комаров, он выловил в эфире, поймал таинственную станцию, передававшую одну
лишь музыку (шалость частот мегогерцовых, подарок высоких, ионизированных
слоев холодной атмосферы), внезапный чистый звук в безбрежности хрипящей,
воющей, ревущей тьмы.
Пять или шесть песен успел послушать Леня, прежде чем большой вонючий
механизм из дальнего конца шкалы до пойманной иголкой красной полосы-полоски
на гусеницах ехал.
" Не может быть", - думал, стоя в коридоре полутемном с ведром воды
осенней в руке, смешной, нелепый подросток, - "не может быть, невероятно,
фантастика", и тем не менее, сомнений не было, кто-то, еще неизвестный пока
ученик центральной школы номер три сподобился неведомую станцию (Радио
Тэксес? Биг Би без Си, но с Ти?) одновременно, вместе с ним июльской ночью
под звездами сибирскими магическими слушать.
Ну, нет, конечно, нет, сей пианист неведомый, а им окажется (через
секунду Зуху предстояло убедиться) Толя, что-ли, Кузнецов, как будто,
короче, ни рыба, ни мясо из 9 "А", не должен был ловить, подобно Лене,
ночные звуки на лету, у него в комнате (квартиры отдельной) был не старый,
расколотый небрежным рыбаком "Альпинист", а новенькая приставка
стереофоническая "Маяк". Так что Кузнец имел возможность, ленту шелестящую
гоняя слева направо по десять раз на дню, не только запомнить все до
мельчайшей четвертушки, но и проверить, и перепроверить себя неоднократно.
А на сцену Толя попал вот как. Перепутал время репетиции хора, точнее
день, а именно, вторник со средой. Но, как видим, вместо того, чтобы
подумать немного, пораскинуть мозгами, сопоставить одно с другим и убедиться
в ошибке грубой, сидел и игнорируя анализ, пренебрегая синтезом, бездумной,
беззаботной игрой тревожил старый инструмент. Непонятно еще как способность
реагировать на свет при этом сохранил, то есть заметил, что внезапно полоска
желтая, дорожка тараканья расширилась, раздвинулась и превратилась в
треугольник, трапецию разностороннюю, головку Толя повернул, взгляд бросил
влево и узрел, нет, не компанию шкодливую альтов, для шутки гадкой кравшихся
вдоль стенки, глаза, большие выразительные очи на смуглом некрасивом лице
ровесника.
Ведро, с которым Зух не пожелал расстаться, скрывал приставленный к
стене портрет шахтера в красной каске. - А слова, - спросил вошедший у
сидевшего, - слова случайно ты не знаешь?
- Нет, признался честно музыкант и улыбнулся, и мелкий ряд зубов
приветливо при этом обнажил, - а ты? Вот так по воле Провидения, не ведая
греха, и о последствиях возможных не подозревая, у самого порога возмужания
два паренька, подростка имели возможность встретиться.
Второй раз в жизни.
Попытку первую составить роковую пару судьба предпринимала лет за
десять, наверно, до этого события, еще, пожалуй, в школу не ходили детки,
однако, по недосмотру очевидному в присутствии родителей и ничего поэтому у
гнусной бестии не вышло.
Да, летописец медноглазый свершений славных (зануда с пером, сверкающим
на лацкане графитном пиджака двубортного) Ефим Кузнецов и оформитель,
художник, таинственными жидкостями, без коих невозможен творческий процесс -
олифой, скипидаром, керосином пропитанный настолько, что даже самый
злонамеренный начальник не смел с категоричностью оргвыводы влекущей
утверждать, несет ли так от рук, от пятен на рубашке клетчатой или разит из
пасти Зухны Ивана, кривой и неопрятной, служили одному делу, в одном месте,
а именно, в газете с орденом красивым, приткнувшимся к названию "Южбасс",
флагмане пролетариев южносибирских, органе всех мыслимых общественных,
советских и профсоюзных организаций, рупоре (горлане, агитаторе, главаре)
желтом, четырехполосном с программкой телевидения на каждый день, а в
пятницу на всю неделю разом.
И оба, надо же, на елку редакционную в году веселом шестьдесят шестом,
или, быть может, шестьдесят седьмом, двух мальчиков, конечно, каждый своего,
одновременно привели. И они, сведенные случайно Дедморозом с зудящейся от
ваты, красной ряхой, на удивленье слаженно, красиво "а капелла" исполнили о
настоящей дружбе романтическую песню:
" Уйду с дороги, таков закон, Третий должен уйти".
Полакомились шоколадом вместе, но по домам пошли отдельно.
Ну, да, конечно, что общего могло быть у симпатичного, одетого в костюм
Партоса, кудрявого сыночка румяного Ефима и неухоженного, в бумажном колпаке
с цветными звездами нелепыми, вихрастого, носатого потомка сквернослова
Вани.
Ничего.
- Вот так, Толя, - дорогой комментировал папаня Кузнецов отсутствие
ушей из плюша, усов из старой шапки и лихого картонного хвоста у Лени,
певшего красиво, - цени, голубчик, то, что для тебя мы с мамой делаем.
Угрюмый же человек, ребенок нелюбимый машиниста грубого со станции
Барабинск, Зухны Иван Антонович, с привычной мрачностью послушав сына
болтовню:
- Ты знаешь, папа, этот мальчик, который пел со мной сегодня, живет
через дорогу от "Универмага", - завел мальца на набережную в забегаловку,
стакан с рубиновым напитком опростал, дождался, пока наследник проглотит
последний скользкий пельмень, и, завершая празднество на этом, заметил
хмуро:
- Я тебе скажу одно, держись-ка ты от этих жидов подальше.
Ни больше и ни меньше, конец и точка.
Угу.
Кто мог предположить тогда, что в этой жизни размеренной и
упорядоченной раз и навсегда балансом интересов материальных, внезапно,
вдруг, в один прекрасный день из тьмы (с небес буквально) необычный голос
завораживающий, переворачивающий душу, прозвучит, и явится маньяк, алкаш,
шаман, безумец круглолицый и, разницы меж иудеем и греком не ведая никакой,
заманит всех во мрак Грейхаунда ночного автобуса, ведущего упорно красным
габаритным огоньком неоновую линию над черным полотном пустынной федеральной
номер шесть от северо- востока к юго-западу?
Никто.
Ну, ладно, предполагать, предвидеть неспособность простительна, быть
может, но игнорировать, упорно и нелепо не замечать, что это Мистер Моджо,
во весь рост поднявшись, расправив плечи, единственный огромный и великий,
указывает к звездам путь, косматый шарлатан под лунным нимбом варварским,
сие, определенно, прискорбный признак профессиональной непригодности партией
мобилизованного и призванного бойца идеологического фронта, Ефима Кузнецова.
Конечно, и тем не менее, со стороны, с той, что лишь свежесть гуталина
позволяет различать под белою коростой соли коммунхозовской, навязчивое
создавалось впечатление, казалось, представлялось, будто всего лишь
прилежный ученик, усидчивый и аккуратный Толя Кузнецов внезапно под дурное
влияние попал подростка непочтительного, дерзкого, лишенного к наукам
склонности и интереса, зверька угрюмого, глазастого и злого, Ленчика Зухны.
А подтверждением тому ну вот хотя бы печальный случай, происшествие,
ЧП, в истории спецшколы номер три для одаренных девочек и мальчиков
отмеченное, как "те самые", да, да, жуткие и безобразные "те самые танцы".
Действительно.
Но прежде чем за описанье взяться очередной облезлой елки профсоюзной,
казенных хлопьев белых, свисавших с потолка на ниточках разновеликих,
гирлянд, фонариков, серебрянных полосок из фольги железной, ну, в общем,
торжеств привычных по поводу грядущей смены холодного без меры студеня
совсем уж лютым просинцем, невозможно в который уже раз не подивиться игре
небесных сил, непостижимая прихоть коих способна сделать внука прачки,
безропотно стиравшей с утра до ночи дорожными ветрами пропыленные рубахи,
злодеем, возмутителем спокойствия, изгоем, пугалом, чудовищем на двух ногах,
а правнука солдата, кантониста беглого, бродяги, арестанта, каторжника
личностью приветливой, мягкой, ненавязчивой, как бы всегда нечаянно, без
умысла, без задней мысли, нелепой волей обстоятельств вовлеченного и
втянутого во что-то безобразное и неприемлемое в принципе.
Но, впрочем, размышляя здраво, ну кто вниманье обращает на пианиста, в
углу за инструментом полированным пристроившегося скромно, притулившегося, в
тот миг, когда пластмассовым зубочком, коготком, реветь, стонать и плакать
заставляя колонку черную с красивой самопальной вязью букв "Маршалл",
суровый, непреклонный гитарист у края сцены, у микрофона, слова отчаянно
вдогонку звуку резкому струны, зажатой с двух сторон, выкрикивает,
отправляет.
" Люби меня раз, Люби меня два, Люби меня три".
Да, молчал, молчал, стоял всегда не то спиной к публике, не то боком,
бренчал чего-то там невыразительное и вдруг, мама родная, очами зыркнул
полоумными, к рампе шагнул, к стойке с прибором звукочувствительным
приблизился решительно, тряхнул кудрями, боднул башкою воздух липкий и
что-то явно репертуаром утвержденным не предусмотренное, всю банду бравую
лабать заставил. - Пока я твой, На часы не смотри.
Люби меня раз, Люби меня два, Люби меня три.
Вот какой чудовищной, немыслимой, недопустимой, право, выходкой
гитариста ансамбля школьного вокально- инструментального Леонида Зухны был
омрачен, испорчен Новогодний праздник выпускников, десятиклассников, бал без
напитков, но с грамотами почетными и флагом переходящим, устроенный
стараниями педколлектива дружного в фойе с колоннами (полом мозаичным и
фризами кудрявыми) рабочего клуба над заведением учебным со дня рождения
шествующего предприятия орденоносного.
Такой вот дебют.
В самом деле весь предыдущий год пел:
"Даром преподаватели" и "Только не надо переживать", звонко, но без
надрыва, попутно, как бы заодно, из-за укрытия, засады-баррикады (правая
рука на настоящих костяшках полированных старинного, с чугунной рамой
инструмента, левая на белой, копеечной пластмассе клавиш свистелки
электрической "Юность") под занавес не частых, но регулярно дозволяемых по
соображениям сугубо физиологическим, директором образцовой школы товарищем
Старопанским вечеринок, Толя Кузнецов. Он же, проверенный, испытанный солист
большого хора школьного, легко получивший ключи от каморки на втором этаже,
где пылились перламутровые, в паутине разноцветных проводов инструменты,
считал разумным (да, год, наверное, крамольным мыслям, побужденьям воли не
давал) на публике играть одно, а, вечером, после уроков, в пенале с видом на
грязную теплицу запершись, нечто иное, чумное, дикое, в безумный трепет душу
приводящее.
Да, казалось бы, инстинкт врожденный отторженья, неприятия поступков
необдуманных имел Толян, к безумствам был не склонен от природы, но, увы,
как видим, и его, правильного мальчика с ушами чистыми и идеальными ногтями,
ночные прелюбодеяния с неистовым безумцем из города Эл-Эй до добра не
довели. То есть нечто природой не предусмотренное в принципе, произошло,
случилось с головой этого аккуратного хорошиста, если он, казалось бы,
органически неспособный реагировать на предложенья типа: - А что, Кузнец, не
дать ли им всем разок просраться?- ответил не ставящим на место, пыл
охлаждающим, мгновенно приземляющим:
- Ты, кстати, Леня, "Отеля" пленку мне возвращать думаешь? - нет,
безобразным, самоубийственным буквально, согласием:
- Ну... пару песен...наверно, можно вставить в середину.
Невероятно. Одно хоть как-то если не оправдывает, то со временным
рассудка помраченьем мальчика из образцовой семьи примиряет. Может быть,
возможно, он просто наивно предполагал, надеялся, невинная душа - в разгар
веселой танцевальной бани программы, заверенной и утвержденной, изменение
