой слегка
подрастерявшийся Кузнец невольно парой неуместных пауз нарушил.
Когда же руки с клавиш он убрал совсем, то беспардонный, грубый Ленчик
ему сейчас же предложил такой вот джентльменский вариант:
- Я, бля, одно могу пообещать, если ты больше об этой херне не
вспомнишь никогда, то и я никому ничего никогда не стану рассказывать.
Короче, играть, исполнять, на конкурсе за место первое бороться
отказался наотрез. То есть, Тухманова с Антоновым, вроде как бы черт с ними,
готов был ради дела, прикрытья, инструментов, комнатухи этой без окон, без
дверей, а Кузнецова, значит, на фиг. Обидел, что и говорить. Более того,
подвел невероятно, ибо для выступления на фестивале студенческом ему
пришлось искать замену, срочно, Петь мог Толян и сам, а звуки одновременно
извлекая из пианино и органа электрического, еще и на гитаре тренькать, уже
никак.
Ну, в общем, началось, поехало. Кузнец с товарищами взял первую свою
высоту-высотку, пядь в мире серьезных дел и начинаний важных, гражданской
темой покорив жюри. А Зух два дня спустя, с дворовым шалопайским шиком пивко
несвежее залив портвейном непрозрачным, не только словом, но и действием
надумал унижать достоинство седого ветерана, вахтера электро-механического
корпуса ЮГИ, стаканчик белой чистой по-простому, по-людски, хрустящей
луковкой заевшего.
- Куда ты прешься, идол, на ночь глядя?
- Репетировать.
- А девку на чем играть ведешь?
- Тебе какое дело, старый пень? На барабане...
Хорошо, Шурка Лыткин, одноклассник, фэн, свидетель и участник "тех
самых" развеселых танцев, студент- механик ныне, как раз в этот самый вечер
дежурил в раздевалке, услышал шум, из амбразуры выскочил, оттер майора
отставного, словами правильными, строгими сбил с панталыку, мысли спутал,
суровым, грозным:
- А, ну, давай, давай, - ввел в заблуждение, и боком, боком, отступая
ловко, в дверь вытолкнул кретина Леню, увел, спас дурака, но чертов хрыч все
равно на утро докладную длинную составил, сочинил, и Толя из триумфатора,
героя, сейчас же превратился в лгуна последнего, недели две во всевозможных
кабинетах обязанного объяснять, как старый особист и вертухай мог так нелепо
обознаться.
В общем, судьба стремительно их разводила.
Зух убеждался с каждым днем - друг богу изменил, неистового предал
Моджо-Встань-с-колен, безумца, с лицом, в бой увлекающего орды воинов
Тохтамыша. На сладкое тю-тю, сю-сю, ребятушки, козлятушки, отчаянный, дикий
вопль: - Пленных не брать! - в испуге потном променял.
Ну, а Толя? Он вовсе так не думал, вины за собой никакой не чувствовал,
все ту же гриву расчесткой частой мучал поутру, и в то же самое индиго
облекал заметно округлившееся, но не пастозное, не рыхлое еще пока, нет,
гладкое, приличное вполне седалище. Он был о'кей, тип-топ, а Зух не в кайф,
не в жилу, он разрушал себя и дело общее, былое обаянье уходило, терялось, и
лишь усиливался запах, назойливый и мерзкий того, чем накануне, после звезды
вечерней, разговлялся худой и желчный кочегар.
Короче, внезапно стало ясно, что Толе с Леней не катит. М-да. И
окончательно этой осенью, когда движенье дискотечное Кузнец с благословения
начальства институтского, если и не возглавил, то за собой повел
определенно. Собственно, с момента согласования в горкоме ВЛКСМ репертуара
клуба, ничего практически уже не связывало бывших выпускников центральной
школы номер 3. (Толя, кстати, хотел назвать клуб "Желтая подводная лодка",
но убедить товарищей не смог, возможно, акроним нечайный ЖПЛ смутил, или же
от упоминания морских глубин, пучины темной невольно пахнуло, повеяло
диверсией какой-то, не дай Бог, идеологический, может быть, но так или
иначе, пришлось Толяну порыться, покопаться среди любимых пленок еще денек,
другой, прежде чем отыскался приемлемый вполне, нейтральный вариант - " 33 и
