Победоносцеву, конечно, и книги в руки. Но обо всем этом ему
надо было бы подумать, еще за обер-прокурорским столом (обер-
прокурор сидел на заседаниях Синода за отдельным, от остальных
членов Синода, столом), а не тогда, когда этот стол пришлось
оставить. И увидать "нынешнее поповство" не таким, каким оно
казалось сверху, а таким, каким обер-прокуратура сделала его в
действительности. Действительность оказалась очень плохой. И
если в Московской Руси Церковь неизменно поддерживала монархию,
то первое, что сделал Синод "освобожденной России" - приказал
вынести из зала заседаний портрет Государя. Было сказано и
некоторое количество модных слов относительно самодержавия.
Дело было в марте 1917 года. В октябре, вместо Николая
Александровича, российской православной Церковью стали управлять
Губельманы-Ярославские...
С губельмановской точки зрения все ясно: "опиум для
народа". Есть и другие точки зрения несколько более
"обременительные для серого вещества мозга". Я не буду излагать их.
И не буду опровергать знаменитого в истории человечества
пионерского собрания, которое "слушало" - "о существовании Бога"
и "постановило" - "Бога нет". Но даже и в аду, особенной сенсации
это историческое решение не вызвало - мир продолжает жить
своими законами, независимо от губельманов, пионеров и даже
комсомольцев.
Но в числе этих законов есть и такой: ни нация, ни культура
без религии невозможны. Одновременно с умиранием религии,
умирает и нация. Так было в Греции, когда веселое скопище эллинских
богов стало заменяться атавизмом софистов; так было в Риме,
когда его государственный пантеон исчез в скептицизме Петрониев и
синкретизме (смешение религий) Антонинов (III и IV век по Р. X.).
Последний удар по "язычеству" был нанесен в 395 году (эдикт
Грациона), а 476 год считается официальной датой конца Рима -
фактически Рим был кончен значительно раньше. Франция начала
падать - физически и политически с эпохи революции и ее атеизма.
Германия накануне своего разгрома переживала те же попытки
искоренить религию, какие переживал и СССР. С той только
разницей, что у нас это делалось грубо насильственным путем, а в
Германии даже особых насилий не потребовалось.
Я не собираюсь ставить вопроса в чисто клерикальном
разрезе: Бог, де, карает неверующих. Но в религии концентрируются
все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. Религия
стоит у колыбели, у брачного алтаря и у гроба каждого человека. В
ней формулируются все те представления о конечном добре, какие
свойственны данному народу - готтентоту одни, нам - другие.
Умирание религии есть прежде всего умирание национального
инстинкта, смерть инстинкта жизни. Тогда вступает в свои права
эпикурейское смакование последних радостей жизни, - которое с
такой блестящей полнотой выражено у Анатоля Франса: ведь после
нас все равно потоп. И тогда вступают в свои права пункты и
договоры: неверие в Бога невозможно без недоверия к человеку.
* * *
По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт
жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью,
как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было
проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи.
Эта идея носила религиозный характер или, по крайней мере, была
формулирована в религиозных терминах. Защита от Востока была
защитой от "басурманства", Защита от Запада была защитой от
"латынства". Москва же была хранительницей истинной веры, и
московские успехи укрепляли уверенность москвичей в их
исторической роли защитников православия. Падение
Константинополя последовало сразу же после попытки
константинопольской Церкви изменить православию и заключить
Флорентийскую унию с латинством, оставляя Москву одну во всем
мире. Именно ей, Москве, нерушимо стоявшей на "православии", на
"правой вере" суждено теперь было стать "Третьим Римом" - "а
четвертому уже не быти".
Москва, так сказать, предвосхитила философию Гегеля, по которой весь
мировой процесс имел одну цель: создание Пруссии. С тою только разницей,
что для Гегеля окончательной целью была именно Пруссия, а для Москвы, сама
она, Москва, была только орудием Господа Бога, сосудом, избранным для
хранения истинной веры до скончания веков, и для всех народов и людей мира.
Москва думала о всем мире и об истине для всего мира.
Пруссия думала о колбасе только для нее самой. И даже в 1941 году
красная Москва говорила об интересах трудящихся всего мира,
коричневый Берлин - об гинтерланде для Германии - гинтерланде,
который будет поставлять немцам руду, колбасу и нефть. Так
старый спор между идеей и колбасой, нерешенный Александром
Невским, снова встал перед Москвой - уже, правда, не
"православной", а советской. Московская идея снизилась и огрубела, в
нее вросла та же гегелевская колбаса, - хотя и для "всех
трудящихся мира", немецкая идея обросла некоторыми фиговыми
листками по части "новой организации Европы".
К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена третьего
интернационала и стала вспоминать "Святую Русь" древнемосковских времен. И
фронт устоял. Эта формулировка оказалась такой же необходимостью в 1942
году какою была и ровно семьсот лет тому назад - в 1242 году (Ледовое
побоище, разгром Александром Невским немецких рыцарей на Чудском озере).
Если данная идея выдерживает практическое испытание десятка веков, то,
очевидно, какая-то внутренняя ценность в ней есть. И атеистическому
правительству нынешней Москвы становится совсем плохо - ему приходится
хвататься за формулировки давным-давно прошедших времен. Тех времен, когда
русскому народу было хронически очень плохо, совсем плохо, когда он
хронически стоял "на краю гибели", в самом буквальном смысле этого слова, и
когда инстинкт жизни должен был напрягаться до самой последней степени -
иначе бы действительно никак, не устояли.
Мы можем сказать: Господь Бог вложил инстинкт жизни в
каждое живое существо. Мы можем сказать и иначе: инстинкт
жизни формулирует Господа Бога, как свой величайший и заранее
непостижимый идеал, как точку концентрации всего лучшего, что в
человеке есть.
Это "лучшее", конечно, не одинаково для всех. Но когда
точка, в которой концентрируются все лучшие идеалы нации,
начинает распадаться в атеизме, - начинает распадаться и сама
нация. Безусловное, безграничное и недостижимое Добро, которое на
всех языках человечества называется Богом - заменяется всякими
другими благами.
С заменой веры в абсолютное Добро верою в относительную
колбасу - все остальное начинает принимать тоже
относительный характер, - в том числе и человек. С потерею веры
в Бога, теряется вера и в человека. Христианский принцип "возлюби
ближнего своего, как самого себя", ибо ближний твой есть тоже
частица абсолютного Добра - заменяется другим принципом:
человек есть средство для производства колбасы. Теряется
ощущение абсолютной нравственности.
Нравственность, раньше отодвинутая в вечно достигаемый
и вечно недостижимый идеал - перестает существовать.
Следовательно, перестает существовать и вера не только в человека
вообще, но и в "ближнего", и даже в самого ближнего. И тогда
начинается взаимоистребление.
Результаты его мы можем видеть на совершенно
практических примерах: атеисты французской революции
истребили самих себя, включительно до Робеспьера. Атеисты
русской революции истребили самих себя, еще не совсем до последнего
- последний еще ждет своей очереди. Верующий человек, идя на
преступление, знает, что это преступление - в особенности
православный человек. Здесь есть какой-то тормоз. Пусть - в
несовершенстве жизни нашей тормоз этот действует слабо, - но
он все-таки есть. Преступления и французской и русской революций
шли без всяких тормозов. Робеспьер посылая на эшафот своих
ближайших друзей, едва ли терзался какими бы тони было
угрызениями совести. Трудно представить себе чтобы совесть
говорила и в Сталине.
Иван Грозный и каялся и казнился. А Алексей Михайлович
организовал всенародное покаяние перед гробом убитого по приказу
Грозного митрополита Филарета.
С материалистической точки зрения человек, по существу
такой же физико-химический процесс, как горение спички. Погасить
жизнь или погасить спичку - не все ли равно? Простое физико-
химическое воздействие на простой физико-химический акт.
Это будет совершенно логическим выводом из логически
законченного атеизма - но при этом выводе никакая человеческая
жизнь невозможна вообще.
Практика всей истории человечества доказывает воочию: там, где побеждает
атеизм - умирает нация. От знаменитого пионерского собрания, протокольно
постановившего "Бога нет" - существование или несуществование Бога ни в
какой степени не меняется - но меняется жизнь пионеров: они становятся
беспризорниками. Философия дидеротов ничего не изменила в основах
мироздания - каковы бы они ни были - но начала сводить к небытию
французский народ.
Возникает очень тревожный для нас вопрос: а в какой степени повлияет на
дальнейшие судьбы России нынешний советский атеизм? И не знаменует ли он
собою начало и нашего конца? Помимо воинствующей пропаганды союза
безбожников - как мог действовать на страну и в особенности на ее молодежь
живой пример железной гвардии ленинизма, где все друг друга резали и
вырезали, да еще и как! С издевательствами и покаяниями, пытками и
беспримерными унижениями, когда бухарины и прочие на коленях, унижаясь
перед лицом всего мира вымаливали у гениальнейшего, у своего вчерашнего
товарища, хоть каплю прощения - и не получили ни капли. Как воспитала
нынешнее поколение система голода, сыска, шпионажа и террора? Алдановский
Ламор говорит - по поводу французской революции, что террор истребляет одно
поколение, но воспитывает другое. Наша молодежь, конечно, воспитывалась
террором, Родилась в терроре и жила под его непрерывным "воспитательным"
влиянием. Можно было бы привести утешительный пример: татары не
перевоспитали за триста лет, - так, как могли большевики за тридцать? Но
этот пример не убедителен: в некотором отношении татары все-таки лучше: они
грабили тело народа, но не могли добраться до его души. Удалось ли
добраться большевикам? Думаю, что нет. Их живой пример, был слишком близок,
слишком уж отвратителен и кровав, и - поскольку я могу судить по моим
личным переживаниям в СССР, - силен был, конечно, и "страх", но отвращение
было все-таки еще сильнее.
Отвращение ко всему тому стилю жизни, который установили
победители - не только в побежденной России, но и в победившей
банде. Дантон по дороге на гильотину играл все-таки какую-то
геройскую роль. Но какое воспоминание останется от дрожащей
бухаринской сволочи, пресмыкавшейся у ног сволочи сталинской? От
всех этих псов, из которых одни уже успели стать растленными,
другие еще не успели? "Мировая солидарность трудящихся"
продемонстрирована в Кремле столь потрясающим способом, что
грядущие поколения едва ли захотят брать с нее пример.
Латинская поговорка утверждает: "кого Бог захочет
погубить, отнимет разум". В применении к большевикам эту
поговорку можно было бы видоизменить: "кого Бог захочет
истребить - отнимет совесть". Они, как и революционеры 1789
года, провозгласили мораль без Бога - и истребили самих себя. Я не
очень высокого мнения о наших комсомольцах, но думаю, что
кремлевский пример безбожной организации жизни не соблазнит
даже их.
Однако, в комсомольской среде антирелигиозная пропаганда
укоренилась, по-видимому, довольно основательно. Комсомол,
молодежь, есть, отчасти наше будущее, наша "смена". Какую же
смену исторической декорации принесет с собою эта смена
поколений?
Эта тема заставляет меня сделать небольшое отступление
в "молодежную сторону". Мы живем в явно демагогическую эпоху.
Всякая демагогия есть обращение к наименее умным слоям народа с
наиболее беспардонными обещаниями. Обращение к "молодежи"
было совершенно неизбежным - и притом обращение к ее наиболее
глупому слою "ей, де, молодежи, предстоит переделать мир".
