Усилия, чудовищные усилия ряда русских государей - Павла I, Николая I,
Александра II и Николая II, за которые Павел Первый, Николай 1, Александр
II и Николай II заплатили своей жизнью, - не воссоздали и половины свобод
Московской Руси. Убийством Павла I дворянство отбило первую атаку на
полпути. Крестьянин перестал быть рабом в полном смысле этого слова, но
остался в полукрепостном "временно-обязанном" состоянии. Суды присяжных
были изуродованы бюрократическим вмешательством, а земство попало в руки
дворянства.
Таким образом, почти пятьсот лет европейской эволюции и
гибели четырех русских царей, оказалось недостаточным для того,
чтобы "догнать и перегнать" - не Америку, а Москву.
СООБРАЖЕНИЕ НОМЕР ВТОРОЙ
Сегодняшнее молодое поколение не помнит или не знает, а мы помним и мы
знаем как в начале девятисотых годов, когда раем интеллигентским вместо
Франции стала Англия, нам твердили и твердили: ах, габеас корпус акт, ах,
суд, присяжных, ах - свободы, ах, "никогда, никогда англичанин не будет
рабом". Мы - тогдашняя молодежь, слушали, и нам, тогдашней молодежи, даже и
мне, всегда монархисту - было тошно: почему же это мы такие несчастные?
Почему это мы вот до "свобод" никак дорасти не можем? И неужели в самом
деле - царь так уж противоречил свободе? Я - монархист до мозга и от мозга
костей моих но это никак не значит, что я собираюсь быть чьим бы то ни было
рабом. Совсем наоборот: мое личное монархическое чувство - в молодости это
было, конечно, только чувство или, точнее, только инстинкт, - базируется
как раз на моем личном чрезвычайно обостренном чувстве свободы.
Рабом я не чувствовал себя и в 1912 году - хотя в России, где царская
власть была отгорожена дворянской властью, - мне нравилось далеко не все.
Но о "диктатуре дворянства", как об историческом явлении, я тогда и понятия
не имел. И вопрос, который я сейчас поставил бы Милюковым, Ковалевским,
Плехановым, Кропоткиным и прочим сеятелям, - если бы они были живы, -
вполне позволительно формулировать так:
Почему все эти люди, люди ученые и даже профессорствовавшие, не сказали
нам, молодежи, что для поисков всяческих свобод нам вовсе не надо
переплывать Атлантический океан, или даже Ламанш: что все эти свободы у нас
были и что выросли они из нашего древнейшего быта, что в самой своей
сущности они рождались из совершенно иного источника, чем
западноевропейские, и приводили к иным результатам, чем западноевропейский.
В Западной Европе первые шаги всяческих "свобод", вот вроде английской
"хартии вольностей" или того же габеас корпус акта, были завоеваниями,
которые феодальные бароны оттяпывали от монархии для самих себя, - а никак
не для народа, - народ получил эти свободы намного позже - очень намного
позже, чем имела их Московская Русь. Свободы Московской Руси выросли из
народной толщи, - не из баронских привилегий, - имели в виду народ, и
самодержавие защищало эти свободы не для себя, ибо народ никогда не угрожал
самодержавию, а для народа, - и против феодалов. В московских условиях -
против того слоя людей, которые по западному примеру норовили стать
феодалами и - при московских царях - так и не смогли стать.
Знали ли все эти профессора и прочие наше прошлое?
Конечно, знали - не могли не знать. Почему они или скрывали его
вовсе или говорили о нем только мельком, сопровождая реальные
факты иллюзорными выводами, или пытались отделаться
скороговоркой: от целовальников, - для того, чтобы говорить об
английском суде присяжных; от губных старост - для того, чтобы
НЕ говорить о положении современной им Ирландии", об
"абсолютизме" - для того, чтобы переврать русское понятие
самодержавия? Ответом на этот вопрос является вся моя книга.
СООБРАЖЕНИЕ НОМЕР ТРЕТИЙ
Если вы вдумаетесь - а по мере возможности и постараетесь вчувствоваться
в весь СТИЛЬ московского государственного устройства и если вы его сравните
с западноевропейским, то вас не может не поразить одна, - давно забытая
всеми нами вещь: в нем не было той разделенности, того торгашества, той
"враждебности", которые Ключевский и прочие считают само собою
разумеющимися для, например, отношений между центральной и местной властью.
Вы видите: собор не хватает за горло царя и обе эти силы, спаянные в один
монолит, заняты, в сущности только взаимопомощью. Царь говорит собору самые
приятные вещи - иногда даже кается перед ним. Собор мудро и твердо -
"честно и грозно", по великолепной формулировке тех времен, - стоит на
страже Родины и Государя и ни разу даже и не попытался поколебать царскую
власть. А иногда и царь обращается к Собору с просьбой: так Иван Грозный на
соборе 1650 года обратился к Собору и к народу совсем уже не парламентарным
способом:
"Люди Божьи и нам дарованные, молю вашу веру к Богу и к нам любовь: ныне
нам ваших обид и разорений исправить невозможно, молю вас, - оставьте друг
другу вражды и тяготы свои".
Дело касалось массы исков обывателей ко всякого рода кормленщикам:
Грозный просил о своеобразной амнистии по этим искам. Недоуменно и совсем
мельком Ключевский указывает: заповедь царя была исполнена с такой
точностью, что к следующему 1561 году "бояре, приказные люди и кормленщики
со всеми землями помирились во всяких делах". Ни в какое "государственное
право" такой способ действия, конечно, не входит никак. И никакие Дидероты
его не предвидели и предвидеть не могли.
В Боярской Думе, в этой "бесшумной и замкнутой лаборатории московского
государственного права и порядка", люди спорили, но "не о власти, а о
деле"; здесь "каждому знали цену по дородству разума, по голове", здесь
господствовало "непоколебимое взаимное доверие ее председателя и
советников". Московские судьи "не мирволили своей провинциальной
правительственной братии".
Около и над этой братией действовало широчайшее и всесословное местное
самоуправление, и Ключевский, как нечто само собою разумеющееся, отмечает,
что "земские выборные судьи вели порученные им дела не только беспосульно
(то есть, без взяток. - И. С.) и безволокитно, но и безвозмездно".
Купечество - по специальности своей фактически вело все московские финансы,
крестьянство, - прикрепленное служебно, - было лично свободным слоем,
дворянство служило и воевало - но дворянство, все-таки, от времени до
времени вздыхало по шляхетским порядкам.
Я никак не хочу идеализировать. Я говорю только о государственном строе и
я утверждаю, что он был самым "гармоничным" не только в Европе тогдашней,
но был бы самым "гармоничным" и для Европы сегодняшней. "Культурный
уровень:" - это другая вещь. В Москве за некоторое виды кражи отрубали
кисть руки, и обрубленную культяпку окунали, так сказать, для антисептики,
в кипящую смолу. Пытали не только обвиняемых, но и свидетелей - "до
изумления", как определяет норму пытки тогдашний закон. Страна была
неграмотна, и даже Борис Годунов кое-как умел читать, но писать не умел, -
не мог подписать даже собственного имени. Москва не была раем, - хотя бы и
"социалистическим", - но так по тем временам действовали повсюду в мире.
Однако, Московская Русь была самым свободным, а также и самым сильным
государством тогдашнего мира - все-таки, в конечном счете, била и разбила
она, а не ее. И от чего, собственно говоря, спас Москву Петр и его
преемники?
Если вы всмотритесь в ход эволюции общественной и
государственной жизни Москвы, то вы, вероятно, заметите
следующее:
Московское служилое дворянство с давних времен было охвачено "похотью
власти". Сидя между ежовыми рукавицами самодержавия и народа, - об этой
похоти оно могло только вздыхать. Соседство с панской Польшей наводило на
сладкие размышления: вот там она и есть, - золотая вольность. Но в Москве
вольностями не пахло, - пахло гораздо худшим.
Служилое дворянство не было не только рабовладельческим,
оно не было даже землевладельческим: земля давалась на кормление,
на прожиток, для несения дворянской боевой и административной
службы. И в последние десятилетия Московской Руси обе эти
профессии попали под угрозу.
Москва вводила регулярную и постоянную армию, и, с
окончанием этого процесса, дворянское ополчение должно было
отойти в прошлое - должно было отойти в прошлое и дворянское
служилое землевладение. В те же десятилетия московское
самодержавие, систематически расширяя земское самоуправление,
стало заменять бояр, воевод и волостителей выборными местными
людьми: дальнейший процесс в том же направлении грозил
дворянству, кроме военной, еще и административной безработицей.
Или, иначе, дворянство перед Петром, как и дворянство перед
Лениным, стояло перед перспективой: потерять всякие сословные
преимущества и стать, - кому уже как удастся, - в ряды просто
профессионально служилой интеллигенции. Дворянство, как
сословие, стояло на краю гибели - в 1680 году, как и в 1914-ом.
Для доказательства этого положения вещей у меня нет
никаких документальных данных. Может быть, где-нибудь, в каких-
нибудь дошедших или недошедших до нас записках современников,
есть указания на тревоги этого рода - я таких данных не имею. Я
рассуждаю чисто логически, и как во всяком чисто логическом, то
есть отвлеченном, рассуждении, рискую придти к произвольным
выводам. Но, когда я пытаюсь представить себе психологию
"наместника" середины XVII века, то его ход мыслей мне кажется
довольно ясным и естественным.
В самом деле: местничество уже ликвидировано и разрядные
книги сожжены. Царская власть намекает самым недвусмысленным
образом: теперь уж разговор будет идти о "дородности головы", а не
о породе. Армия перестраивается на стрельцов, рейтаров, пушкарей и прочих -
значит, отпадает государственная необходимость давать дворянину поместье, с
которого он мог бы появляться на фронт "конным, людным и оружным". И кони,
и люди, и оружие заготовляются государственным путем, как государственным
путем вербуются и новые бойцы русской вооруженной силы "даточные люди".
Дворянин чувствует приближение времени, когда он, как дворянин, в аппарате
вооруженной мощи государства станет чеховским "лишним человеком". С низов
прет "губной староста" и прочий всесословно избранный люд, который столь же
недвусмысленно, как и царская власть, намекает на то что вот - еще
несколько лет или десятков лет - и мы и в администрации без дворянина
обойдемся. Так - куда же деваться мне, рюриковичу, князю и пр.? Идти на
"тарифную ставку" - так меня, пожалуй, тут обойдут всякие разночинцы?
Терять свое поместье - так чем же я буду жить? В Смутное время приперли
поляки, которые всем своим бытом подсказывали выход: вот, при наших
порядках, - аз есмь пан, а быдло есть быдло. И никакой там король ничего
сделать не может: золотая вольность.
Повторяю: никаких документальных доказательств такого
настроения у меня нет. Но, просто, по человечеству, такого хода
мыслей не могло не быть. В самом деле: со всех сторон "породу"
выпирают: из разрядных книг, из армии, из администрации - куда
же деваться? И как сохранить свой прежний и свой привычный образ
жизни? Работать дворянство не хотело - в середине XVII века, как
и в начале XX: "Дай Бог великому государю служить, а саблю из
ножен не вынимать", это был бытовой лозунг семнадцатого века.
"Зачем дворянину география" - это был лозунг восемнадцатого.
"Культурный досуг" - было лозунгом двадцатого. Разница невелика.
"Россия в чреве растила удар", - говорит Сельвинский по
несколько другому поводу, - по поводу Октябрьской революции.
Московская Русь тоже "растила удар" и к нему готовилось
погибавшее дворянство. Эта точка зрения доказуема лишь с большим
трудом, но если мы ее отбросим, то успех Петровской Революции
будет совершенно необъясним. Если мы отбросим ту же точку
зрения на дворянство 1916 года - то так же будет необъяснимо
падение монархии: революцию устроили не Ленин со Сталиным, -
революцию начали дворянские круги Петербурга, но только на этот
раз сильно ошиблись в расчете. И именно от дворянской оценки идет
все то, что нам говорили и о Москве, и о царях, и о свободах, и о
